— Спасибо, вам, бабушка, огромное, тороплюсь я, может еще увидимся… — затараторила Ира, всей душой переживая невольное предательство, а сама уже присматривала место в дальних кустах, где можно будет пересидеть, если старушка вздумает возиться во дворе…

Ира, чертыхаясь, осторожно раздвигала заросли бурьяна. В памяти сиротливо болталось: пырей, репка-сурепка, калачики… Других названий зеленой нечисти девушка не знала. А тут не пройти, придется в обход: повилика, негодная, сплела все, что смогла достать, в густой желтый ком и тянет соки, до осени хватит. Бурьянная пыльца облепила потный подбородок, настырный слепень кружил перед глазами, выбирая лакомый кусочек на влажной, потемневшей коже. Отмахиваясь от рассерженного слепня, девушка, как зачарованная, продвигалась к центру пустыря. Еще несколько шагов — и Ира добралась до небольшой проплешины сухой, потрескавшейся земли. Вот и нашла. Неужели нашла?! Прямо под ногами останки охотника-колдуна-шамана, оружие, украшения, ритуальные принадлежности?! Не может быть, так не бывает… Нет, нельзя так самоуверенно настраиваться на успех. Права была Каверзнева: всем хочется откусить от пирога. А куда отступать? Сзади только бурьян сухой, кривые заборы и наглые, мордатые менты по периметру… А здесь, у самых ног, сияние славы, признание, аплодисменты, и кафедра, и сине-белое платье.

«Как отступить, я уже и фасон придумала! Может, здесь разгадка таинственных кетов? Наверное, глубоко придется копать? Одной не справиться…» Лихорадочные, смятенные мысли заметались в голове, вылились в привычное бормотание:

— Справлюсь, времени достаточно, с утра и до вечера можно работать, никто и не узнает. Ночевать здесь буду, палатку поставлю, с улицы за бурьяном и кустами сирени ничего не видно.

Докажу этой гадине, что моей «деревне» как раз место в академии, а не ей, бездари скудоумной. Всю жизнь просидела на шкуре, доила ее, как могла, и ничего не выдоила, потому что закостенела в сознании своего дутого величия. А я пришла и все сделала. Сама, вот так!

От волнения и выпитой недавно кружки воды сильно захотелось писать. Только сейчас почувствовала, как зудят расцарапанные в кровь голые ноги. Как всегда, резкое слово не задержалось: «Вот дура, всегда в брюках ходила, а сегодня, как назло, шляпу забыла, зато юбку напялила. И о чем думала? Впредь будет наука: на пустырь, в бурьяны никаких юбок!»

Она осмотрелась, прислушалась. Глухая стена непроходимых зарослей — надежная защита от всего на свете. Быстро спустила трусики, подхватила повыше юбку, широко расставила колени и присела. От яркого солнца и резкого движения вниз ее качнуло, в глазах потемнело.

Ира зажмурилась и тут же открыла глаза. В полуметре от нее крепко уперлись в землю мягкие сапоги на толстой кожаной подошве. Длинные, узкие носки их были высоко загнуты.

Страх скрутил сердце в крохотный, кривенький кулечек и прыгнул в горло, забился там, бессильный прорваться наружу. Время замерло и отступило. В полной тишине девушка медленно подняла голову.

На сапоги нависали плотные темно-синие шаровары; кольчужная рубаха стекала на широкий ремень. Белые, будто вырезанные из мрамора умелым мастером пальцы сжимали короткое древко с насаженным на него длинным, сверкающим на солнце клинком.

Не помня себя от ужаса, Ира подняла голову выше. Выше — бесстрастное белое лицо, густая, но легкая вьющаяся борода, тоже белая, но с призрачным голубовато-сиреневым отливом. Резко очерченные губы крепко сжаты. Голубые глаза лучатся прохладой. Лишь они кажутся живыми на мраморном лице. Голова, как короной, увенчана рогатым шлемом, отороченным угольно-черными соболями. В радужных переливах меха просвечивают искорки седых волосков.

Незнакомец показался Ире громадным, он заслонил не только небо, но и всю ее прошлую и будущую жизнь. Ни вскочить, ни повернуться, ни рукой пошевелить… Неожиданно в сознании всплыли ощущения той, первой в родительском доме, ночи. Опять галлюцинация, как тогда. Эта мысль спасла Иру от надвигающегося безумия.

