Токинобу был косвенно вовлечен на стороне Тадамори в несчастливые отношения отца с дворцовыми придворными, и роль, которую он сыграл, неблагоприятно повлияла на него и его дочерей. Их детство во многих отношениях походило на детство Киёмори, и теперь он понял, в каком существенном долгу находится отец перед Токинобу.
Чтобы понять обстоятельства, приведшие к уходу Тадамори из дворца, необходимо вернуться к марту 1131 года, когда Киёмори было тринадцать лет. В то время завершилось возведение великолепного храма Сандзю-Сангэн-До с тысячью изображений Будды, и вся столица участвовала в тщательно продуманной церемонии освящения. По такому случаю прежний император Тоба не только пожаловал Тадамори новые владения, но и возвел его в придворный ранг, что считалось беспрецедентной честью для воина. Это решение настолько оскорбило придворную знать, что они сговорились убить Тадамори в ночь пиршества во дворце, на котором он должен был присутствовать.
Анонимное письмо, подброшенное в дом Тадамори накануне пиршества, предупредило о покушении на его жизнь. Прочтя письмо, Тадамори хладнокровно улыбнулся и сказал, что встретит испытание как подобает воину, и в ночь пиршества явился во дворец с мечом. Там, на глазах у подозрительных придворных, он вытащил клинок и прижал лезвие к пучку своих волос. Сталь, сверкнув как лед в свете мерцавших светильников, наполнила опасениями души наблюдавших за ним придворных. Главный министр, проходивший тогда же по одной из открытых галерей дворца, заметил две подозрительные фигуры в полном вооружении, сидевшие в углу внутреннего двора, и окликнул их; скоро появился офицер шестого ранга с намерением разобраться со злоумышленниками, и они ему ответили:
– Мы верные слуги Тадамори из дома Хэйкэ. Нас предупредили, что нашему господину может быть причинено зло.
Придворные, быстро узнавшие о происшествии, пришли в смятение. На следующий день вместе с министром они потребовали наказать Тадамори за появление во дворце вооруженным и в сопровождении воинов. Озадаченный прежний император вызвал Тадамори для объяснения. Выразив, как подобало, сожаление, Тадамори спокойно вынул меч из ножен и показал, что лезвие оружия – просто бамбук, покрашенный серебристой краской. Его слуги, сказал он, всего лишь действовали так, как должны действовать верные вассалы по отношению к своему господину. Император похвалил отца Киёмори за мудрость, но придворные все более и более тревожились при каждом признаке хорошего отношения правителя к Тадамори, а когда узнали, кто предупредил его об их заговоре, вытеснили Токинобу из дворца. И этот несчастный, который и тогда находился в почтенных годах, вскоре обнаружил, что все возможности для его продвижения закрыты.
– Осторожнее, еще лужа! – возбужденно крикнул юный Токитада, указывая пылающим факелом под ноги Киёмори, когда они ощупью пробирались в обход бамбуковой рощи.
Киёмори был пьян, еле на ногах держался. Хотя он утверждал, что без проблем найдет дорогу домой, но Токинобу в этом сомневался и по настоянию Токико послал мальчика проводить Киёмори до пешеходной дорожки на Седьмой улице.
Когда Киёмори собрался уходить, Токико совсем не думала удаляться в свою комнату; она болтала и смеялась, и Киёмори чувствовал нежность взглядов, которые девушка бросала на него. Но, увы, ей было девятнадцать! Это мешало ему, скорее она казалась ему старшей сестрой. Не от того ли, что он сравнивал ее с Рурико? Тем не менее он решил сообщить отцу, что внешностью и нравом Токико вполне ему понравилась. А вот кто действительно увлек его воображение, так это Токитада, шестнадцатилетний брат Токико.
– Эй, Лев, – насмешливо окликнул его Киёмори.
Весело размахивая факелом во все стороны, Токитада отозвался:
– Что тебе, слуга?
– Не слуга, а молодой воин.
– Молодой воин – это слуга-переросток!
– Так что же, юный весельчак, не тебя ли я видел на улице среди участников запрещенного петушиного боя?
