Бунко от такой мысли бросило в жар.
«И нашего князя сманил за собой!.. Видно, и впрямь так!»
И чем больше думал и сопоставлял рязанец все последние события, тем более убеждался в справедливости своего предположения.
«Ну, сгонят они Василия, – думал он дальше, – мой-то князь все ж ни при чем останется. Значит, и нам выгоды от того мало. Князь-то Дмитрий своих небось за собой потащит!.. А что коли упредить великого князя? – мелькнула смелая мысль в голове Бунко. – Упредить и уберечь? То-то наградит небось! Окольничим сделает, в думу посадит, землей без счета наверстает!..»
Мысль гвоздем засела в голове рязанца. Он ворочался с боку на бок, вздыхал, несколько раз приподнимался и смотрел на своих товарищей…
Костер опять стал догорать; один только он и светился еще на поляне, остальные давно уже потухли.
Бунко приподнялся снова, хотел было подбросить в огонь ветку, но вдруг раздумал и швырнул ветку в сторону. Став на колени, рязанец заглянул по очереди в лица всех троих товарищей. Все они крепко спали.
Стараясь не делать шума, Бунко встал, перекрестился, шагнул в ту сторону, где были привязаны лошади, и скрылся в темноте.
Чтобы не разбудить кого из спавших и не поднять тревоги, рязанец стал пробираться по самой опушке поляны, от дерева к дереву. Он успел несколько раз споткнуться, разодрал себе о сучья в кровь лицо и руки, пока наконец добрался до коновязи.
Бунко дрожащими руками стал разматывать повод первой лошади, которую нащупал в темноте.
– Помоги, Господи! – прошептал он и взялся рукой за челку, чтобы вспрыгнуть на лошадь.
Бунко, однако, не успел этого сделать. Чья-то тяжелая рука схватила его за горло и повалила на землю.
– Ты куда, пес?! – раздался над ним в темноте тихий злобный шепот. – Бежать, упредить хочешь?
Рязанец узнал голос Волка и понял, что все пропало.
– Пусти, ошалел ты, что ли?! – задыхаясь, прохрипел он. – Лошадей смотрел я…
Волк отнял свою руку и злобно засмеялся.
– Лошадей, говоришь, смотрел? Ну ин ладно… Ступай-ка на свое место, а я здесь покараулю…
Разанец с трудом поднялся с земли и молча поплелся на слабый огонек потухавшего костра. Теперь ему нечего было опасаться, и он шел напрямик, толкая и будя на ходу спящую челядь.
Бунко добрался до костра и, ругаясь про себя, снова улегся на кошму.
Через минуту вернулся и Волк. Он искоса взглянул на рязанца и усмехнулся:
– Ты, брат, не ходи уж боле… Не ровен час – рука у меня тяжелая… А о лошадях не тревожь себя: не украдут…
Бунко притворился спящим и ни слова не ответил Волку.
Тот усмехнулся еще раз и улегся с ним рядом. Каждый раз, когда вспыхивал догоравший костер, Бунко видел, как блестели глаза соседа.
«Не уйти от него! Всю ночь караулить будет!» – с досадой думал рязанец.
Словно в подтверждение его мыслей Волк вдруг поднялся и подбросил на уголья целую охапку сучьев. Потухавший костер задымил и через минуту разгорелся ярким пламенем.
– Слушай, ты! – произнес Волк, остановившись над Бунко и пренебрежительно толкая его носком сапога. – Не знаю, что у тебя на уме… а глядеть за тобой буду в оба – смотри не промахнись вдругорядь!
Бунко промолчал и на это.
На другой день оба князя, по привычке, проснулись рано. Узнав первым делом от челяди, что за ночь не было гонцов, князь Дмитрий нахмурился и сердито заходил взад и вперед по сторожке.
– Видно, не выехал еще Василий-то… Вот и нет вестей, – говорил ему в ответ Можайский, в глубине души сильно сомневавшийся в Старкове. – Не подвел бы нас под топор приятель-то твой, государь!
– Этого, князь, бояться нечего – не расчет ему! – уверенно возразил Дмитрий.
За верность Старкова по отношению к себе Шемяка действительно мог ручаться: их дружбу скрепляли обоюдные выгоды.
И Дмитрий не ошибся.
Часа в три на поляне показался на усталом коне вершник. На все вопросы челяди он отвечал одним требованием – немедленно провести его к князьям.
