Старков остановился и зорко взглянул на Можайского. Но на лице князя Ивана не отразилось ни досады, ни зависти. Он сам сознавал превосходство брата Дмитрия, и выбор Москвы казался ему вполне естественным при настоящих обстоятельствах.

Князь Дмитрий слушал своего благожелателя и недоумевал. Все, что говорил сейчас Старков, Шемяке было известно еще в Москве. И тогда Старков и некоторые другие бояре – хотя очень немногие – прочили его в великие князья московские. Только мало было толку от этих разговоров, никакой надежды не было столкнуть Василия и сесть на его место. Москва любила своего государя и не выдала бы без жестокой борьбы. Неужто хитрый старик придумал что?

Такие мысли пробегали в голове Дмитрия, пока он слушал своего сторонника.

– Не в обиду будь сказано тебе и брату твоему, государь-князь Иван, – начал старик, – князь Дмитрий против вас всех, внучат Дмитриевых, удалью да характером взял… А дела ноне такие, что коли упустишь минуту, потом не поправишь!.. Так ли говорю, надежа-государь?..

– Так-то оно так, – задумчиво отозвался Можайский, – да ведь что поделаешь-то?.. По нужде терпеть да глядеть все приходится!..

Князь Иван, как и отец его, дядя великого князя, никогда не оспаривал лично для себя московского княжения; по характеру они были противниками всяких междоусобиц.

– Государь-надежа! – убедительно зашептал Старков, бросив быстрый взгляд на Дмитрия. – Стерпеть-то, пожалуй, можно, да ведь земля-то вся наша Русская сгинет! А будет великим князем Дмитрий Юрьевич – все переменится!..

– Так неужто кровь братнюю проливать? Не пойду я на такое дело, боярин! – решительно произнес князь Иван.

– Что ты, что ты, государь! – словно в испуге замахал руками Старков. – Экое слово молвил: кровь проливать! Христос с тобой! Рази мы-то пойдем на такое дело? По-хорошему все устроим – никто в обиде не будет…

Шемяку давно уже разбирало нетерпение. Он видел, что старик умышленно растягивает свой рассказ, стараясь склонить на свою сторону Можайского. Дмитрий знал нерешительность и добродушие князя Ивана, знал, что его убеждать надо долго, – и все-таки не выдержал:

– Так по хорошему, говоришь, устроится все, боярин? Ну-ну, сказывай, что вы там удумали…

Красивое лицо Дмитрия выражало волнение, руки нетерпеливо перебирали золотую бахрому скатерти.

Князь Иван тоже с усиленным вниманием смотрел на старика.

– По-хорошему, государи-князья, удумали мы, по-хорошему!.. Ноне у нас сырная неделя, а через шесть ден – Великий пост… А на первой неделе великий князь в Сергиеву обитель едет, говеть там будет… Москва-то без головы, значит, останется. Как уедет он в обитель, вы, князья-государи, в ту же ночь к нам. В воротах задержки не будет – все уж улажено. Поутру народу объявим… Увидят, что ты, государь-князь Иван, заодно с братом стоишь – и перечить никто не будет…

– А с великим князем да со всей семьей что будет? – недоумевая, произнес Можайский. – На кровь не пойду, сказал уж!..

– Ох ты, господи, государь-князь! – всплеснул снова руками лукавый старик. – Да кто ж тут говорит о крови? Княгиню с детками да старуху попридержим в Москве, а сами в обитель съездим. Там все тихо да полюбовно с князем Василием устроим… Не враг же он себе, поймет, что не хотят ему худого братья! А как кончится дело – даст ему великий князь и государь Дмитрий Юрьевич в удел Вятку али еще что… Будет он себе поживать там в мире да спокойствие с детками и княгиней, а земле-то нашей спасение всей… И все-то так тихо да мирно обойдется!..

Князь Иван сидел и думал. Не любил он таких дел, всю жизнь сторонился от смут. А с другой стороны, шутка ли! Задумал Василий все княжество татарам отдать! На убийство, на кровь не пошел бы он. А как без этого обойтись можно, разве будет грех? Земля Русская спасена будет, а Василия брат Дмитрий не обидит… не такой он!

Старый боярин зорко смотрел на хозяина и, казалось, угадывал, какие мысли волнуют князя Ивана.

