Монах взобрался на лошадь.

– Поехали, – сказал он и еще раз обернулся, чтобы попрощаться с Асатори и Ёмоги.

Мужчина, который, наполовину укрывшись, стоял в рощице за пригорком, поджидая своей очереди поговорить с Монгаку, вышел на дорогу как раз в тот момент, когда процессия тронулась с места. Так он и стоял, смотря вслед монаху. Когда тот обернулся, чтобы еще раз бросить взгляд назад, их глаза встретились, и Монгаку узнал этого человека. Тогда монах холодно отвернулся и уставился перед собой на солнечный свет, который пробивался сквозь листья.

Ёмоги и Асатори уже повернулись, чтобы уходить, но услышали, как кто-то зовет их по именам.

– Вы, возможно, помните, что видели меня на холме Фунаока несколько лет назад – на похоронах, когда моей хозяйке Тодзи стало плохо. Вы были очень добры по отношению к ней, – сказал человек, которому не удалось поговорить с Монгаку.

– Да, да, вы были с танцовщицами, которые ухаживали за заболевшей женщиной, – ответил Асатори.

– Да, и моя хозяйка позднее посетила вас дома на Улице торговцев волами, чтобы выразить вам благодарность.

– Конечно, я прекрасно это помню. Вы куда-то направляетесь?

– Я пришел, чтобы попрощаться с арестованным.

– Вы тоже его знаете?

– Да. Он дал мне один совет, когда я нуждался в нем больше всего, и я безмерно ему за это благодарен. Вот и все, – произнес мужчина. Но казалось, что ему не терпелось сказать что-то еще, и он продолжал, оглянувшись, шепотом: – Ёмоги, вы и я почти двадцать лет назад служили господину Ёситомо из дома Гэндзи. Вы ведь помните, господин Ёситомо был возлюбленным вашей хозяйки?

– Я не могу не плакать, когда оглядываюсь на прошлое…

– Я был любимым слугой господина Ёситомо. Это я пытался отомстить за своего погибшего господина, когда ваша хозяйка стала наложницей Киёмори. Это я оставил ту записку в саду особняка в Мибу.

– Ой, вы, должно быть, Конно-мару?!

– Да.

Глаза Ёмоги расширились от изумления. От страха затряслись ноги, и, чтобы удержаться, она припала к руке Асатори.

– Вам не надо бояться, – сказал Конно-мару. – Я давно отказался от своих жестоких замыслов. Я стал слугой в «веселом квартале» и наблюдаю за госпожой Токивой издалека.

Ёмоги вдруг устыдилась своего страха.

– Конно-мару, вы иногда видите мою госпожу? – спросила она.

– Да, на протяжении почти десяти лет я прокрадывался к ней в сад и каждый раз видел ее по нескольку минут. Я остался единственным человеком, который знал ее в более счастливые времена, и она всегда рада встрече со мной.

– О, что же я наделала! – почти про себя сказала со страданием в голосе Ёмоги. – Я ни разу не приезжала повидать ее с тех пор, как вышла замуж. Как сейчас поживает моя госпожа?

– Она уже почти год неважно себя чувствует.

– Больна?

– Последние шесть месяцев она не встает с постели. За все это время я ни разу ее не видел, хотя тайно продолжаю ходить к ней в сад. Я хотел поговорить с вами. Это довольно неожиданно, но… – Конно-мару обратился к Асатори: – Могли бы вы ради меня передать ей послание?

– Почему вы просите об этом меня?

– Вы – лекарь, а Ёмоги когда-то была у нее служанкой, поэтому вам будет нетрудно увидеть госпожу.

Асатори в нерешительности посмотрел на жену и ничего не ответил. Но Ёмоги, обрадовавшись поводу посетить бывшую хозяйку, сразу же согласилась:

– Это не доставит никаких неудобств, и, если со мной пойдет муж, он выяснит, что с ней не в порядке. Я уверена, что она будет очень рада увидеть нас.

– Сейчас у меня с собой нет того, что следует передать, но завтра вечером я принесу вам домой. Помните, что это должно держаться в тайне.

– Естественно, мы никому не скажем.

– Я не знаю, верить этому или нет, но говорят, что повсюду проникли агенты Хэйкэ, которые подслушивают и подглядывают.

– Но вы же не просите нас ни о чем таком, что было бы трудно сделать, ведь так?

