Газета поддерживала то республиканцев, то демократов, в зависимости от того, на кого ставил мистер Рональд Барби, и каждый раз, восхваляя одну из сторон, редактор поносил другую за беспринципность.
При этом Рональд Барби требовал, чтобы все сотрудники разделяли его высокие принципы. Если кто-либо из них осмеливался неодобрительно высказаться о зигзагообразном курсе передовых статей газеты, основатель, владелец и редактор «Клариона» топал ногами и кричал: «Вы олух, дорогой мой! Почему вы не удивляетесь тому, что котировка акций на бирже все время меняется? А чем люди отличаются от лезвий для безопасных бритв или синтетического волокна для рубашек? Если вам не нравятся биржевые колебания, идите в священники. Впрочем, и там, говорят, котировка заповедей не всегда устойчива». Относясь с презрением к убеждениям и взглядам, сотрудники «Клариона» подсознательно относились с презрением и друг к другу. Они делали свой бизнес так же, как мистер Барби свой — не останавливаясь ни перед чем. Именно потому взаимоотношения голодных пауков в банке по сравнению с взаимоотношениями сотрудников газеты могли бы показаться воплощением пасторальной любви и гармонии.
Как и всегда, редакция «Клариона» являла собой зрелище организованного хаоса. Сотрудники метались по коридорам с выражением одновременно отчаяния и покорности судьбе. Для постороннего глаза они казались какими-то молекулами, скачущими под воздействием таинственных сил. То, что они не сталкивались друг с другом, казалось чудом.
Ученые уже давно научились метить атомы и прослеживать их путь, но никто еще почему-то не пытался пометить сотрудника редакции и проследить траекторию его движения по комнатам и коридорам. Но тот, кто сделал бы это, наверняка отметил странную особенность: большинство мечется бесцельно, просто участвуя в заведенном ритуале.
— А, Дэви, ты, говорят, попал в аварию? — приветствовал его на бегу спортивный обозреватель.
«Везет дураку!» — услышал одновременно Дэвид его мысленный комментарий.
— Специально, чтобы порадовать тебя, — ответил Дэвид зло. — Ты уж прости, что я остался жив.
— Ты что?
— Ничего, — ответил Дэвид и вошел в прихожую кабинета редактора.
— Дэви, миленький, — заверещала секретарша редактора мисс Новак, которой, как было известно всем в редакции, требовалось ежедневно два часа штукатурно-косметических работ на лице, чтобы придать ему человеческий облик. Относясь бережно к своему творению, она никогда не улыбалась, а лишь нежно хлопала ресницами, желая высказать кому-нибудь симпатию. — Как я рада, что все так хорошо обошлось!..
«Жаль, что у него есть какая-то идиотка. Я бы с удовольствием с ним пофлиртовала…»
Дэвид еще никак не мог привыкнуть к одновременному потоку информации и дезинформации, получаемой им. Ему приходилось все время быть настороже, чтобы ненароком не ответить на мысли, а не на слова. «Как бы не так!» — хотелось крикнуть ему этой наглой толстой дуре, которая уже давно таращит на него глаза и вздыхает, как гиппопотам, так что того и гляди лопнет кофточка. Но вместо этого он сказал:
— Джейни, радость моя, шеф один?
— Да, Дэви, он один и в чудном настроении. Сейчас спрошу его.
Она нажала кнопку интеркома и проворковала в микрофон:
— Мистер Барби, Дэвид Росс к вам.
— Пусть войдет, — ответил динамик.
Рональд Барби понимал толк в письменных столах и умел сидеть за ними. Он возвышался над целым акром зеленого сукна, словно дуб на полянке, властный и вечный. И даже морщины на его смуглом лице напоминали дубовую кору. Он сидел так, словно родился и вырос на этой зеленой лужайке, и был твердо намерен никого на нее не пускать.
— А, Дэвид… Что у вас?
— Сегодня суббота, мистер Барби, а завтра, ровно в восемь часов вечера, ювелирный магазин Чарлза Майера подвергнется налету. Это будет одно из самых сенсационных ограблений года. — Рональд Барби поднял глаза и внимательно посмотрел на Дэвида.
— А откуда вы об этом знаете? Грабители вас пригласили на пресс-конференцию? Или вы по вечерам гадаете на кофейной гуще?
Дэвид впервые за день почти не слышал того, второго голоса. Ему на мгновение показалось, что все случившееся с ним — сон, химера, чушь. Но в следующую секунду он понял, что мысли редактора просто совпадают со словами, которые он произносил. «Богатый человек может позволить себе говорить то, что думает, и наоборот», — подумал Дэвид и ответил:
— К сожалению, я не могу сказать вам, как и откуда я получил информацию. Впрочем, если бы и сказал, вы все равно не поверили бы.
— Но вы уверены в ней?
— Почти уверен. То есть уверен.
— А, чем вы можете доказать это?
— До завтрашнего вечера ровно ничем. Но зато, если в воскресенье утром выйдет газета с предупреждением…
— Послушайте, Росс, вы, часом, не удрали из больницы? Может быть, вас следовало бы подержать там еще пару деньков?
— Я вас не понимаю, мистер Барби?..
— Боже мой! Единственное, чего мне не хватает в «Кларионе» — это своего сумасшедшего, своего маленького, хорошенького сумасшедшего! Росс, у меня чудная идея! Хотите стать проповедником? У меня есть знакомства, я вам помогу. Вы выходите на паперть и поражаете воображение прихожан свежей, сенсационной проповедью на тему: «Не убий и не укради!»
— Да, но…
— «Да, но». Но да. Вы хотите предотвратить преступление? Отлично! Блестяще! Но при чем тут газета? Газета существует для того, чтобы сообщать о преступлениях, а не для того, чтобы предотвращать их. Если завтра утром «Кларион» сообщит о готовящемся ограблении, его просто не будет. И мы — допустим, что вы даже говорите правду, — не сможем доказать, что оно было бы. Нет, сэр. Заранее мы ничего не будем сообщать. Пусть прививками занимаются врачи, а мы заинтересованы в описании хода болезни.
— Мистер Барби, я все это понимаю. Я работаю не первый год. Но это же особый случай. Я уверен, что при налете могут быть человеческие жертвы.
— Тем лучше, Дэвид, тем лучше. Я не кровожадный каннибал, но мы же работаем в газете. Первая полоса! Какие фотографии! Мы выйдем раньше всех, поскольку к восьми часам лучшие фотографы будут наготове с хорошенькими длинными телеобъективчиками, направленными на магазин.
