С того момента, как он получил срочное сообщение от своей информационной лужбы позвонить домой, Коул чувствовал себя так, будто жизнь уходит от него.

Когда он дозвонился до нее, миссис Гаррисон сказала ему очень мало по телефону. Она старалась говорить ободряюще, но одного того факта, что Кельвин упал в бассейн и был увезен «скорой помощью» без сознания в госпиталь, было достаточно, чтобы заставить кровь стучать в его венах. Он не стал ждать продолжения и выбежал с совещания, оставив помощника одного разбираться с проблемами безопасности. Он едва ли сознавал, как доехал до госпиталя, помнил только всю дорогу, что превышал дозволенную скорость.

Когда он бежал со стоянки в приемную, первым человеком, которого он увидел, была его домработница. Ее спокойная манера поведения лишь чуть больше успокоила его, чем ее слова по телефону.

– Где он? Что случилось?

Миссис Гаррисон погладила его по руке.

– Доктор сказал, что все будет известно через некоторое время. Мы не знаем, как долго Кельвин провел в бассейне. Всего лишь несколькими минутами ранее он спал. Когда миссис Эшли вышла снова, она нашла его плавающим в бассейне. Она пыталась оживить его, и к моменту приезда «скорой помощи» он уже дышал, но был все еще без сознания.

– Почему, черт возьми, рядом с ним никого не было? Боже мой, он ведь всего лишь маленький ребенок! Каждый должен знать, что детей его возраста нельзя оставлять одних рядом с бассейном! Если что-нибудь случится с ним... – его голос пропал, когда он протер горящие глаза. Дрожь бесконечного ужаса охватила его. – Боже мой, я никогда не смогу простить...

Коул был так захвачен своим горем, что не услышал, как подошла Эшли, не понял, что она слышала эти его злые, горькие слова, не видел, как она молча отошла.

Когда он наконец пришел в себя, он спросил миссис Гаррисон:

– Где мисс Эшли? Она, наверное, обезумела от горя?

– Так и есть. Я оставила ее в приемном покое, когда пошла за кофе, – она смотрела на него с состраданием. – Вы знаете, она рисковала своей жизнью, чтобы спасти его. Она прыгнула в бассейн, ни минуты не раздумывая, а потом сказала мне, что не умеет плавать. Я думаю, что она нуждается в вас сейчас так же, как вы в ней.

Коул кивнул, взял чашку кофе, которую миссис Гаррисон протянула ему, и пошел в комнату ожидания. Его глаза внимательно осмотрели каждое лицо, но не обнаружили Эшли. Он вздохнул и сел на стул, ожидая, что она вернется в любую минуту.

Только после того, как прошло несколько часов и Кельвина перевели наверх в отдельную комнату со специальной сиделкой, Коул осознал, что Эшли не вернется. Она наконец понял полный смысл того, что она должна была чувствовать. Это было много больше, чем просто пугающий несчастный случай, который расстроил бы любого родителя. Для Эшли, со всеми ее опасениями, это было лишним подтверждением ее некомпетентности. Если Кельвин не поправится, это убьет ее. Одного этого случая было достаточно, чтобы уничтожить все, чего она добилась в последнее время, достаточно, чтобы заставить ее убежать от него.

Охваченного одинаковым беспокойством за нее и за своего сына и не имевшего возможности помочь даже одному из них, Коула ждала самая длинная и ужасная ночь в его жизни.

Перед рассветом Коул был разбужен какими-то лязгающими звуками. Его глаза открылись, и, прежде чем он смог сфокусировать их, он вспомнил, где находится. И опять паника охватила его.

Затем он услышал тот же шум снова и заглянул в больничную комнату с веселой детской отделкой, которая контрастировала с мерным биением мониторов. Кельвин сидел на железной кровати, все еще бледный, но счастливо стучащий по прутьям кровати, совершенно не подозревая, как близок он был к смерти. Дыхание Коула, которое он сдерживал всю ночь, стало легче.

– Эй, тигр, прекрати весь этот шум, – сказал он, когда подошел ближе и провел дрожащими пальцами по лбу своего сына. Он сразу же позвал сестру и попросил ее известить доктора, что Кельвин проснулся.

– Хочу Эшли, – настаивал Кельвин.

– Ее сейчас нет здесь.

– Хочу ее, – упрямо настаивал он. – Мы пошли купаться.