– Что ж, князь-государь, – прервал он молчание, – сам видишь, как все выходит… Коли решать, так решать. Ты-то, государь-князь великий, – обратился боярин к Дмитрию, – изволишь?..

– Коли нужда такая пришла, не буду отнекиваться! – отозвался Шемяка. – Авось бог даст, не хуже Василия дело справлю…

– С товарищами я приехал, не один… От детей боярских выборных трое просить тебя, государь, о том же посланы… Духовенство тоже за тебя, и от них выборный есть… Из Москвы-то мы в Звенигород поехали, а там сказали: «У князя Ивана Андреевича князь наш…»

Несколько минут все трое молчали. Князь Дмитрий и Старков нетерпеливо ждали, что наконец скажет князь Иван.

– Не пошел бы я на смуту, – медленно заговорил Можайский, – коли б не оказался Василий врагом земли своей!.. А коли так, и я с тобой заодно, князь великий и государь Дмитрий Юрьевич!..

С этими словами князь Иван поднялся с лавки и в пояс поклонился своему двоюродному брату. Князь Дмитрий взволнованно обнял Можайского.

– Век твоего дружества ко мне не забуду! – проговорил он. – А Василию, видит бог, зла никакого не сделаем!..

«Ишь ты добрый какой!..» – насмешливо поглядел на Шемяку боярин Старков.

Шумливая и пьяная Масленица подошла к концу. Всю неделю гуляла-веселилась Москва. На площадях и улицах – у кабаков и кружал – день и ночь стоном стояли в воздухе гомон и крики расходившихся гуляк.

Наступил канун Великого поста.

Почти совсем затихло на московских улицах; изредка разве попадется пьяный, кабацкий ярыга и завсегдатай, он и в Прощеное воскресенье опохмелиться не прочь, да не на что больше – последнюю копейку вчера ребром поставил…

Отошла обедня.

Разошлись по домам знатные и незнатные, богатые и убогие – и всюду справлялся один и тот же обычай. Вернется из церкви хозяин, соберет всех домочадцев и у всех со слезами прощения просит. Ходят и знакомые друг к другу, кланяются в землю обоюдно, каются во взаимных обидах…

В этот день после обедни государь и великий князь московский Василий Васильевич в сопровождении бояр и ближних людей ходил в Архангельский собор. Перед каждой из гробниц своих предков государь останавливался, делал земные поклоны и «прощался». Вернулся к себе государь далеко после полудня. Вернулся, навестил мать-княгиню и жену, обеим поклонился в ноги.

– Прости и нас, государь великий! – со слезами на глазах отвечали обе княгини, кланяясь земно великому князю…

С женской половины государь прошел к себе в горницы.

Бояре ближние, стольники, постельники, кравчие, дети боярские и вся палатная челядь по двое, по трое появлялись на пороге государевой горницы и просили у великого князя прощения.

А гордый, надменный государь московский все это время стоял на ногах и в ответ на земные поклоны кланялся в пояс и отвечал смиренно:

– Прости и меня, друг, коли в чем согрешил пред тобой!..

После обряда государь скромно потрапезовал и удалился на покой…

Вечерело. Погода стояла с утра солнечная и ясная. Кудрявые облака, розоватые от заходящего солнца, казалось, застыли и остановились на бледно-голубом небе.

Золотые черепицы кровли великокняжеских хором, купола и маковки бесчисленных кремлевских церквей то там, то здесь ярко вспыхивали в последних солнечных лучах.

На государевом дворе кипела работа под наблюдением боярина-дворецкого: конюхи выводили и чистили лошадей, вытаскивали из сараев тяжелые великокняжеские кафтаны.

Путный боярин озабоченно отбирал среди дворни наряд для завтрашнего государева поезда.

Завтра, в понедельник, ранним утром великий князь Василий Васильевич отправлялся на великопостное говенье в Троицкую обитель, наиболее чтимую государями московскими.

Дворецкий и путный боярин то и дело понукали челядь – надо было покончить засветло со всеми приготовлениями.

– В темноте-то, при огне, не доглядишь чего, – сердито говорил дворецкий, толстый боярин с красным лицом, – а завтра в дороге заметит государь, на нас гневаться изволит!.. Погодка-то, кажись, как и ноне, хороша будет, – добавил он, взглянув на розоватое небо, – гляди-ка, Семен Иваныч…