– Ни в коем случае. Просто передайте в руки моей госпоже совсем маленький пакетик. Только чтобы он не попал в руки Хэйкэ, а то у нее может случиться беда. Это должно держаться в полнейшей тайне. Завтра вечером я приду на Улицу торговцев волами, – закончил Конно-мару и ушел вниз по тропинке.

Он сдержал слово и на следующий вечер появился в доме Асатори. Еще раз предупредив о тайне, он оставил небольшой запечатанный пакет и удалился.

– Как ты полагаешь, что в нем? – с беспокойством спросил Асатори.

– Просто письмо, я уверена, – заверила Ёмоги, вся в предвкушении предстоящего визита. – И не одно, а несколько. Как ты думаешь, когда ты сможешь пойти со мной?

– В любой день. Но ты не боишься, что люди нас в чем-нибудь заподозрят?

– Почему?

– Люди все еще помнят, что госпожа Токива имела когда-то связи с домом Гэндзи, и если мы пойдем…

– В конце концов, я была всего лишь служанкой и не понимаю, почему люди должны меня в чем-то подозревать. Кроме того, ты до сих пор не отдал ей дань уважения, и теперь, когда мы женаты, пора это сделать. Разве ты со мной не согласен?

Несколько дней спустя Асатори облачился в чистую одежду, а Ёмоги надела свой лучший праздничный наряд, и они отправились в особняк на Первой улице, где теперь жила Токива.

Ей уже было под сорок. От брака с пожилым придворным дома Фудзивара у нее был ребенок, но из-за слабого здоровья она затворницей жила одна в отдаленном крыле большого запущенного особняка. К ней приходило мало посетителей, и ее одиночество прерывалось в основном монахами, которые совершали для нее определенные обряды по буддистским праздникам.

Лишь Конно-мару регулярно и тайно посещал ее, принося новости о ее троих сыновьях. И когда бы он ни приходил, со страстью говорил о будущем:

– Триумф дома Хэйкэ не будет продолжаться вечно. Они опьянены властью и не могут понять того, что наступит день, когда Гэндзи возьмут реванш. Ёритомо в Исэ уже стал мужчиной, а ваш младший сын Усивака на горе Курама тоже скоро будет взрослым.

Токива, которая слишком хорошо знала, что такое ужасы войны, вздрагивала всякий раз, когда Конно-мару говорил в таком духе. Она не могла поверить в то, что несколько оставшихся в живых Гэндзи смогут когда-нибудь занять место Хэйкэ, и она снова и снова с мольбой обращалась к Конно-мару:

– Не надо втягивать моих сыновей в эту ужасную пропасть. Никогда не говорите им подобные вещи.

Она особенно томилась по Усиваке. Ему исполнилось пятнадцать лет, он был отважен и упрям и, как она слышала, являлся единственным из ее трех сыновей, который настаивал, чтобы Конно-мару устроил ему встречу с матерью. Усивака даже пригрозил, что пойдет к ней один. И Токива, вопреки разуму, была полна искушения согласиться на его приход, когда Конно-мару сказал:

– Моя госпожа, я прошу вас дойти до той чащи, которая тянется вдоль верхней части реки, где он сможет увидеть вас издали.

Но она знала, какому риску подвергнет себя Усивака, и была уверена в том, что, однажды получив свободу, он никогда больше не согласится вернуться в монастырь. В конце концов, чтобы не искушать себя и судьбу, Токива отказалась от встреч с Конно-мару и со служанкой отправила ему записку о том, что она больна.

Все двери и окна в комнате Токивы были закрыты, за исключением тех, которые выходили во внутренний дворик. Она погрузилась в свою каждодневную работу по переписыванию сутр, когда появилась служанка и сообщила, что к ней пришли два посетителя. Удивление Токивы обернулось радостью, когда она узнала, кто ее гости. Токива поспешно оттолкнула в сторону столик для письма и приготовилась принять их.

Ёмоги забыла свои тщательно отрепетированные приветствия и расплакалась, увидев бывшую хозяйку.

– Как хорошо, что ты пришла, Ёмоги! – сказала Токива. – Прошло так много лет с тех пор, как мы в последний раз видели друг друга. Как же ты изменилась!

И пока две женщины приветствовали друг друга, Асатори рассматривал внешний вид Токивы наметанным взглядом лекаря. Он не увидел в ней ничего болезненного. Тем временем разговор перешел на Конно-мару, и об Асатори забыли, пока Ёмоги вдруг не вспомнила о словах бывшего слуги Ёситомо.