– Ты пошел купаться, – поправил его Коул. – И ты довольно сильно испугал нас, молодой человек.

От звуков жесткого тона отца слезы показались на глазах Кельвина.

– Было очень плохо?

– Очень плохо.

– Я люблю купаться.

– Ты больше не пойдешь купаться один, – твердо сказал Коул. – Только со мной.

– Или с Эшли?

– Или с Эшли, – согласился Коул, размышляя над тем, чего будет стоит ему заставить ее вернуться в его дом снова. Даже если она и вернется назад, поверит ли она в себя как в мать Кельвина после этого?

Внезапно Кельвин вырвался из его рук и закричал, глаза его заблестели и краска вернулась на его щеки:

– Эшли!

Эшли старалась не смотреть в глаза Коулу, когда шла прямо к Кельвину; его выздоровление сняло с нее напряжение. Этот розовощекий ребенок ничем не напоминал бледного и неподвижного мальчика, которого она видела в последний раз лежащим на носилках в приемном покое.

– Как ты чувствуешь себя, Полпинты?

– Хорошо. Хочу еще торта.

– Не думаю, что праздничный пирог подходит для завтрака. Мы посмотрим, что скажет доктор.

Она повернулась к Коулу, все еще не встречаясь с ним взглядом, но заметив в смятении темные круги под его глазами и щетину на щеках. Он, очевидно, спал прямо здесь. Его одежда была в полном беспорядке. Она подумала, что он вряд ли ел что-нибудь со вчерашнего дня.

Но вместо того чтобы заставить его позаботиться о себе, она просто спросила:

– Доктор уже приходил?

– Нет, я позвонил сестре, и она пообещала привести его.

– Извини, Коул. Это была моя вина.

– Я знаю, о чем ты думаешь, как ты должна себя чувствовать, но я не виню тебя. Миссис Гаррисон рассказала мне, что произошло.

Эшли покачала головой.

– Я виню себя. Я не умею обращаться с детьми, Коул. Вот так обстоят дела, – она почувствовала невероятную пустоту, когда сказала это, и ей стало очень, очень холодно. Она все бы отдала за то, чтобы Коул обнял ее, но не смела попросить об этом. Очень больно было сознавать, что она вынуждена уйти. Если он сейчас прикоснется к ней, будет еще хуже.

Она крепко обняла Кельвина, сдерживая слезы.

– До свидания, дорогуша.

– Не уходи, – запротестовал он, прижимаясь к ней, явно чувствуя, что они прощаются надолго.

– Я должна, – сказала она. Убрать его руки, обнимавшие ее шею, было самым тяжелым делом, которое она когда-либо делала (кроме как взглянуть в глаза Коула этим утром). Ее сердце билось тяжело. В ту минуту она чувствовала даже, что оно может просто остановиться.

– Эшли, подожди, – сказал Коул, подходя к ней. – Нам нужно поговорить.

Она расправила плечи, глубоко вздохнула. Затем подняла глаза, поймала его взгляд и поспешно отвела свой взгляд в сторону.

– Нет. Я пришла сюда, чтобы удостовериться, что с Кельвином все в порядке и чтобы извиниться перед тобой. Мне нечем оправдать случившееся, но ты должен знать, что я не хотела причинить вреда Кельвину.

– Конечно. Я знаю это.

Она кивнула и снова пошла в приемную.

—Эшли, пожалуйста, подожди, пока я смогу пойти с тобой!

Борясь с вновь подступившими слезами, она повернулась к нему и покачала головой.

– Я слишком сильно люблю вас обоих, чтобы остаться, – сказала она мягко, но стальная решимость звучала в ее голосе. – Прощай, Коул. Так будет лучше.

– Лучше для кого?

Пронизанный болью голос Коула и крики Кельвина эхом преследовали ее, когда она резко развернулась и побежала к выходу. Прислушиваясь к шагам Коула, она ускорила свои, молясь, чтобы успеть убежать до того, как он нагонит ее. Она не знала, хватит ли у нее сил еще раз сказать ему «прощай», и поняла, что бежать – это был единственный выход. Она должна уйти из их жизни раньше, чем причинит им еще большую боль.

На улице она, как в тумане, подошла к своей машине, забралась в нее, обхватила себя руками в надежде, что это уменьшит боль. Меньше чем двадцать четыре часа назад мир был полон светлых надежд на будущее... Завтрашний день обещал миллионы головокружительных возможностей, о которых она раньше не могла и мечтать...