– А ты поставил на меня деньги! Значит, тоже виновен!
– Сдаюсь, сдаюсь, – запротестовал Киёмори. – Дай руку – вот уже дорожка – залог дружбы на всю жизнь!
Порывистый зимний ветер с Северных гор немилосердно гнал перед ними опавшие листья, швырял их на жалкие лачуги, которые Киёмори видел днем. Гонимый и сгибаемый ветром, Киёмори исчезал в ночи, а маленькая фигурка на пешеходной дорожке махала ему факелом.
У сыновей Тадамори существовал обычай – каждое утро являться к отцу и официально с ним здороваться. Даже Норимори, самый младший, был здесь, чтобы услышать от отца приветствие, как всегда подчеркнуто учтивое и серьезное. Тадамори также обычно произносил несколько ободряющих слов для своих лишенных матери сыновей, а они относились к этому ритуалу примерно с таким же чувством, как к ежедневному восходу солнца.
Киёмори пересказывал события прошедшего дня:
– Я не обнаружил достопочтенного Токинобу в Центральном хранилище и поэтому направился к нему домой. Я столкнулся с некоторыми трудностями при поиске дороги в этом районе, и мне едва удалось его найти. Он вел себя крайне гостеприимно, и я покинул его в очень поздний час и принес от него вам привет. Ответа на ваше письмо Токинобу не передавал.
Затем Киёмори перешел к эпизоду встречи с Тобой Содзё.
– Таким образом, настоятель, кажется, удовлетворен рисованием… Он принадлежит к знатному роду и, если бы хотел, мог отличиться среди себе подобных, – задумчиво проговорил Тадамори, втайне стыдившийся своей бездеятельности в настоящее время.
– Такова его сущность, он совершенно исключительный человек, – кратко отозвался Киёмори, ему замечание отца показалось совсем не к месту, он был уверен, что тот будет расспрашивать о Токинобу и его дочери Токико. Но вопреки его ожиданиям, он даже не затронул вопрос о браке. Вместо этого отец произнес:
– И кстати, я слышал, что его величество скоро отправляется на богомолье в храм Анракудзюин.
– Да, его величество выезжает утром пятнадцатого октября на освящение Большого зала. Я слышал, он проведет в Приюте отшельника в Такэде две или три ночи, – ответил Киёмори.
– Наверное, ты будешь занят по Ведомству стражи. Я уверен, что после моей отставки ты не пренебрегаешь своими обязанностями, и надеюсь, стараешься вдвойне, служа его величеству.
– Так и есть, отец, но воины недовольны. Теперь они пользуются вами как предлогом для проявления своего негодования. Они не забыли, как двор обошелся с Ёсииэ из дома Гэндзи, который провел несколько лет подавляя восстания на северо-востоке. Хотя ему сопутствовала удача, верховный совет постановил, что эту кампанию Ёсииэ предпринял исключительно по собственной инициативе, и отказался возместить ему затраты, и поэтому Ёсииэ был вынужден продать дом и земли; даже после этого он едва смог заплатить своим воинам. Кому, как не вам, отец, знать, что ваша последняя кампания – блестящая, между прочим, – была вознаграждена настолько скудно, что денег еле-еле хватило для раздачи нашим вассалам. Отсюда все и проистекает – та же самая наша бедность.
– Такова судьба воина.
– А разве справедливо, что аристократы отказывают воину во всех привилегиях и следят, чтобы он навсегда оставался под их игом? Таково их намерение, это нам известно, но каждый воин озабочен своим будущим.
– Все это не важно, ведь мы служим не им, а его величеству.
– Но они обладают правом распоряжаться нашей жизнью и смертью и могут действовать от имени трона, которому тоже служат. Мы не можем напрямую обращаться к его величеству. Что же в таком случае нам делать? Вот почему воины впали в уныние. Вы должны в конце концов вернуться во дворец.
– Время еще не пришло. Сейчас, без меня, они лучше обеспечены.
– Говорят, что Тамэёси из дома Гэндзи, бывший какое-то время в немилости, снова в фаворе во дворце. По слухам, за него перед его величеством хлопотал министр Ёринага. Все эти толки тревожат.