Пропустив вперед Ирину с Мишей, Анчар задержался на минуту. Короткими ударами отключил Мухамеда и Ахмеда, пусть отдохнут, им достаточно впечатлений.

— Извините, ребята, сами потом спасибо скажете, ничего не видели, ничего не знаете.

Поправил пистолет Казема, засунув его за пояс под рубашку, и вышел из комнаты.

Улочки рынка заметно опустели, магазины закрываются. Все: и продавцы, и покупатели — торопятся на молитву. В тусклом полумраке невозможно сообразить, сколько времени прошло, двадцать минут или два часа.

Мансур, пристроившись за выступом дома в тени, приготовился к долгому ожиданию. Казем сказал, что позовет его, когда решит, что делать с «русским». И за Наташу он расплатиться должен. Мансур своего не собирается упускать.

С рынка вышли трое: Андрей, Наташа и мальчишка. Яркий солнечный свет ослепил взрослых, и они, щурясь, остановились у выхода. Мальчишка, как и вчера, в темных очках, пошел себе, не оглядываясь, через площадь, будто у себя дома.

Как это понимать? Казем не мог сам отпустить заложника, а Наташу тем более, она ему понравилась, Мансур может в этом поклясться! А этот, откуда он тут взялся? Он же должен сидеть в машине на стоянке! Мысли заметались. Если бы не Андрей, он бы сам подошел к Наташе и мальчику, заставил бы их вернуться обратно к командиру. Нужно было сразу послать Андрея подальше. Может, пойти к Казему, поговорить с ним? Нет, лучше не сейчас. Сейчас нужно бежать отсюда, затаиться и выждать. Казем сам его найдет, а к тому времени Мансур что-нибудь придумает.

Темнота в глазах рассеялась, и Анчар увидел, что Миша осторожно идет впереди, принюхиваясь, как собака, которая ищет взрывчатку. Ну и пацан! Мать извелась, еле на ногах стоит, Анчар такое провернул, чтобы освободить его! О том, чем это все может закончиться, лучше и не думать. А он в сыщика играет посреди Шхема! Взять бы в охапку, да надавать по заднице! Но знаменитое чутье Анчара уже окончательно проснулось: не обернулось бы непрошеное воспитание синим сиянием, или чем похуже! Уж лучше пусть нюхает. Часы на башне показывают половину двенадцатого.

Миша шел вдоль стены, продолжая принюхиваться, останавливаясь на пороге магазинов, открытых или уже закрытых. В дверях фотоателье он замер надолго, подрагивая ноздрями. На губах его появилась довольная улыбка.

— Здесь. Теперь можно ехать, идем к машине.

Но уехать так же тихо и незаметно, как приехали, им не удалось. Возле «Форда» Биляля копошились полицейские, на выезде со стоянки переминались солдаты с «калашами».

Миша впервые с того времени, как Анчар его увидел, обернулся к нему:

— Не теряют времени, «рабы Аллаха», молодец Казем, быстро сообразил, как перекрыть нам дорогу.

Пока Анчар придумывал, что ответить, и прикидывал, нужно ли отвечать вообще, Миша отвернулся, забормотал еле слышно:

— Аллах, кто такой Аллах? Христос — понятно, здорово он меня тогда, в монастыре… Про бога евреев, знаю все, если еще Баз до сих пор не проиграл своего места, а мог и выше подняться… А вот кто такой Аллах? Не иначе, как кто-то из наших… Ладно, разберусь. Теперь времени много.

Ирина махнула рукой:

— Не обращай внимания, Андрей, я уже привыкла. Иногда он про такие интересные вещи бормочет, да всего не переслушаешь. Как я устала!..

Анчар не понял, устала за эти дни или вообще с Мишей, но уточнить не успел.

Миша кивнул на мобильник:

— Звони, Анчар, Дауду, вызывай его с машиной. Подождем здесь в тени.

Ошарашенный Анчар чуть было не ответил «Есть!», но Миша повел бровями, и шутить сразу расхотелось.

— Дауд? Мы освободились, а машина обломалась. Приезжай за нами, выручи. Женщина хоть до утра твоя, денег не надо. Хорошо? Понятно, через полчаса. Спасибо, брат, ждем в Шхеме. В центре, возле фотоателье.

— Ну что, Имзакан, доволен? Добился своего?

