— Спасибо, дорогая сестра. Дай вам бог больных, которые бы чувствовали себя новорожденными, спали и смеялись!
Дэвид вытянулся, всем телом впитывая живое тепло постели. Господи, насколько же это тепло должно быть приятнее безнадежного холода мраморного стола в морге!.. Болели правый бок и правая рука. Но подобно тому, как какой-нибудь острый соус лишь подчеркивает вкус блюда, боль от ушибов была даже приятной. Каждую секунду она напоминала о том, что он жив, цел и почти невредим.
«Нужно будет позвонить Присилле», — подумал он. Впрочем, она сегодня его не ждет, и нечего пугать ее звонками из больницы.
Внезапно в голову ему пришла мысль о машине. «Шеви», наверное, разбит в лепешку. Хорошо хоть, что застрахован. Какой, интересно, порядок? Сначала в полицию, а потом уже в страховую компанию? Или наоборот?
В газете наверняка еще никто ничего не знает о нем. Черт с ними, может он хоть один день не думать о газете…
Дэвид закрыл глаза. С самого детства, когда он был совсем еще маленьким мальчиком, по вечерам в кровати ему вдруг начинало казаться, что он больше никогда в жизни не сумеет заснуть. В такие минуты он был уверен, что перешагнуть грань между бодрствованием и сном абсолютно невозможно.
Он изо всех сил сжимал веки и даже закрывал руками лицо, но сознание упорно не хотело растворяться в темноте. Потом темнота начинала расширяться, заставляя его физически ощущать свою незначительность, и он начинал думать, что лучше встать и зажечь свет. С этой мыслью он обычно и засыпал.
Но сейчас Дэвид погружался в дремоту спокойно и естественно, будто не спеша входил в теплую воду. Мысли густели и застывали, словно желе, и уже странно-неподвижными отступали куда-то в уютный мрак.
… Проснулся он от звука торопливых шагов. В палату стремительно влетел врач, схватил со стола листок и повернулся к Дэвиду спиной.
— Гм, ловко у него получилось! Один случай из ста, — сказал врач каким-то удивительно плоским, бесцветным голосом.
Дэвид затруднился бы даже сказать, какой это был голос, высокий или низкий, грубый или мягкий. В голосе была какая-то бесплотность, абстракция, словно это был не голос, а написанная фраза, которую Дэвид видел глазами. Но тем не менее это был голос, и он звучал у него в голове ясно и четко.
— Вы правы, доктор, ловко это получилось! Один случай из ста. Такая авария…
— Да, да, — рассеянно ответил ему врач и вдруг резко повернулся в сторону Дэвида. — Простите, вы о чем?
— Что я сказал? Я ответил, что вы правы, — один случай из ста.
— Я так сказал?
— А что, нет? — Дэвид испуганно приподнял голову с подушки.
Врач успокоенно улыбнулся и мягко толкнул Дэвида в лоб, заставляя его снова опустить голову.
— Все в порядке, молодой человек. Просто мне показалось, что я не сказал «у вас это ловко получилось», а только подумал об этом. Но это бывает. Иногда можно что-нибудь пробормотать, не отдавая себе в этом отчета. А повезти вам действительно повезло. Тот, второй, в «бьюике», погиб. Отец четверых детей… Ну, отдохните еще, завтра мы вас отпустим.
Врач вылетел из палаты так же стремительно, как и вошел. «Значит, тот погиб», — подумал Дэвид и не почувствовал ничего. Он не был ни жестоким, ни сентиментальным, и чужая смерть была для него алгебраически абстрактной, при упоминании которой полагается покачать головой и сочувственно вздохнуть.
Отец четверых детей — вечная американская манера говорить о покойниках с легким неодобрением, словно они из-за какого-то каприза бросили многодетную семью. Отец четверых детей! Можно подумать, что, не будь у этого типа детей, его смерть приобрела бы большую респектабельность.
В палату снова вошла сестра. Увидев, что Дэвид не спит, она слегка улыбнулась ему блеклой, усталой улыбкой и сказала:
— Красивое лицо… Как у Кирка Дугласа…
Вначале Дэвид смутился, хотя смущение не было лишено для него приятности. Но при этом ум его зафиксировал какую-то странность. Удивление медленно проявлялось в его мозгу, и лишь когда оно окончательно созрело, он понял, что именно поразило его. Сестра сказала: «Красивое лицо… Как у Кирка Дугласа…» Слова сами по себе не были какими-то необычными. Он знал, что немножко похож на знаменитого киноактера. То, что произнесла их сестра в лицо человеку, лежащему на кровати, было уже более странным. Но и не это заставило его несколько раз открыть и закрыть глаза. Сестра произнесла слова, не открывая рта! Она произнесла их, он явственно слышал их своими ушами, слышал этот необычный, плоский голос, такой же плоский и бестелесный, как у врача. Он не смог бы даже сказать, какого тембра был голос, но каким-то образом он твердо знал, что исходили эти слова от сестры. Он слышал их!
— Вы так считаете, сестра? — спросил он.
— Что считаю? — спросила сестра, удивленно повернувшись к Дэвиду.
— Что у меня красивое лицо и что я похож на Кирка Дугласа?
Сестра краснела медленно и мучительно. Сначала у нее запылали уши, затем краска пятнами спустилась на щеки, оставив лишь синевато-бледным нос, словно эталон для сравнения.
— С чего вы это взяли? — еле пробормотала она.
— Но вы же это сказали, признайтесь!
— Господи, да что вы от меня хотите?..
Теперь Дэвид слышал два голоса. Один — обычный женский, с чуть слышной хрипотцой, другой — тот, непривычно бесплотный, который уже был ему знаком. Первый смущенно бормотал: «Ничего я не говорила, не выдумывайте, пожалуйста!» Второй испуганно шептал: «Ненормальный какой-то! Мысли он читает, что ли?.. Не успела я это про него подумать, а он уже знает».
— Простите меня, сестра. Я пошутил, — сказал Дэвид.
Сестра — очевидно, для того, чтобы скрыть смущение, — повернулась к нему спиной и принялась что-то переставлять на столике.
«Странный какой-то человек, — снова Дэвид услышал тот, второй, голос без интонаций, — только я подумала, а он тут же и услышал. Или это фокус какой-нибудь?..»
Дэвид поднял руки и заткнул себе уши, изо всех сил надавливая на них указательными пальцами. Но он продолжал слышать! Он слышал еще лучше. Ему казалось, что он воспринимает даже легкий шорох, с которым непроизносимые слава катились одно за другим.
