— Значит, они теперь поменялись местами. А ты что делал? Ты был на каком от них расстоянии?

— Близко. Почти как сейчас мы с вами.

— Ты был рассержен? Кричал на них?

— Я сказал только: «Мой приятель зашибся».

— Кулаком им грозил? Или еще как-нибудь?

— Все, что я хотел, это чтобы Генри чем-нибудь помогли. Я вовсе не злой был. Я испугался — ну, насчет Генри.

— О'кей, что дальше?

— Я обежал машину, зашел спереди.

— С какой стороны?

— С какой стороны? С правой, где мужик был. Я смотрел на них прямо через лобовое стекло. Говорю им: «Э! Мой приятель зашибся!» Стою перед машиной, гляжу, а Генри уже прямо за машиной. Подошел, значит, как бы в дурмане, и руку вот так вот держит. — Роланд взял себя правой рукой за левое предплечье и поболтал кистью левой руки, как будто она у него не действует. — То есть выходит, тот мужик — он всю дорогу видел, как Генри подходит и руку вот так вот держит. Быть не может, чтобы он не знал, что Генри покалечился. Я гляжу на Генри, а тут вдруг та баба берет мотор врубает и со свистом прочь, аж резину по асфальту размазала. Она так быстро оттуда рванула, что у того мужика голова назад дернулась. Я видел. Он глядит на меня, и вдруг у него голова — раз! — назад, и они уносятся как на ракете. Прямо вот на столечко от меня. — Сведя вместе большой и указательный пальцы, он показал насколько. — Чуть не уделали меня почище Генри.

— Ты запомнил номер машины?

— Не-а. Генри запомнил. Или там часть какую-то.

— Он тебе его сказал?

— Не-а. По-моему, он матери сказал. По телевизору про это было.

— А что это была за машина?

— «Мерседес».

— Какого цвета?

— Черного.

— А какой модели?

— Не знаю, какой модели.

— Сколько дверей?

— Две. Такая, знаете, низкая, приплюснутая. Спортивная вроде как.

Крамер опять поглядел на Мартина. И снова тот, расширив глаза, изобразил на лице «Вот оно!»

— Ты бы узнал того мужчину, если бы увидел еще раз?

— Узнал бы. — Это Роланд произнес тоном горестной убежденности, которая явственно отдавала правдой.

— А как насчет женщины?

— Ее тоже. Нас разделяло-то ведь только стекло.

— Как женщина выглядела? Какого возраста?

— Не знаю. Белая. Не знаю, какого возраста.

— Ну, старая, молодая? К чему ближе — двадцать пять, тридцать пять, сорок пять, пятьдесят пять?

— Двадцать пять скорее.

— Светлые волосы, темные, рыжие?

— Темные.

— Во что она была одета?

— В платье, наверное. Она была вся в синем. Я запомнил, потому что это был яркий такой, настоящий синий цвет, а платье вот с такущими плечами. Это я запомнил.

— А мужчина как выглядел?

— Высокий. На нем был костюм с галстуком.

— Костюм какого цвета?

— Не знаю. Темный костюм. Это все, что мне запомнилось.

— А он какого возраста? Моего примерно или старше? Или моложе?

— Немного постарше.

— И ты бы узнал его, если бы снова увидел?

— Узнал бы.

— Так, Роланд, я тебе сейчас покажу кое-какие фотографии, а ты мне скажешь, если кто-нибудь на них будет тебе знаком. О'кей?

— Угу.

Крамер подошел к своему столу, за которым сидел Хейден, и со словами «Простите, одну секундочку» выдвинул ящик Склоняясь над ним, он на мгновение посмотрел на Хейдена и слегка кивнул, как бы говоря; «Срабатывает». Из ящика он вынул пачку фотографий, которые подобрал для Вейсса Милт Лубелл. Разложил их по столу Джимми Коуфи.

— Кого-нибудь из этих людей узнаешь?

Роланд обежал глазами фотографии, и его указательный палец потянулся прямо к Шерману Мак-Кою, одетому в смокинг и ухмыляющемуся.

— Это он.

— Откуда ты взял, что это тот самый мужик?

— Это он. Яузная его. Его подбородок. У того мужика был здоровый такой подбородок.

Крамер поглядел на Мартина, потом на Гольдберга. Гольдберг чуть заметно улыбался.

— А женщина на фотографии — та, что рядом с ним, — это та, которая была в машине?

— Не-а. Та была моложе, волосы у ней темнее, и еще она, ну, что ли, такая клевая, более шлюшистая, что ли.

— Клевая?

Губы Роланда вновь тронула улыбка, но он согнал ее.

— Ну, понимаете, этакая, что называется, штучка с ручкой.

Крамер позволил себе улыбнуться и хмыкнуть. Это дало ему возможность чуть приспустить пары восторга, который начинал уже распирать его.

— Штучка с ручкой, говоришь? О'кей, штучка с ручкой. Ладно. Стало быть, они покинули место происшествия. Что ты потом делал?

— А что я особо мог делать? Генри стоит вот так вот — руку свою держит. Запястье прямо на сторону вывернуто. Ну, я и говорю: «Генри, надо бы тебе в больницу», а он говорит, что не хочет он в больницу, он домой хочет. Ну, мы и пошли обратно по Брукнеровскому бульвару в свой квартал.

— Погоди-ка, — перебил его Крамер. — Кто-нибудь видел, как все это произошло? Люди на тротуаре были?

— Не знаю.

— И машина никакая не остановилась?

— Не-а. Наверно, если бы Генри — ну, если бы он долго там лежал, может быть, кто-нибудь и остановился бы. А так — нет.

— Значит, теперь вы идете по Брукнеровскому бульвару к северу, в свою новостройку.

— Точно. А Генри — он всю дорогу стонет, и вид у него такой, будто, того и гляди, он вырубится, и я говорю: «Генри, надо бы тебе в больницу». Так что пошли мы с ним опять назад к Хантс-Пойнт авеню, перешли к Сто шестьдесят первой улице — туда, где станция метро, а я гляжу — там это такси стоит, моего приятеля Брилла.

— Брилла?

— Это такой парень есть, у него два такси.

— И он отвез вас в клинику Линкольна?

— Да нет, этот отвез — Кочан-Курчан, он вез. Это один из шоферов Брилла.

— Кочан-Курчан. Это что у него — фамилия такая или это кличка?

— Не знаю. Его все так зовут — Кочан-Курчан.

— И он отвез вас обоих в клинику.

— Точно.

— В каком состоянии был Генри по дороге в больницу? Это тогда он тебе сказал, что ударился головой?

— Точно, но он все больше талдычил про свою руку. А у руки и впрямь вид был поганый.

— Он говорил связно? Как по-твоему, нормально у него было с мозгами?

— Ну, я ж говорю, он все стонал и говорил, как у него рука болит. Но соображать соображал. Понимал, где мы, что, куда.

— Когда приехали в клинику, что ты делал?

— Ну, вышли, я дошел вместе с Генри до двери, где травмопункт, и он вошел туда.