Напряжение стало невыносимым. Ира застыла, но мышцы, сдерживающие мочевой пузырь, расслабились независимо от ее воли…

Воин, будто сошедший со страницы старинной книги, не отрывая взгляда, легко присел, положил оружие рядом с собой на землю. Перед глазами Иры заколыхались точеные из древесной коры пластины, слой за слоем покрывавшие кольчугу. Дробный деревянный стук разрушил непроницаемую тишину. Неожиданно по-доброму незнакомец улыбнулся и коснулся виска девушки. Теплые, живые пальцы скользнули вниз, по скулам к подбородку.

Бородач медленно отвязал от пояса кожаную сумку с красивым тисненым узором, развернул красный шелковый платок и начал раскладывать на нем кувшинчики-колбочки с узкими высокими горлышками и инструменты странной формы. Его движения были плавными и завораживающими, как ритуальные жесты шамана, отточенные десятилетиями. Повеяло терпким запахом кожи, старого дерева и разогретого металла.

Не сознавая, что делает, Ира отмечала: сумка сшита вручную крупными, ровными стежками, кувшинчики из меди, мелкая чеканка по окружности, инструменты бронзовые, старинной работы, непонятного назначения… Прямо как на летней практике в Крыму.

«Шаман» ласково поглядывал на замершую в неудобной позе девушку и время от времени покачивал головой. Потом он запел, нет, нараспев забормотал. Что это? Песня ли, молитва, заклинание?

Вдруг сверкающий взгляд его впился ледяным огнем в зрачки Ирины. Тело девушки обмякло, и она уплыла в прохладное, приятное небытие.

*****

Вечер приблизился незаметно. Красное солнце обреченно окунулось в густой смог индустриального города. На городской окраине воздух заметно свежее.

Микитовна по давней, еще с молодых лет, привычке вышла посидеть на врытой возле калитки лавочке. Раньше по вечерам все соседки собирались здесь перед сном. Теперь кто болеет, а кто и помер. Остальные сериялы смотрят, горожане… Курей перестали держать, кролей. Новая мода пошла на нутрий. Шкурки — на шапки, мясо — на рынок… «Цэ ж крысы, пацюкы, тьфу! До чого людэй довэлы!» Микитовна вздохнула и привычно обтерла уголки губ краем косынки.

Последний раз взглянула она на красно-фиолетовую полосу уходящего дня и собралась домой. Вдруг на «чертовом пятаке» раздался шум, хруст, и на дорогу, спотыкаясь и шатаясь, вышла голая девка.

«Ой, лышенько! Чи наркоманка? А, може, нэ прывэди, Боже, поробили щось нэдобрэ?» — Микитовна перекрестилась.

Голая дышала тяжело, со всхлипом. Потом, закашлявшись, упала на колени, голову низко наклонила. Робея, Микитовна подошла. «Боже ж мий, та цэ ж та дивчина, що воду у мэнэ пыла!»

— Почекай, почекай, дытыно, я зараз!

Набросила на плечи девушки фартук, и, крестясь на ходу, побежала к Петровичу, у него телефон есть.

Милицию вызвать надо и «Скорую»…

Позже Ирина вспоминала события той ночи, будто смотрела старый фильм на мутной, мятой пленке. Старушка, вернувшись, закутала её в лоскутное покрывало, увела в дом, устроила на диванчике, заботливо подложив под голову подушку. От подушки терпко пахло чабрецом и плесенью.

Потом на улице что-то зашумело, затрещало, и яркий свет мазнул по окнам. В комнату ввалился здоровый милиционер, двойник того, в поезде, но Ира даже не удивилась. Может, так надо. Он оглядел Иру ласково-наглыми глазками и повернулся к хозяйке. Она что-то торопливо зашептала, поглаживая девушку по плечу. Слов Ира не разбирала. Согревшись под покрывалом, она, кажется, задремала. Разбудил ее радостный голос милиционера. Он рапортовал в хрипящую рацию:

— Аха! Так точно! Холая хражданка у лифчику и босоножках… Не-е, один лифчик! Аха! Микитовна нашла и к себе привела. Ховорит, ноги сильно пошкрябаны, у крови усе… Понял… понял… Так точно!

Микитовна внимательно слушала, строго поджав губы, и согласно кивала.

Отключив рацию, милиционер повернулся к женщинам: