Письмо сразу же сожги. Целую тебя крепкокрепко, до умопомрачения. Твоя навеки Венера".

Погорелов, прочитав это письмо, сразу же, конечно, порвал его на мелкие кусочки и выбросил в унитаз. "Вот тебе и инопланетянка, вот тебе и наивное создание с розовыми снами, — думал он озабоченно.

Он не ответил на ее письмо, а весь ушел в себя, мрачно расхаживая по камере.

Питерский молча наблюдал за ним. По его ироничной улыбке Узбек понял, что он обо всем догадывается, и решил наполовину раскрыться ему.

— Ну, ты чего пригорюнился, — спросил както после ужина Питерский у Бориса, когда в камере стоял шум и гвалт от забиваемого доми но в 'козла" и от местного радио, наглухо вмонтированного высоко в стене над дверью.

— Да вот, моя любовь рожать надумала, так с горя ошалела, — просит меня ей сперму подогнать.

— В принципе ничего тут такого нет, — глубокомысленно, чуть помолчав, изрек прошляк. — Это вполне естественно. Алименты тебе не платить, на суд она не подаст, чего ты теряешь, — мрачно пошутил он. — Отгони ей, раз просит, сделай бабе доброе дело, может, она действительно тебя любит, а может, на волю вырваться хочет любым путем. Были случаи, когда молодые красавицы-зечки в лагерях любому надзирателю, чуть ли не Квазимодо готовы были дать, лишь бы родить.

Узбек так и поступил. Через полтора месяца, когда его осудили на 13 лет строгого режима, он узнал от девчат, с которыми ему случилось вместе ехать в «воронке» с суда, что Венера зачала…

Людоед напоминал теперь зверя, попавшего в мощный, очень цепкий капкан, из которого нельзя было вырваться, даже перегрызя себе лапу.

Этот капкан в виде одиночной сырой камеры с цементным полом, который по утрам специально заливался водой, чтобы на нем невозможно было спать, душил его мощную тушу.

Людоед задыхался в этой камере. В бессильной ярости и злобе он сжимал кулаки и дико бился головой о стену.

После возбужденного состояния наступала депрессия. Он целыми сутками валялся на отполированных нарах, а когда некоторые педантичные контролеры закрывали их на целый день на замок, то ложился прямо на мокрый пол.

— Котенкин! — громко кричал надзиратель. — Подъем! На полу спать не положено.

Но Людоед не реагировал на команды контролеров и, растянувшись на полу во весь рост, безучастно смотрел в потолок.

— У, душегуб проклятый! — ворчал про себя контролер, который был осведомлен о гадких подвигах Людоеда.

Если же контролер впервые заступал на смену и не ведал, какое опасное чудовище он стережет, то писал рапорт начальнику ИВС[119], который последний, ухмыляясь, как правило, кидал в пасть «генералу Корзинкину».

Когда Котенкина привели к следователю на закрытие дела, то наручники ему не сняли, как это обычно делается. Его остались караулить Двое дюжих контролера с оружием.

— Вы признаете себя виновным в совершении преступлений, предусмотренных статьями 102 "а", 771 и 117, ч. III УК РСФСР? — спросил его в упор следователь.

— Да, — вяло произнес Людоед, взглянув на следователя потухшими словно у мертвеца глазами.

— Подпишите, — сухо произнес следователь.

— Вы бы мне хоть «браслеты» сняли.

— Не положено.

Котенкин, ни слова не говоря, расписался и, молча повернувшись, направился к выходу.

Когда до суда оставалось несколько дней, Людоед вдруг преобразился. Куда девалась его сонливость и вялость. Взгляд его стал осмысленным и сосредоточенным. Глаза его живо зыркали по стенам, он пытался вступать в контакты с контролерами, но те, следуя строгому наставлению начальства, ограничивались односложными ответами.

Тюремные врачи-психиатры и администрация поразились метаморфозе, происшедшей с Людоедом, и не могли найти этому объяснения.

«Может, что-то затеял, паскудник», — обеспокоенно размышлял зам. начальника тюрьмы по режимной и оперативной работе.