Белокожий бородач даже не обернулся. Тихий, спокойный голос, назвавший его по имени, доносился отовсюду: из шелестящих на ветру ветвей, из травы, стелющейся под ноги, из камней, от начала веков застывших в надменном молчании. Голос и был шелестом травы, пением птиц, шепотом ветра, молчанием скалы. Не было смысла оборачиваться на него. Все равно не угадаешь, откуда на этот раз появится тот, кому он принадлежит. Голос всегда появлялся раньше.

— И ты, Мегулах, сделал все, что мог, и все испортил.

Белолицый, что на рассвете зябко кутался в меховой плащ, опустил голову. Что тут скажешь? Баз знает все. Баз видит все. Рано или поздно то, что скрыто от глаз и ушей друзей-соперников, становится известно Базу. Но как удержаться в споре, от которого зависит будущее, и не повернуть обстоятельства в свою сторону, слегка, почти незаметно? Тогда лучше и не спорить совсем, не выигрывать предмет за предметом, каждый раз рискуя потерять все; не собирать их один к одному в надежде рано или поздно облачиться с ног до головы в одежды, как у База. Да что там! Рано или поздно стать таким, как Баз. Или потерять все. И жизнь. А потом долго и тяжко начинать сначала.

Пустота за спинами Имзакана и Мегулаха дрогнула, сгустилась, и из нее выступил Баз. Ему и вправду было все равно, откуда и как появиться перед подчиненными. Ни удивлять, ни пугать их он не собирался, сами должны все понять. Нечего было своевольничать и ловчить во время выполнения задания.

— Шалом, гиганты!

Белолицые разом обернулись. Их взгляды метнулись по сторонам, головы дернулись вверх и опали в почтительном поклоне. Баз стоял над россыпью камней, почти касаясь босыми ступнями головок репейника. Пряди мягкой пушистой бороды разметались по могучей груди. Сияние его глаз могло бы поспорить с солнечным светом, если бы солнцу вдруг вздумалось стать голубым. Бирюзовые волны, исходящие от волос и бороды мягко окрашивают воздух вокруг головы.

— Все испортили… Знаете ведь, что обязаны в точности исполнять приказы. Спорьте, угадывайте мои желания, используйте их для достижения своих целей. Кто вам может запретить? Даже интересно наблюдать за этим. У меня нет любимцев, и я всегда рад победе каждого из вас, победе в чистом споре, где соблюдаются заданные правила, а за любое, даже самое незначительное отклонение от приказа в личных целях вы, гиганты, расплачиваетесь жизнью. И попробуйте сказать, что вы этого не знали.

Имзакан пожал плечами. Знали, как же не знали… Он уже уходил в небытие и начинал сначала, но как избежать соблазна, когда цель близка, а изменение совсем незаметно и выглядит убедительнее правды?.. Люди просты и доверчивы. Живут своей жизнью, радуются, печалятся, воюют и умирают. И их так много… Они даже не понимают, чему служат, кому послушны. А раз не понимают, то и не считаются обманутыми. Разве не так?

— Не так, Имзакан, совсем не так, — голос База стал строже. Мальчишка так ничего и не понял. — Вас учили жалеть людей. Ты должен был только испытать Якова и по моему повелению отдать ему землю, и все! Разве это сложно? Но ты посмел поддаться чувствам: евреев он не любит! Зачем затеял драку? В расчете на легкую победу? А когда это не удалось, ты в обход всех правил вернул себе силу гиганта и изувечил Якова. Пришлось ему ходить, опираясь на посох, орудие будущего убийства. Под Шхем бежал он с чадами и домочадцами, под покровительство Хамора, опасаясь мести палештим.

— Я говорил ему, Баз, то же, я сказал ему: словчил он и покалечил несчастного пастуха…

— Помолчи, Мегулах. Сейчас и о тебе будет речь.

Мегулах погладил молодую бородку. Какой же он бритый? Когда это было? Можно что и солиднее вместо «Мегулах» придумать…

— Ничего, потерпишь. Недолго тебе с этим именем жить осталось…

Ничего не скроешь, все видит, все знает. Мысли читает! Хотя, как раз читать мысли — это самое простое, каждый ученик это умеет. И в споре вещь выиграть, и знать, что люди затевают, — полезное умение. Вот бы еще научиться, как Баз, появляться из ничего и растворяться в воздухе…