Наступила ночь, но для беглецов не было покоя. В погоне за ними императорские войска стали прочесывать холмистую территорию. Удрученный происходившим, Сутоку просил спутников оставить его и искать каждому из них самому путь к спасению. Но Тамэёси увещевал его со слезами на глазах:

– Ваше величество, мы не можем вас оставить здесь. Вы должны потерпеть еще несколько дней. Мое сердце обливается кровью при виде ваших страданий, но я верю, мы найдем дорогу, ведущую в Оми. Добравшись туда, мы решим, как возместить наши потери.

Еще до трагического бегства Тамэёси предложил Ёринаге план действий на случай провала мятежа, но министр решительно отверг его. Тамэёси хотел дойти до восточного склона горы Хиэй, пересечь озеро Бива, чтобы добраться до города Оми на противоположном берегу. Там он рассчитывал найти надежное убежище для себя и представителей дома Гэндзи. Он был уверен, что в Оми соберется значительное число его сторонников, чтобы отомстить за поражение. Если бы это не удалось, Тамэёси намеревался двигаться дальше на восток к равнине Канто в провинции Сагами, где расселились многочисленные ветви дома Гэндзи. Здесь он надеялся собрать армию, которая в конце концов восстановит Сутоку на троне. Обо всем этом Тамэёси сейчас доложил экс-императору. Но Сутоку признался, что потерял всякую надежду и хотел только одного – чтобы его оставили в покое с двумя слугами, а его спутники спасались сами. Десять человек согласились пойти навстречу его пожеланию. Последними экс-императора покинули Тамэёси и Тадамаса, который направился в одиночку к горе Хиэй перед рассветом.

Двое придворных, оставшихся с экс-императором, пытались уговорить его двигаться дальше в горы, но Сутоку упирался. Неожиданный шорох в подлеске заставил троих беглецов вздрогнуть. Они услышали голос:

– Ваше величество, позвольте мне нести вас на своей спине и идти часть пути с вами, потому что темнеет, а тропинки становятся круче.

– Асатори! Что тебя побудило вернуться? Почему ты не ушел с остальными?

– Я тоже должен скрываться, но позвольте мне послужить вам несколько дней.

Асатори согнулся и подставил Сутоку спину.

Густой туман окутал вершины гор, но в отдалении небо над столицей мира и спокойствия все еще светилось алым цветом от пожара, поглотившего часть столицы. Ближе к рассвету, пока Сутоку еще спал, Асатори удалился. Он вернулся позже с едой, которую выпросил у отшельника, жившего по соседству.

Иэхиро, который всю ночь стоял на страже, сказал:

– Здесь нельзя готовить пищу, потому что дым от огня может привлечь врагов. Мне показалось, что я слышал голоса неприятельских воинов как раз над нами. Очевидно, его величество хочет удалиться в монастырь, но здесь нет никого, кто совершил бы обряд выбривания тонзуры. Вы можете раздобыть носилки, чтобы мы могли нести экс-императора, пока не найдем монаха?

Захватив с собой другого оставшегося с прежним императором придворного, Мицухиро, Асатори спустился в деревушку и вскоре вернулся со старыми ветхими носилками.

Иэхиро и Мицухиро сняли свои доспехи и другое оснащение, подвернули рукава курток и подвязали их таким образом, чтобы как можно больше походить на слуг. Они понесли Сутоку по горам в направлении столицы. Вести о том, что сражение закончилось, побудили беженцев возвращаться с гор в столицу и свои деревни. Носилки с экс-императором затерялись среди стариков и молодых, идущих домой.

Иэхиро и Мицухиро, занятые непривычным делом, пропотевшие, брели, шатаясь, по пыльным улицам в поисках особняка госпожи Авы. Когда они нашли его, то обнаружили, что ворота особняка закрыты и внутри его не наблюдается признаков жизни. Оттуда они пошли дальше к дому советника Норинаги и обнаружили его дом также пустым. Норинага, как сообщил прохожий, как раз перед началом войны постригся в монахи, и никому неизвестно, куда он ушел. Затем они постучали в ворота фрейлины, которая служила при дворе Сутоку, но и там никто не ответил на стук. Беглецы заметили только котенка, свернувшегося калачиком у ограды. Путники в поисках убежища пересекли столицу с востока на запад, но не обнаружили подходящего места. Снова и снова они проходили мимо домов знати, откуда доносился шум ликования победителей. Сгустились сумерки, когда Иэхиро вспомнил о небольшом храме, где их могли принять. Придворные снова взвалили на плечи носилки и отправились в путь. Они нашли старого монаха, родственника одного из слуг Иэхиро, который поднес Сутоку миску просяной каши и затем обрил его голову при тусклом мерцании светильника.

