— Прояснить?

— Опознать их.

— Понятно… Я, пожалуй, перезвоню вам, когда вернусь на свое место. — Спокойно, спокойно.

— О'кей, я у себя, но мне надо идти в суд. Так что давайте поскорей. Есть кое-что еще неотложное, что вам надо знать. Они с вами хотят встретиться завтра официально. Официально, поняли? Так что перезвоните мне немедленно. — По тому, как Киллиан произнес слово «официально», Шерман понял, что это условное выражение, на случай, если их разговор мог кто-то слышать.

— Хорошо, — сказал Шерман. Спокойно. — Спасибо. — Он положил трубку на аппарат, стоявший на столике ирландского чиппендейла, и в ошеломлении опять уселся в высокое кресло.

Лопвитц продолжал так, словно этого телефонного разговора не было вовсе.

— Как я уже говорил вам, Шерман, дело не в том, что компания «Пирс-и-Пирс» из-за вас понесла убытки. Я не об этом. С «Жискарами» идея была хорошая. Замечательно все было разработано, и вы много об этом думали. Однако я к тому, что, господи, вы работали над этим четыре месяца и вы у нас по таким делам человек номер один. Так что дело не в деньгах, которые компания из-за вас потеряла, дело в том, как вы-то сами теперь — вы, вроде бы лучший наш специалист, а тут целая серия провалов, и я вот что хочу сказать…

Лопвитц умолк и с удивлением смотрел, как Шерман без единого слова поднимается из кресла. Шерман знал, что делает, но в то же время, казалось, действовал совершенно безотчетно. Он не мог просто так взять встать и посреди серьезного разговора о его служебном несоответствии повернуться спиной к Джину Лопвитцу, и тем не менее он не мог сидеть более ни секунды.

— Джин, — сказал он, — вы уж меня извините. Но я должен вас покинуть.

Собственный свой голос он слышал словно со стороны.

— Мне ужасно неловко, но мне очень надо.

Продолжая сидеть, Лопвитц смотрел на него как на умалишенного.

— Из-за этого звонка, — пояснил Шерман. — Извините.

Он пошел из кабинета вон. Боковым зрением он видел, что Лопвитц провожает его взглядом.

В операционном зале компании утреннее безумие достигло своей крайней точки. Продвигаясь к своему столу, Шерман словно плыл сквозь дурман.

— …Октябрьские девяносто два на доллар…

— ..А я говорю, мы этих мудаков разденем!

О, вожделенные золотые крошки… До чего все это теперь выглядит бессмысленным..,

Едва он сел за стол, подошел Аргуэльо и говорит:

— Шерман, ты что-нибудь знаешь про десять миллионов «Джошуа Три Эс-энд-Эл»?

Шерман махнул на него рукой так, как предупреждают человека, чтобы тот не приближался к пожару или к краю пропасти. Заметил, что палец, набирающий номер Киллиана, касаясь кнопок аппарата, дрожит. Ответила секретарша, и у Шермана перед глазами возник ослепительно ярко освещенный холл приемной в старом здании на Рид-стрит. Киллиан моментально взял трубку.

— Вы там говорить можете? — спросил он.

— Да. Что вы имели в виду, дескать, они хотят встретиться со мной официально?

— Прихватить вас хотят. Это неэтично, никому не нужно, вообще дерьмо собачье, но это то, что они намереваются сделать.

— Прихватить меня? — Едва произнеся это, он с ужасом почувствовал, что понимает смысл выражения Киллиана. Вопрос был скорее непроизвольной мольбой, исторгнутой самой его центральной нервной системой, — давай скажи, что я не прав!

— Они хотят взять вас под арест. Отвратительно. Им следовало бы собрать материалы и представить суду присяжных, а там уж как решит суд. Берни это знает, но Вейссу нужен быстрый арест, чтобы выскочить из-под давления прессы.

От слов «взять под арест» у Шермана в глотке пересохло. Остальное — пустая болтовня.

— Под арест? — еле выговорил.

— Вейсс просто скотина, — сказал Киллиан, — а с прессой ведет себя как последняя проститутка.

— Под арест? Неужто вы это серьезно? — Только бы это оказалось не правдой! — Что они могут… в чем они меня обвиняют?

— Халатность за рулем, бегство с места происшествия и несообщение властям.

— Прямо не верится. — Только бы развеялось! — Халатность за рулем? Но из того, что вы сказали… я к тому, что, как они могут? Я даже не был за рулем!

— Их свидетель утверждает обратное. Берни говорит, что свидетель указал на вашу фотографию, выделив ее из целой груды.

— Но я не был за рулем!

— Я только говорю вам то, что Берни сказал мне. Он говорит, что свидетель указал также цвет вашей машины и ее марку.

Шерман слышал свое громкое и частое дыхание, слышал гомон рабочего зала.

Голос Киллиана:

— Вы слушаете?

Шерман, хрипло:

— Да… Кто же этот их свидетель?

— Он не сказал.

— Это что — тот второй парень?

— Он не сказал мне.

— Или — господи! — Мария?

— Этого он мне не скажет.

— Но он хотя бы что-нибудь сказал про женщину в машине?

— Нет. На данном этапе они не станут разглашать детали следствия. Но погодите. Дайте я вам кое-что объясню. Это не будет так скверно, как вы подумали. У меня с Берни договоренность. Я могу сам привезти вас туда и сдать с рук на руки. Вы входите и выходите.

Трах-бах!

Вхожу и выхожу — откуда? Но выговорилось только:

— Сдать… меня?

— Да. А пожелай они, могли бы приехать к вам домой, арестовать и отвезти туда в наручниках.

— Туда — это куда?

— В Бронкс. Но этого не будет. У меня с Берни договоренность. И к тому времени, когда они выдадут заявление для прессы, вас там уже не будет. Будьте и этим довольны.

Для прессы… Бронкс… сдать меня… халатность за рулем… одна идиотская абстракция за другой. Внезапно он почувствовал яростное желание как-то визуализировать то, что должно произойти, не важно, что именно, как-то увидеть, а не только ощущать натиск страшной давящей силы.

Киллиан вновь:

— Вы слушаете?

— Да.

— Благодарите Берни Фицгиббона. Помните, что я говорил вам насчет контрактов? Это контракт между мной и Берни.

— Слушайте, — остановил его Шерман. — Мне надо зайти поговорить с вами.

— Я сейчас спешу в суд. Уже — опаздываю. Но к часу освобожусь. Около часу заходите. Все равно ведь вам, наверно, пара часов понадобится.

На сей раз Шерман понял в точности, что имеет в виду Киллиан.