Князь Дмитрий на минуту прервал свой рассказ. Лицо его было искажено волнением и злобой. Судорожным движением руки он расстегнул шитый ворот своей алой рубахи; несколько мелких жемчужин скатились по его кафтану на пол…

– Тут-то, друже, и начался позор наш… Княгиню-тетку от жадности перекосило всю. Встала она молча из-за стола, подошла к брату Василию да и говорит: «Покажь-ка пояс-то, племянничек любезный, плоха я на глаза-то стала!» Вижу, Василий дрожит весь, я ему глазами этак показываю: не снимай, мол!.. А тетка опять: «Не ломайся, племянничек дорогой, не сымешь сам – силком велю снять!» Не выдержал я, вскочил с места да и стал рядом с братом Василием. «Как так, – говорю, – тетушка, силком велишь снять? Украли мы, что ли, его у тебя?!. Не снимай, Василий!» – говорю я брату. А княгиня-тетка словно взбеленилась. «Воры вы! – кричит. – Оба воры, и отец ваш вор был, да и невестин отец вор! Воровская и честь вам!.. Снять, – кричит, – пояс с него! Сыну моему владеть им по праву!» Поднялась, друже, свалка… Все на нас с братом… Сняли пояс с Василия, а нас на двор вытолкали… Господи! Сраму-то, сраму-то что было!..

Князь Дмитрий умолк и в отчаянии схватился руками за кудрявую голову. Видно было, что он наяву переживал весь позор той минуты.

– Хоть и велик срам-то был, а все же то было дело семейное, свое, домашнее… – задумчиво проговорил князь Иван. – Ноне на все земли и царства великий князь московский позор принял!.. Неужто так-таки и отдаст он Москву татарве?!

– Чего не отдать, коли, почитай, отдал уже! Сотен пять царевичей всяких да мурз из Орды привел с собой!.. – махнул рукой Дмитрий. – Отчину и дедину свою, наследие великого князя Дмитрия, отдать! Какой же он великий князь московский после того? Холоп он татарский, и больше ничего! – с горечью добавил Дмитрий.

Два дня назад князь Дмитрий Шемяка неожиданно приехал в Козельск. Незадолго перед этим великий князь московский только что вернулся из татарского плена. Хан Улу-Махмет освободил его за громадный выкуп. Деньгами заплатил великий князь больше двухсот тысяч рублей татарам. С великим князем из Орды приехало много знатных татар. Шла упорная молва, что, кроме денег, великий князь отдал татарам все московское княжество, а себе, говорили, оставлял только Тверь.

Такие темные и недобрые вести привез из Москвы Шемяка князю Можайскому.

И они вместе думали и толковали теперь, как спасти от позора Русскую землю…

– Неужто для того дед наш весь свой век бился с татарвой, чтоб внук охотой ярмо опять на себя надел?! – говорил Можайский. – Будто, кроме Василия, нет и других наследников!..

– Знамо, посовестливее Василия найдутся! – подхватил Дмитрий, и в его темных глазах промелькнула насмешка. – Взять хоть бы тебя, княже, с братом…

– Ну, куда уж нам! – совершенно искренне отозвался Можайский, не заметив иронии. – Тебя с братом – другое дело… И по отчине вам выходит!.. Особливо тебе! Всем взял: и умом, и дородством!..

Хозяин говорил то, что думал. В его словах не было ни лести, ни заискиванья. Князь Дмитрий прекрасно знал это, и если говорил иначе, то только из вежливости… Про себя же он был твердо убежден, что коли уж садиться кому на московский стол, то только ему, Дмитрию.

Пока между гостем и хозяином шла эта беседа, через северные рогатки по Московской дороге в город въехало двое саней. Каждые были запряжены в две лошади, гусем; задние сани были, однако, наряднее. В них сидел только один путник, закутанный с головой в тяжелую меховую шубу; в передних – простых розвальнях – ехали четверо; трое были одеты в обыкновенные нагольные тулупы, а на четвертом сверх теплого кафтана была накинута черная монашеская ряса.

Миновав рогатки и несколько кривых проулков, сани выехали на соборную площадь. Кучер передних саней, ехавший верхом на первой гусевой, остановил лошадь у ворот княжеского двора, спрыгнул наземь и что есть силы стал барабанить в калитку.

На дворе залаяли псы. Тяжелая дубовая калитка наполовину приотворилась, и показалась голова старика сторожа.

– Что за люди такие? – спросил он, недоверчиво оглядывая путников своими подслеповатыми глазами.

