– Пойдем к твоему биваку.

Наши приятели, не говоря ни слова, пошли вслед за незнакомым. Когда они стали подходить к огням, то заметили, что он был в военном сюртуке с штаб-офицерскими эполетами. Подойдя к биваку Зарецкого, он повернулся и сказал веселым голосом:

– Ну, теперь узнаешь ли ты меня?

– Возможно ли! Это вы, Федор Андреевич? – вскричал с радостию Рославлев, узнав в незнакомом приятеля своего, Сурского.

– Ну, вот видишь ли, мой друг! – продолжал Сурской, обняв Рославлева, – я не обманул тебя, сказав, что мы скоро с тобой увидимся.

– Так вы опять в службе?

– Да, я служу при главном штабе. Я очень рад, мой друг, что могу первый тебя поздравить и порадовать твоих товарищей, – прибавил Сурской, взглянув на офицеров, которые толпились вокруг бивака, надеясь услышать что-нибудь новое от полковника, приехавшего из главной квартиры.

– Поздравить? с чем? – спросил Рославлев.

– С Георгиевским крестом. Я сегодня сам читал об этом в приказах. Но прощай, мой друг! Мне надобно еще поговорить с твоим генералом и потом ехать назад. До свиданья! надеюсь, мы скоро опять увидимся.

Казалось, эта новость обрадовала всех офицеров; один только молодой человек, закутанный в короткой плащ без воротника, не поздравил Рославлева; он поглаживал свои черные, с большим искусством закрученные кверху усы и не старался нимало скрывать насмешливой улыбки, с которою слушал поздравления других офицеров.

– Посмотри, братец, – шепнул Зарецкой своему приятелю, – как весело князю Блесткину, что тебе дали «Георгия»; у него от радости язык отнялся.

– И, Александр! – отвечал вполголоса Рославлев. – Какое мне до этого дело!

– Куда, подумаешь, как зависть безобразит человека: он недурен собою, а смотри, какая теперь у него рожа.

– Да что тебе за охота рассматривать физиономию этого фанфарона?

– Постой, братец, я пойду поговорю с ним вместе. Что ты так нахмурился, князь? – продолжал Зарецкой, подойдя к офицеру, закутанному в плаще.

– Кто? я? – сказал князь Блесткин. – Ничего, братец, так!..

– Уж не досадно ли тебе?

– Что такое?.. Вздор какой! Я думал только теперь, как выгодно быть в военное время адъютантом.

– Право?

– Как же, братец! Адъютант может дать при случае весьма полезный совет своему генералу; например: не стоять под картечными выстрелами; а как за полезный совет дают «Георгия»…

– То ты, верно, его получишь, – перервал Зарецкой. – Ступай скорее в адъютанты.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил гордо Блесткин.

– А то, что Рославлев не советовал, а дрался и под Смоленском ходил в атаку с полком, в котором ты служишь.

– Я что-то этого не помню.

– Да как тебе помнить? Ты в начале сражения получил контузию и лежал замертво в обозе.

– Послушай, Зарецкой! этот насмешливый тон!.. Ты знаешь, я шуток не люблю.

– Как не знать? Ведь ты ужасный дуэлист.

– Я надеюсь, никто не осмелится сказать…

– Чтоб ты не был прехрабрый офицер? Боже сохрани! Я скажу еще больше: ты ужасный патриот и так сердит на французов, что видеть их не хочешь.

– Полноте, господа, остриться, – перервал бригадный адъютант Вельской, который уже несколько времени слушал их разговор. – А седлайте-ка лошадей: сейчас в поход.

– Вот тебе и раз! – вскричал Рославлев, – а мы не успели и поужинать.

– Ох, этот фанфаронишка! – сказал вполголоса Зарецкой. – Как бы я желал поговорить с ним в восьми шагах…

– Перестань, братец! Как тебе не стыдно? – перервал Рославлев. – Разве в военное время можно думать о дуэлях?

Все офицеры, кроме Блесткина, разошлись по своим бивакам.

– Вы шутите очень забавно, – сказал он, – подойдя к Зарецкому, – но я не желал бы остаться у вас в долгу…

– А что угодно вашему сиятельству? – спросил с низким поклоном Зарецкой.

– Кажется, этого пояснять не нужно…

– А, понимаю! Вам угодно со мною драться? Извините, ваше сиятельство! теперь, право, некогда; после, если прикажете.

– Расчет недурен! – сказал с презрительной улыбкою Блесткин, – то есть: вы подождете, пока меня убьют?..

