Разумеется, нескольких мгновений в его присутствии оказалось достаточно, чтобы привести ее в состояние крайнего волнения. В Англии ее внимания добивался не один юный потомок аристократического рода, и теперь Рейлин было с кем сравнивать. Все эти галантные юнцы на фоне южного светского льва казались тщеславными пижонами и неоперившимися птенцами. К чести Джеффри надо сказать, что немного нашлось бы мужчин, способных потягаться с ним по части умения обольщать, обаяния, особой стати. Выглядел он просто потрясающе. А она еще спрашивала себя, почему оказалась столь уязвимой!
Несмотря на все принятые меры предосторожности, которые призваны были укрепить ее волю к сопротивлению, Рейлин не могла не давать себе отчета в том, что ее увлечение этим мужчиной стало серьезнее за то время, пока они считались мужем и женой. Ее влечению, несомненно, содействовали его недюжинное мужское обаяние и ослепительная внешность. Тем не менее она то и дело задавалась вопросом, не влияет ли на ее отношение к нему то положение, в которое она сама себя поставила. Правила игры, установленные Рейлин, в основном заключались в следующем: она могла смотреть, но трогать воспрещалось. Так ребенок смотрит на вазу с конфетами на буфетной полке: пирует глаз, но от этого только слюна течет сильнее.
Джеффри лениво скользил взглядом по ее телу, прикрытому одной батистовой ночной рубашкой; той же протоптанной дорожкой следовали ее воспоминания, восходящие к тому моменту, когда Джеффри, опираясь локтями о ложе, навис над ней для того, чтобы скрепить их брачный союз. До той ночи нежданного наслаждения Рейлин ни разу не видела голого мужчины и уж тем более ни разу не лежала обнаженной в его объятиях. И все же, если бы ей пришлось описать волнующее зрелище, которое представлял ее божественного вида жених в одеянии Адама, она бы изобразила прекрасного молодого бога в пылу неземной всепобеждающей страсти. Она не могла отвести глаз от своего красавца мужа, и, даже помня все те полные обиды слова, что бросала ему Нелл, стоило ей лишь закрыть глаза, забывала обо всем, кроме тех чувств и желаний, что будили в ней воспоминания о нем, прекрасном в своей наготе, сжимавшем ее в своих объятиях.
Джеффри скривил губы в усмешке, и на щеке его возникла столь волновавшая ее ямочка. Он сделал шаг ей навстречу. Если бы сейчас он был на охоте и она, Рейлин, предстала ему в образе пугливой самки оленя, он не мог бы вести себя более осторожно, более предусмотрительно.
— Не считаете ли вы, мадам, что меня следует высечь за то, что испугал вас?
— Нет, конечно же, нет, Джеффри. Какой абсурд! Рейлин подняла глаза и посмотрела в его лучистые глаза.
Она молчала, не находя, что сказать, и очнулась, только заметив, что улыбается ему, растеряв всякую самоуверенность. Она чувствовала, как каждая клеточка ее тела трепещет, наполненная жизнью, и виной тому, должно быть, был чудесный любовный эликсир, источаемый стоящим перед ней мужчиной.
— Я хочу сказать, что ты заставляешь меня чувствовать… Рейлин пыталась подыскать верное определение своему замешательству и в то же время не выглядеть в его глазах по уши влюбленной дурочкой. Как могла она назвать каким-нибудь заезженным, пошлым словом ту благодать, что вдруг снизошла на нее?
Рейлин совсем не хотелось, чтобы Джеффри догадался о ее смятении; усилием воли она пыталась не поддаться чувству, остаться глухой к его ухаживаниям, но, видит Бог, стойкость давалась ей с большим трудом. Побывав на тонкой грани, отделяющей формальный брак от действительного, Рейлин оказалась не в состоянии предать эти волнующие воспоминания забвению. Она видела его возбужденным — одного этого хватило бы, чтобы лишить ее покоя. А потом началась борьба за то, чтобы остаться собой, не менее жестокая оттого, что происходила эта борьба только в ее сознании. Как ни трудно было ей преодолевать собственное любопытство и желания, пропасть между ними продолжала расти, особенно после того как и он, Джеффри, стал по собственной воле отдаляться от нее. Сколько раз ею овладевало чувство полного одиночества в доме, полном слуг, только потому, что его не было рядом, сколько раз она ловила себя на том, что проигрывает в уме сцены, происходившие наяву в их первую брачную ночь! Сейчас Рейлин не нуждалась в поддержке воспоминаний: муж стоял перед ней, достаточно близко, чтобы она ощущала его ауру, магнетическую власть его обаяния, ощущала их кожей.
— Заставляю чувствовать… Что именно? — чуть усмехнувшись, повторил Джеффри.
