Повернувшись к столу заседаний, он сказал Берни:

— Это Милт. Думаю, с версией этих черномазых можно пока подождать.

Мигом появился Милт Лубелл — глаза квадратные, еле дышит, в руке свежий номер «Сити лайт». Он положил газету на стол заседаний. Всем бросился в глаза заголовок на первой странице:

ТОЛЬКО В «СИТИ-ЛАЙТ»

ДЕЛО МАК-КОЯ: ВДОВА ФИНАНСИСТА -

ТА САМАЯ ТАИНСТВЕННАЯ БРЮНЕТКА

Мак-Кой на похоронах: «Спаси меня!»

Строчка понизу страницы гласила: «Репортаж Питера Фаллоу с места событий. Фотографии — стр.3, 4, 5, 14, 15».

Все шестеро, стоя, опершись ладонями о столешницу, склонились над газетой. Головы сошлись над эпицентром, которым был заголовок.

Вейсс выпрямился. Его лицо приняло выражение, какое бывает у человека, который понял, что ему выпало вести за собой других.

— Ладно, мы вот как сделаем, Милт. Звоните Ирву Стоуну на Первый канал. — Затем одним духом он перечислил фамилии пяти других журналистов, ответственных за новости, идущие по остальным каналам. — И позвоните Питеру Фэллоу. И этому Фланнагану из «Ньюс». А скажете им вот что. Эту женщину мы допросим, и очень скоро. Это официально. А неофициально скажите им, что если она та самая, что была с Мак-Коем, то над ней уголовная статья, потому что она вела машину после того, как Мак-Кой сбил пацана. Скрылась с места происшествия и не заявила. Сбили и сбежали. Он сбил, она сбежала. О'кей?

Затем, повернувшись к Берни:

— А вы, ребята… — он окинул взглядом и Крамера, и Мартина с Гольдбергом — дескать, и вы тоже, — вы, ребята, возьметесь за эту женщину и скажете ей то же самое. «Мы очень сожалеем, что у вас умер муж и т д., и т.п., и пр., но нам необходимо быстренько задать вам кое-какие вопросы, причем если вы та самая, что была в машине с Мак-Коем, то вас ожидает куча неприятностей». Но если она захочет про Мак-Коя рассказать чистосердечно, мы гарантируем, что против нее обвинение выдвинуто не будет. — И Крамеру:

— На это сперва особо не нажимайте. Да ну, к черту, вы и сами знаете, как в таких случаях делается.

К тому времени когда Крамер, Мартин и Гольдберг подъехали к дому 962 по Пятой авеню, тротуар там стал похож на лагерь беженцев. Телеоператоры, радиорепортеры, корреспонденты газет и фотографы сидели, слонялись и околачивались — все в джинсах, свитерах, куртках на молнии и в туристских башмаках, которые последнее время вошли у этой публики в моду; набежавшие по такому случаю бездельники и зеваки были одеты не лучше. Полицейские из 19-го участка установили у подъезда в два ряда синие козлы специальных заграждений, чтобы оставался проход к дверям для жильцов дома. Поодаль стоял постовой в форме. Для здания такой величины — высотой в четырнадцать этажей и длиной полквартала — подъезд особой роскошью не отличался. Тем не менее его вид говорил о больших деньгах. Дверь была одностворчатая, с зеркальным стеклом, окантованная начищенной до блеска тяжелой медью; стекло предохраняла медная решетка, затейливая и тоже сияющая. От двери и до самого поребрика над тротуаром тянулся навес. Его поддерживали медные столбы с медными стержнями-подкосами, опять-таки сияющие как чистое золото. Огромный объем тупой ручной работы, вложенной в блеск полированной меди, лучше любых финтифлюшек говорил о больших деньгах. Заметив за дверным стеклом силуэты двоих швейцаров в галунах, Крамер вспомнил рассказ Мартина о том, как он ходил в гости к Мак-Кою.

Ага… Вот, значит, где это. На эти здания вдоль Пятой авеню, фасадами обращенные к Центральному парку, Крамер любовался тысячи раз, да вот хоть и в прошлое воскресенье. Гулял по парку с Родой, толкавшей перед собой коляску с Джошуа, и вечернее солнце играло на величественных белокаменных фасадах так, что сами собой в голове появлялись слова: золотой берег. Но это было просто так, наблюдение, без всяких эмоций, разве что закрадывалось чувство некоторого удовлетворения, что можно гулять среди такого поистине золотого великолепия. Что в этих зданиях живут богатейшие люди Нью-Йорка, знали все. Но их жизнь, какова бы она ни была, оставалась далекой, будто другая планета. Это были не люди, а абстракции, такие далекие, что завидовать им совершенно немыслимо. Богатые. Он не мог бы назвать ни одной фамилии.

Теперь мог.

Крамер, Мартин и Гольдберг вышли из машины, и Мартин что-то сказал полицейскому в форме. Обтрепанная кучка журналистов зашебаршилась. Замелькали их попугайские одежки. Оглядывали троицу приехавших, внюхивались — не пахнет ли делом Мак-Коя.

Интересно, его узнают? На машине опознавательных знаков нет, и даже Мартин с Гольдбергом в обычных пиджаках и галстуках, так что вполне можно сойти за обычных людей, которым просто понадобилось к кому-то зайти в это здание. С другой стороны… неужто он для них по-прежнему безымянный функционер уголовно-судейской системы? Едва ли. Его портрет (работы прелестной Люси Деллафлориа) показывали по телевизору. Фамилия мелькала во всех газетах. Но вот уже и дверь совсем близко… Крамер почувствовал разочарование. Никто из всего огромного шевелящегося сборища даже не дернется! И вдруг:

— Эй, Крамер! — Голос откуда-то справа. Сердце так и подпрыгнуло. — Крамер!

Первым его побуждением было обернуться с улыбкой, но он подавил его. Может быть, следует идти, не обращая внимания? Нет, ну такого уж сноба из себя изображать перед ними не стоит, верно?.. Поэтому он повернулся на голос с видом возвышенно-серьезным.

Два голоса разом:

— Эй, Крамер, вы собираетесь…

— Какие обвинения…

— …поговорить с ней?

— …будут ей предъявлены?

Донесся и еще чей-то голос:

— Кто это? — И кто-то сразу объяснил:

— Это Ларри Крамер. Назначен по этому делу обвинителем.

Поджав губы, Крамер сказал:

— У меня сейчас ничего для вас нет, друзья мои.

Друзья мои. Отныне они его друзья, вся их ватага… пресса, которая для него лично раньше была понятием все-таки отвлеченным. Теперь он видит эту грязноватую публику вживе, а она будет ловить каждое его слово, считать каждый шаг. Фотограф с аппаратом на изготовку… второй, третий. С жужжанием взводят затворы. Ковыляя под тяжестью техники, подобралась ближе группа телевизионщиков. У одного из них, вделанная чуть ли не в череп, как рог торчала видеокамера. Крамер слегка замедлил шаг и уставился на одного из репортеров, словно обдумывая ответ, — вот вам, приятели дорогие, получите еще на пару секунд мою ответственно-торжественную рожу. (Ладно уж, они ведь просто выполняют свою работу!)