Впереди и сзади «воронок» сопровождала усиленная охрана на нескольких машинах. На суд Котенкина и его подельника везли на разных машинах под усиленным конвоем. Боялись побега Людоеда, который по некоторым данным ему могли бы устроить его друзья.

Поглазеть на знаменитого монстра собралась огромная толпа зевак и обывателей, прослышавших о похождениях его банды.

Судебный зал был переполнен до отказа, было душно и напряженно. Здание суда было на всякий случай оцеплено крупным нарядом милиции и КГБ. Желающих пробиться в здание правопорядка было очень много, и милиции понадобилось много усилий, чтобы сдержать натиск неугомонной толпы, но люди не расходились. Среди них находились родственники и знакомые многочисленных потерпевших, которым очень хотелось присутствовать на процессе. Наиболее предприимчивые умудрялись подкупить охрану, чтобы проникнуть в судебный зал. Но толпа нарастала, так как ходили ужасные слухи о его банде, и всем хотелось быть свидетелями крупнейшего действа, официально называемого судебным разбирательством.

Котенкин увидел Узбека и Бегемота за барьером и мрачно кивнул им на их приветствия. «А где же Михайлов? — подумал Людоед. — Наверное, свинтил с кентами? А может, он, сука, меня и вложил, явившись с повинной? Кроме него никто не мог!»

Когда судья зачитал обвинительное заключение, в зале зашумели, заорали, вначале робко, а потом все сильнее, В адрес подсудимых камнями полетели слова: «Мрази! Душегубы! Креста на вас нет!»

Людоед сидел набычившись и в упор смотрел на разъяренную толпу, которая в ужасе взирала» в свою очередь, на него, но странное дело, многие, увидев его взгляд, моментально отводили свои глаза в сторону — настолько сильным и неприятным он был.

Он не слышал, как допрашивали многочисленных свидетелей по делу, как допрашивали Бегемота и Узбека, как выступали адвокаты и прокурор с искрометной обличительной речью. Он ничего не слышал. Он был в каком-то странном состоянии.

Суд длился несколько дней, и за все это время Котенкин не изрек ни слова. Когда у него пытались что-то расспросить, он нечленораздельно мычал.

Присутствовавший при этом медсудэкспсрт института судебно-медицинской психиатрической экспертизы констатировал у Котенкина агрессивное реактивное состояние и внес свое предложение о проведении Котенкину судебно-психиатрической экспертизы.

Суд, посовещавшись на месте, пришел к единому мнению о направлении Котенкина Игоря Александровича на судебно-психиатрическое медицинское обследование в институт им. Сербского.

Присутствовавшие неодобрительно встретили это решение. Толпа зашумела, стали раздаваться выкрики:

— Да какой он дурак! Косматит[120] просто!

— Смотри, дурачком притворился?

Судья успокоил толпу и объявил: «В связи с возникшими обстоятельствами судебное заседание откладывается».

Когда Людоеда проводили по коридору, он взмахнул наручниками у себя перед лицом и что есть мочи ударил ими по затылку шедшего впереди конвоира. Солдат тут же упал. Людоед в два прыжка подбежал к окну. Конвоир, который сопровождал его сзади, на время опешил, но потом опомнился и, догнав Людоеда, ударил его прикладом, но было уже поздно. Удар пришелся по ноге Котенкина, когда он уже выпрыгивал из окна, которое находилось на втором этаже. Котенкин, упав на землю, подвернул ногу, но чудовищным усилием превозмог себя и быстро заковылял к высокой ограде детского сада.

Выскочивший из здания городского суда начальник конвоя мгновенно оценил обстановку и закричал:

— Стой! Не стрелять! Там дети!

Поняв, что частокол ему не одолеть, Людоед долго не раздумывая, мощным ударом ноги выбил планку и быстро протиснулся через образовавшуюся лазейку.

Первой мыслью Котенкина было схватить любое дитя и, прикрываясь им, словно спасительным щитом, вырваться из города.

Воспитательница детского сада, маленькая неказистая девушка со вздернутым носиком на забавном личике, заводила как раз детей после прогулки в раздевалку, чтобы переодеть их, накормить и уложить спать.