Не в силах стереть с лица улыбку, Рейлин застенчиво потупилась, затем смущенно подняла глаза. Под страхом смерти она не созналась бы в том, что в его присутствии испытывает неизъяснимый, почти болезненный прилив эмоций.
— Не знаю. Будто все это не наяву.
— В самом деле?
Изумрудные глаза испытующе смотрели в ее глаза. Он пытался понять, не задумала ли она с ним пофлиртовать, а если так, то с чего бы это? Джеффри и сам едва не утонул в ее опушенных густыми длинными ресницами зеленовато-голубых глазах; когда-то, взглянув в них, он понял, что влюбился. Эти глаза будили в нем страсть, и он предвкушал восторг, когда повел свою невесту на брачное ложе… Но обстоятельства остановили его на самом пороге блаженства. Джеффри уже готов был овладеть своей юной женой, когда банда разбойников ворвалась в спальню. Негодяи выкрали у него Рейлин и привезли ее в логово Густава Фридриха — ангар в порту, оборудованный под товарный склад. Джеффри погнался за ними, но свинцовая пуля настигла его, к счастью, лишь слегка задев висок. Разбойники посчитали, что он мертв, и потеряли бдительность. Джеффри между тем собрал друзей и с помощью своего приятеля шерифа Рейса Таунсенда отыскал Густава в Чарлстоне. Все вместе они атаковали здание, где Густав и его приспешники держали свою пленницу, и, хотя натиск увенчался победой и Рейлин была триумфально освобождена, Джеффри так и не мог смириться с тем, что Густав остался на свободе. Рейс объявил, что Фридриха нельзя арестовать по той простой причине, что дядя Рейлин, Купер Фрай, обманул негодяя, отвалившего ему за Рейлин солидный куш.
Всего лишь через пару часов после благополучного возвращения жены в Оукли Джеффри пришлось столкнуться с агрессией иного рода. Обвинения бывшей работницы заставили Рейлин серьезно усомниться в честности его намерений, и в результате интимная близость с ним стала казаться ей пугающей. Таким образом то, что, как он надеялся, должно было стать началом счастливого брака, превратилось в формальный союз двух чужих друг другу людей.
Последующие две недели они прожили бок о бок, но при этом их общение сводилось лишь к обмену подчеркнуто вежливыми, но чисто формальными фразами и жестами. Они вместе сидели за столом, поддерживая беседу на отвлеченные темы, но спали порознь: она в своей комнате, он в своей — через стену. Джеффри выполнял условия соглашения, но лишь скрепя сердце: бывали минуты, когда он готов был послать к черту свое джентльменское смирение. Жена была слишком хороша собой и соблазнительна, чтобы он мог спокойно воспринимать ее близость. Чтобы избежать искушений, Джеффри старался проводить как можно больше времени вне дома. К счастью, бизнес постоянно требовал его участия: в его ведении находились корабельная компания, лесопилка, плантация, не говоря уже о конюшне, где он занимался выведением породистых лошадей. Отчасти это помогало ему умерить вожделение, но возвращение домой, к ней, было равносильно для Джеффри тяжелому удару.
— Не наяву, это как? Вам кажется, что вы все еще спите, моя радость?
Рейлин пожала плечами, не желая раскрывать в полной мере свои чувства. Минуту назад она была преисполнена тревоги, боясь навлечь на себя беду, отдавшись на его милость; в следующий момент ей уже казалось, что она умрет, если прямо сейчас не станет женой Джеффри по-настоящему.
— Нет. Просто это… как в сказке. — Говоря это, Рейлин испытывала то же, что, наверное, испытывает курочка, попавшись в лапы хитрой лисе. По телу ее пробегали нервные мурашки; она ощущала близость мужа всеми органами чувств, ее волновал его запах — особый, чувственный аромат, в котором угадывался запах одеколона и мыла; огонь в его глазах прожигал ее насквозь. Зная наблюдательность Джеффри, она понимала, что даже легкая улыбка на ее губах будет истолкована им как приглашение испытать ее стойкость, заставить наконец решиться либо забыть окончательно обо всем, что говорила Нелл, либо принять его таким, каков он есть. Разрываемая на части сомнениями — отдаться на волю того, о чем ей мечталось горячечными бессонными ночами, или продолжать делать вид оскорбленной, сохраняя холодность, Рейлин не знала, как теперь вести себя. Внутренний тоненький и противный голосок велел ей стоять на своем, оставаясь холодной и отчужденной. Следуя правилам житейской мудрости, она должна была держать его на расстоянии, пока не удостоверится в том, что Джеффри — истинный джентльмен. В то же время ее юное тело жаждало тех удовольствий, от которых ей удалось вкусить лишь малую часть. В смятении Рейлин, как в бреду, повторяла про себя один вопрос: что делать? Что делать?