Парень сказал несколько слов. Калитка снова захлопнулась; загремели засовы ворот, и через минуту сани въехали во двор. Задние сани, в которых сидел только один путник, подъехали почти к самым ступеням крыльца княжих хором; вторые остановились в нескольких шагах позади.

Князь Иван Андреевич и его гость продолжали еще беседовать, когда на пороге горницы показался дворецкий. При виде слуги хозяин умолк и сделал рукой знак брату.

– Что тебе? – досадливо спросил он.

– Боярин с Москвы к твоей княжеской милости… – с низким поклоном произнес дворецкий. – Спрашивает, не тут ли, мол, князь Дмитрий Юрьевич?

Князь Дмитрий живо обернулся в сторону слуги.

– Меня спрашивает? А имя свое сказывал боярин?

– Боярин Иван Ларионыч Старков, государь… А с ним товарищи, три сынка боярских да черноризец…

– Князь Иван! – обратился Дмитрий к хозяину. – Вели скорей звать боярина. Друг он мне, а коли ищет, видно, дело важное есть!..

– Зови сюда боярина, – приказал дворецкому хозяин, – а кои с ним, пусть в сенях ждут…

Через несколько минут в княжескую горницу вошел приезжий боярин. Это был худощавый, небольшого роста старик с редкой седой бородой и хитрыми, плутоватыми глазами. Расшитый золотом светло-зеленый бархатный кафтан с высоким козырем, унизанным жемчугом и каменьями, указывал на знатность приезжего.

Сделав шаг от порога, боярин отвесил по поклону хозяину и гостю, каждый раз касаясь рукой земли.

Князь Иван, не вставая с места, ответил гостю на его приветствие и указал рукой на скамью недалеко от себя.

Иван Ларионович Старков, ближний боярин великого князя московского Василия Васильевича, был, конечно, и раньше знаком князю Ивану Андреевичу Можайскому, но двоюродный брат государя недолюбливал хитрого и пронырливого старика. Где бы ни появился боярин Старков, он всюду вносил с собой смуту и раздор.

Неожиданное появление его и теперь не было приятно хозяину. Он недоумевал, по какой причине Старков разыскивает князя Дмитрия.

– Ну, сказывай о своем деле, Иван Ларионыч! – обратился Дмитрий к нежданному гостю, после того как тот выпил стопку меду, предложенную ему хозяином.

– Уж такие-то дела, государь, такие дела, что и вымолвить страшно! – жалобным голосом заговорил старик. – Отатарились мы совсем, сами головой в петлю лезем… Не мы ноне в почете у государя великого – татарва проклятая… Мы-то холопами верными ему были, а мурзы да ханы советчиками да друзьями любезными стали… Все для них, все им… И казной, не глядя, жалует, и землей, не меряя, ветает!.. За грехи, видно, наши послал на нас Господь времена такие…

Дмитрий многозначительно взглянул на князя Ивана. Можайский слушал жалобы старика и невольно на этот раз верил ему – то же самое он уже слышал и от князя Дмитрия.

– И плоше того не бывало, – снова стал жаловаться старик, – ни при отце, ни при деде его, государях великих!..

Иван Старков на минуту умолк, опасливо оглянулся на дверь и заговорил тихим шепотом:

– Дед-то да отец-то всю жизнь петлю распутывали, а он – на поди! Все княжество московское Улу-Махмету отдает, а себе Тверь берет!.. Словно рукавицу снял да бросил!

– Да неужто же в самом деле так? – с ужасом проговорил Можайский. – Митя, да что же это?!

Князь Дмитрий пожал плечами:

– То же и я тебе сказывал… Ну а меня-то почто разыскивал, Иван Ларионыч? Весть-то твоя знакома мне, сам намедни на Москве был!

– Знаю, знаю, надежа-государь! Только как уехал ты, со дня на день хуже да хуже пошло. Житья от татар не стало!.. Терпели мы, терпели, да и надумали дело…

Боярин пересел поближе к столу.

– По всей Москве, – зашептал он опять, – говор идет: какой он нам князь великий, коли хану нас отдает? Не надо нам его… Не один-де он внук у великого князя Дмитрия!.. Посадим другого, авось в обиду нас не даст… Да… Глас народа – глас Божий… И мы-то, бояре княжеские, то же промеж себя толкуем. Вот и надумали: коли ты с нами так – и мы тебе не слуги! Надумали да и положили: возьмем себе великим князем князя Дмитрия Юрьевича!..