На следующий день Иэхиро и Мицухиро привели Сутоку в храм Ниннадзи, настоятелем которого был младший брат экс-императора. Настоятель был в отъезде, а послушники отказались их принять, хотя, по настоянию Сутоку, позволили устроиться на ночлег в одной из внешних построек монастыря. Там спутники Сутоку расстались со своим господином. Каждый из них еще не представлял себе, куда приведет дорога, которую он выбрал.

После гибели в пожаре дворца в пригороде Сиракава стали поджигать дома тех, кто поддерживал экс-императора. Четверо суток воздух столицы был наполнен едким запахом дыма. На вторую ночь, однако, начало моросить, а на третий день пошел ливень. На следующую ночь лодка, груженная дровами для растопки печей, плыла по реке Кацура и остановилась у устья, поджидая ослабления ветра и дождя. Несколько дрожащих в ознобе фигур, полузакрытых бамбуковыми циновками, сгрудились на дне лодки, одна из них, лежавшая ничком на досках, стонала.

– Мы уже в Удзи?.. Сколько можно ехать? – спросил Ёринага отчетливым шепотом.

Последней волей умирающего Ёринаги было еще раз повидать в Удзи своего отца.

Ничего более примечательного, чем большие бакланы по берегам реки, пристально глядевшие бусинками глаз, во время медленного продвижения в направлении Удзи не попадалось. Время от времени Ёринага стонал, когда слуга прикладывал к ране на его горле жгучую горькую полынь. Такое лечение помогало лишь останавливать кровотечение и не позволяло мухам откладывать личинки в открытой ране. В воздухе распространялся резкий запах от курения фимиама и горькой полыни. Ёринага, вышедший из оцепенения, плакал от боли.

Когда они прибыли наконец в Удзи, то узнали, что Тададзанэ бежал в провинцию Нара. Затем туда же направился Ёринага со спутниками. Они оказались там ночью 14 июля. Ёринагу понесли на носилках в храм Кофукудзи. Рощи вокруг гробницы Касига и пруда Сарусава были затянуты дымкой тумана. В соседних монастырях не светилось ни огонька.

Двое придворных, которые остались ухаживать за раненым Ёринагой, постучали в ворота храма Кофукудзи. Изнутри последовал вопрос: «Кто там?» – затем появились два воина в полном вооружении и монах. После короткого разговора шепотом внутрь храма был впущен один Тосинари. Отец Ёринаги еще не спал и скоро показался собственной персоной. Тосинари рассказал ему скороговоркой о том, что произошло, и как был доставлен к храму Ёринага. Кроме слабого дрожания подбородка, обросшего седой бородкой, ничто не выдало его сострадания к сыну, которого он так слепо любил.

Наконец он произнес:

– Можно было предвидеть, Тосинари, что твоего господина ожидал такой конец! В подобных печальных обстоятельствах наша встреча вряд ли будет полезной. Тосинари, прошу тебя, унеси своего господина туда, где никто и никогда не увидит и не услышит его.

Закончив говорить, Тададзанэ зарыдал, дрожа всем своим тщедушным телом. Предоставив укрытие сыну, он поставил бы под угрозу жизни жены, детей и родственников Ёринаги.

Тосинари вышел из храма в подавленном состоянии. Носилки с Ёринагой стояли в густом тумане там, где он их оставил. Он склонился над стонущим министром и тихим голосом передал ему свой разговор с Тададзанэ.

– Что? Мой отец?

Носилки накренились, когда Ёринага попытался сесть. Он произнес несколько слов приглушенным голосом, затем последовал гортанный звук. Носилки еще раз накренились, и затем наступила полная тишина. Тосинари и его спутник попытались окликнуть Ёринагу, но он не отозвался. Когда они заглянули в носилки, Ёринага был уже мертв. Он откусил свой язык. Опасаясь разоблачения, двое придворных несли носилки в темноте через холмистую местность Нары, затем вышли в поле, где вырыли яму и опустили в нее носилки с Ёринагой. Прежде чем засыпать могилу, Тосинари срезал прядь волос со своей головы и бросил ее на тело покойника в знак отречения от мира. Другой придворный последовал его примеру. Затем они расстались и разошлись каждый своим путем.