– Помилуйте! Да этого век не дождешься.

– Я презираю ваши глупые насмешки и повторяю еще раз, что если вы знаете, что такое честь, – в чем, однако ж, я очень сомневаюсь…

Лицо Зарецкого вспыхнуло; он схватил Блесткина за руку; но Рославлев не дал ему выговорить ни слова.

– Постойте, господа! – вскричал он. – Если уж непременно надобно кому-нибудь драться, так – извините, князь, – вы деретесь не с ним, а со мною. Ваши дерзкие замечания насчет полученной мною награды вызвали его на эту неприятность; но, так как я обижен прежде…

– Нет, Владимир, – перервал Зарецкой, – я не уступлю тебе удовольствия – проучить этого обозного героя…

– Фи, Александр! приличен ли этот тон между офицерами!

– Но я хочу непременно…

– После меня, Зарецкой; прошу тебя!

– Позвольте мне прекратить этот великодушный спор, – сказал насмешливо Блесткин. – Я начну с вас, господин Рославлев… но когда же?

– При первом удобном случае.

– То есть не прежде окончания кампании?

– О, не беспокойтесь! это будет скорее, чем вы думаете.

– Посмотрим, – сказал, уходя, Блесткин. – Не забудьте, однако ж, что я не люблю дожидаться и найду, может быть, средство поторопить вас весьма неприятным образом.

– Наглец! – вскричал Зарецкой, схватившись за свою саблю.

– И, полно, Александр! Не горячись! Ты увидишь, как я проучу этого фанфарона; а меж тем вели-ка седлать наших лошадей.

Через несколько минут приказали снимать потихоньку передовую цепь; огни были оставлены на своих местах, и весь арьергард, наблюдая глубокую тишину, выступил в поход по большой Московской дороге.

14-го числа августа наши войска, преследуемые неприятелем, шли почти не останавливаясь, целые сутки. По всем предположениям, большая русская армия должна была, несмотря на искусные маневры Наполеона, соединиться при Вязьме с молдавской армиею, которая спешила к ней навстречу, 15-го числа наш арьергард, в виду неприятельского авангарда, остановился при деревне Семехах. Позади одной русской колонны, прикрывавшей нашу батарею из шести полевых орудий, стоял, прислонясь к небольшому леску, гусарской эскадрон, которым командовал Зарецкой. С правой стороны, шагов сто от леса, в низких и поросших кустарником берегах извивалась узенькая речка; с полверсты, вверх по ее течению, видны были: плотина, водяная мельница и несколько разбросанных без всякого порядка изб.

– Тьфу, пропасть, как я устал! – сказал Зарецкой, слезая с лошади. – Авось французы дадут нам перевести дух!

– Вряд ли! – возразил краснощекой и видной собою гусарской поручик, слезая также с коня. – Мне кажется, они берут позицию.

– Может быть, для того, чтоб отдохнуть; я думаю, они устали не меньше нашего. Да что ты так хмуришься, Пронской?

– Чего, братец! Я вовсе исковеркан, точно разбитая лошадь: насилу на ногах стою. И эти пехотинцы еще нам завидуют! Попробовал бы кто-нибудь из них не сходить с коня целые сутки.

– Кто это несется с правого фланга? – спросил Зарецкой, показывая на одного офицера, который проскакал мимо передовой линии на англезированной вороной лошади.

– Хорош же ты, брат! – сказал с улыбкою Пронской, – не узнал своего приятеля: это князь Блесткин.

– Ах, батюшки! Что он так суетится?

– Так ты не знаешь? Наш бригадный генерал взял его к себе за адъютанта.

– Право? Ну, не с чем поздравить его превосходительства!

– Да и Блесткин, я думаю, не больно себя поздравляет: генерал-то вовсе не по нем – молодец! Терпеть не может дуэлистов; а под картечью раскуривает трубку да любит, чтоб и адъютанты его делали то же.

– Эй, Зашибаев! – вскричал Зарецкой, – подержи мою лошадь; а ты, Пронской, побудь при эскадроне: я пойду немного вперед и посмотрю, что там делается.

Широкоплечий вахмистр принял лошадь Зарецкого, который, пройдя шагов сто вперед, подошел к батарее. Канонеры, раздувая свои фитили, стояли в готовности подле пушек, а командующий орудиями артиллерийской поручик и человека три пехотных офицеров толпились вокруг зарядного ящика, из которого высокий фейерверкер вынимал манерку с водкою, сыр и несколько хлебов.