Челядинцы провели вершника в сторожку и, поклонившись, вышли.
– От боярина ты? От Старкова? – нетерпеливо спросил гонца Шемяка.
Гонец поклонился вторично князьям и тихо, почти шепотом заговорил:
– От него, от боярина Старкова, государь великий. А велел сказать боярин: Василий, дескать, уехал нынче, в седьмом часу утра, в обитель… Так ты бы, государь, поспешил и к ночи под Москвой был. У рязанских рогаток свои будут люди, тож и у Константиновских ворот. А у ворот, государь великий, спросят: кто, дескать? Так ты бы, государь, приказал людям своим сказать: «Государь, мол, и князь великий к себе жалует!» – Гонец замолк.
Дмитрий взволнованно прошелся по избушке. Князь Иван сидел грустный и сумрачный: очень уж не по душе ему было все это дело.
Через несколько минут по выходе гонца из сторожки вышел и князь Дмитрий – под предлогом, что ему надо чем-то распорядиться.
Шемяка обошел всех людей и велел им быть наготове. Проходя мимо гонца, он сделал ему незаметно от других знак рукой.
– Не велел тебе боярин еще о чем сказать мне? – спросил тихо Дмитрий, когда вершник, понявший его знак, подошел к нему под каким-то предлогом.
– Велел боярин сказать тебе, государь великий: поехал, мол, Василий, почитай, без охраны – всего с ним сорок человек… И еще велел: как войдешь в Васильевы палаты – забирал бы ты всех, от мала до велика, чтоб упредить Василия не могли… Да и бояр Васильевых тоже прикажи своим людям позабирать, только чтобы князь Иван раньше времени не знал о том…
Дмитрий кивнул и отошел от гонца.
«Не вырваться теперь тебе из моих рук, братец Василий! – с торжеством думал Шемяка, возвращаясь в сторожку. – Помудрил над нами – и будет! Все твои обиды припомним тебе!..»
Через полчаса поляна опустела.
Непотушенные костры еще кое-где курились, догорая; несколько ворон прыгали по снегу. Голодные птицы присматривались, не осталось ли чего им после неожиданных гостей…
Глава V. Москва-сирота
В десятом часу вечера к московским рогаткам со стороны Рязанской дороги подъехала большая толпа всадников. Несмотря на позднее время, ночным гостям пришлось ожидать недолго, и через несколько минут они уже двигались по улицам Москвы.
Москва давно уже крепко спала. Москвичи и не подозревали, какая опасность грозит их любимому великому князю…
Не то было бы, если бы кто из жителей увидал отряд. Загудел бы мигом набат на одной колокольне, потом на другой, и несдобровать бы тогда Васильевым недругам…
Но, на беду, никому и в голову не приходило выглянуть на улицу.
Всюду было тихо и безлюдно.
Отряд добрался до Константиновских ворот.
Воин, продолжавший служить проводником, слез с лошади и рукоятью плети несколько раз ударил в ворота.
Сейчас же – видно, все уже было готово к приему ночных гостей – в воротах открылось маленькое потайное оконце, мелькнул свет фонаря и чей-то голос спросил:
– Что за люди?..
– Государь и великий князь к себе жалует, – вполголоса ответил Волк.
Послышалось осторожное позвякивание цепей; тяжелые дубовые половинки, обитые железом, распахнулись, и всадники стали осторожно въезжать на кремлевский двор.
Шемяка, ехавший впереди вместе с князем Иваном, снял в воротах свою шапку и перекрестился; перекрестился и князь Иван.
– Помни, брат, что ты мне обещал, – проговорил глухим, встревоженным голосом Можайский, – пальцем не тронуть Василия и его семью…
– Помню-помню, волос не упадет с их голов, брат Иван! – изменившимся от волнения голосом ответил Дмитрий.
Подъехали шагом к золоченой решетке, окружавшей царский двор.
Ждали их, видно, и здесь. Волк тихо произнес несколько слов – и ворота решетки словно сами собой отворились.
Никто и не подумал слезть с коня, въезжая во двор: еще при въезде в Москву челяди было объявлено, что Василий больше-де не государь московский, что продал он, дескать, Русскую землю татарам, что за такое лихое дело надо его с места согнать, а на его место сядет, мол, Дмитрий Юрьевич.
