— Да, миссис Сандерс, — отвечал Чарли. — А теперь мы пойдем наверх, можно? Если дядя Ральф спросит, мы будем там.

— Конечно, идите.

Я видела, что Никки хочет побыть со мной, и подозвала его. Когда мальчики скрылись за дверью, он обнял меня и спрятал лицо на моей груди.

— Как страшно, мама, — дрожащим голосом проговорил он. — Жалко Джонни. Он лежал, а из груди стрела торчала… А мы не знали, что…

Он громко зарыдал.

Я сжала сына так крепко, что, наверное, сделала ему больно, а перед глазами стояла картина, которую он в двух словах описал. Только стрела торчала из его груди…

Я вспомнила, что когда тело Джонни внесли в дом, я обратила внимание на его сходство с Никки: те же рост, сложение и волосы того же цвета.

Мои руки, сжимавшие Никки, ослабли. Страшное предположение заставило меня похолодеть. Нет, это уже не предположение, а уверенность. Мишенью неизвестного стрелка был мой сын!.. Или опять случайность, как два предыдущих раза? Нет! И еще раз нет!..

— Послушай меня, дорогой, — сказала я, когда его рыдания начали стихать. — С этой самой минуты я прошу… умоляю тебя никуда не отходить во время прогулок от мистера Уилсона и мальчиков. Слышишь меня? Никуда!

Он высвободился из моих рук и взглянул на меня округлившимися глазами:

— Я в опасности, мама? Но почему?

Я молчала, не зная, что ответить.

— Скажи! — повторил он.

Положение, я чувствовала, становилось настолько серьезным, что было необходимо, чтобы и Никки это понимал.

Я честно ответила:

— Я и сама не могу разобраться, дорогой. Но некоторые обстоятельства, и особенно то, что случилось с бедным Джонни, пугают меня. Поэтому, умоляю, будь осторожнее. Никуда не ходи один во время прогулок.

— Хорошо, мама.

— Вот и умница. — Я улыбнулась дрожащими губами. — А теперь отправляйся к себе. Увидимся утром.

— Мама, — сказал вдруг Никки, — можно я сегодня буду с тобой?

Я согласилась.

После обеда, когда мы с Ральфом прохаживались по розарию, он, как я и ожидала, не одобрил того, что я разрешила Никки ночевать у меня в комнате.

— Как это можно, Гейл? Мальчику уже восемь лет.

Я не стала просвещать его насчет того, что в большинстве бедных семей дети и родители спят в одном помещении чуть ли не всю жизнь. Я сказала о другом:

— Ты говоришь так, потому что хочешь, чтобы я была с тобой. Тебе нет дела до того, что мальчик в смертельной опасности, — лишь бы получить желаемое.

Он ответил сухим, оскорбленным тоном:

— Какое право ты имеешь так думать обо мне?

Мой голос от страха за Никки и от невольного чувства вины перед Ральфом задрожал, когда я заговорила снова:

— Почему ты не хочешь понять, какая угроза нависла над моим сыном? Да, знаю, многие годы вы тут жили спокойно, и тебе трудно представить, что вокруг замка, а может, и в самом замке бушуют страсти, ведущие к преступлениям. Разве не преступление история с мостом? А отравление моей лошади? Я уж не говорю о подлом убийстве мальчика… Мальчика, издали похожего на Никки…

Я замолчала. Какое-то время молчал и Ральф, потом сказал:

— Ты считаешь, что стрела предназначалась твоему сыну?

— Да.

— Господи! — проговорил Ральф, и это слово прозвучало в его устах как проклятие убийце.

Странная тишина окружала нас. Страшная и гнетущая, но заполненная нежным ароматом роз и трелями соловья, доносящимися откуда-то из-за стены замка. Не тот ли это соловей, что пел свои песни в нашу с Ральфом первую ночь любви?

Мгновенное воспоминание об этом смягчило меня, и, стараясь говорить спокойно, довольно неудачно я спросила, как прошел разговор с родителями убитого мальчика.

Взглянув на меня с неодобрением, Ральф ответил:

— Ужасно. А как могло быть иначе? Я все время чувствовал свою вину, хотя эти несчастные люди и в мыслях не имели в чем-то меня обвинять.

Я вдруг подумала, что говорю с человеком, находящимся как бы между двух огней. В его доме, в его владениях происходит одно преступление за другим, но он не хочет, не может признать их таковыми, ибо не в силах согласиться с тем, что Сэйвил-Касл стал местом, где творятся черные дела. И в то же время он понимает, что это именно так, сочувствует пострадавшим и полон гнева по отношению к преступникам, однако бессилен воспрепятствовать им.

А если так, то он заслуживает и сочувствия, и поддержки. Но чем я могу его поддержать? Тем, что проведу ночь с ним, а не с сыном?

Однако, с другой стороны, одернула я себя, чья жизнь сейчас в опасности — его или Никки?.. Хотя, кто знает, что последует в дальнейшем.

Ральф устало повел плечами и сказал:

— Я уж пытался говорить об этом, Гейл, попробую еще раз… Прошу, ответь, если можешь, почему Никки в опасности? От кого она может исходить?

Луна, прячущаяся до этого за облаками, внезапно полностью открылась и озарила сад бледным, восковым светом, под которым цветы вокруг показались какими-то неживыми.

— До того, как вы с Никки приехали сюда, — продолжал Ральф, — с мальчиком ничего не случалось? Никаких нежелательных происшествий?

— Ничего, — нервно ответила я.

Его лицо в лунном свете утратило смуглый оттенок и выглядело странно бледным, непроницаемым.

— Значит, — с обреченностью спросил он, — причину случившегося надо искать здесь, в замке, в тех людях, которые в нем сейчас живут?

Я сорвала цветок, хотя не хотела этого делать, и пальцы мои сами начали обрывать лепесток за лепестком.

— Ральф, мне неудобно первой начинать этот разговор, но уж раз ты спросил… Меня беспокоит Роджер. На днях он поинтересовался, действительно ли я откажусь от завещанных Никки денег, если он сумеет уговорить тебя отдать эти двадцать тысяч ему. Он разговаривал с тобой?

— Да. Я ответил, что не согласен.

— А что будет… — У меня перехватило дыхание от того, что я собиралась сказать. — Что будет с этими проклятыми деньгами, если Никки… если он умрет?

— Они вернутся в общую сумму наследства.

Я уколола палец о шип розы и поднесла ко рту.

— И будущий лорд Девейн станет их обладателем.

— Да.

Я отняла палец ото рта, взглянула на Ральфа, как бы заранее прося извинение за то, что собиралась сказать о его ближайшем родственнике, сыне лорда и, возможно, будущем лорде.