— Следующие пять дней ты не сойдешь с корабля и не отойдешь от цепей! — перебил Харпер, с трудом сдерживая ярость. — Ну что, Поттс, может, еще пожалуешься?

Поросячьи глазки враждебно прищурились, но матрос понял, что выбора нет: оставалось либо подчиниться приказу, либо вытерпеть еще несколько дней ареста.

— Нет-нет, что вы, мистер Харпер!

— Вот и хорошо! Тогда ступай к цепям. — Мрачно ухмыляясь, Джеймс Харпер некоторое время смотрел вслед здоровяку матросу, а затем подал другому знак запереть Поттса в носовом отсеке трюма. Тут же позабыв о случившемся, Харпер подозвал помощника и занялся неотложными делами.

— Все каторжники пересчитаны, сэр. — Молодой помощник подал боцману список и добавил так, что его услышал один Харпер: — За вычетом тридцати умерших в пути.

— Таких потерь у «Гордости Лондона» еще не бывало, мистер Блейк, — пробормотал Харпер.

— Да, сэр. Я-то помню, как вы упрашивали капитана запретить его жене урезать порции заключенным во время плавания и что из этого вышло. Эти бедняги не выдержали бы даже еще одной недели плавания, а вырученных за них денег вряд ли хватит даже на то, чтобы расплатиться с командой, не говоря уж о прибыли.

Харпер сжал зубы, вспоминая, сколько раз ему приходилось выбрасывать за борт трупы умерших каторжников — а все потому, что Хорас Тернбулл остался недоволен прибылью предыдущих плаваний «Гордости» и настоял, чтобы его дочь сопровождала капитана Фитча, своего мужа, и следила за тем, как ведутся дела на корабле. Предоставив Гертруде полное право изучать корабельные гроссбухи, старый судовладелец разрешил ей и сокращать все расходы, которые она сочтет излишними, — последнее решение возымело страшные последствия.

— Предоставляя дочери свободу действий, мистер Тернбулл и помыслить не мог, что потеряет в этом плавании больше, чем за все пять лет, пока мы возим каторжников в колонии. В стремлении сберечь для отца несколько шиллингов миссис Фитч ухитрилась уничтожить не меньше четверти заключенных. При этом барыш старика сократится на несколько сотен фунтов.

— Если мистер Тернбулл подозревал, что среди нас есть вор, — угрюмо пробормотал Роджер Блейк, — то после этого плавания он утвердится в своих подозрениях.

— И, несомненно, отправит свою драгоценную дочь в очередное плавание — присматривать за нами. — Харпер нахмурился, предвидя столь мрачную перспективу.

— Значит, мистер Тернбулл прав, сэр? Среди нас и впрямь есть вор?

Джеймс Харпер испустил тяжкий вздох.

— Как бы там ни было, мистер Блейк, я предпочитаю держать подозрения при себе. — Пожав плечами, он добавил: — Но если бы я разоблачил виновного, ни за что не выдал бы его миссис Фитч. Она не скрывает, что подозревает в воровстве каждого из нас.

— Да, это уж точно, сэр, — с жаром подтвердил Роджер Блейк.

Миссис Фитч обладала талантом унижать и подозревать даже самых честных матросов. Ее критики не удавалось избежать даже капитану. Эта особа охотно выслушивала нашептывания мерзавца Джейкоба Поттса, несмотря на то что его презирала вся небольшая компания офицеров и добрая половина товарищей по команде.

Бросив быстрый взгляд в сторону мостика, Роджер Блейк подумал, что застанет супружескую пару в разгар очередной перепалки, и невесело улыбнулся, убедившись, что это так. Судя по всему, миссис Фитч не собиралась уступать, пока не добьется своего. Благодаря судьбу за то, что сам не обременен зубастой морской косаткой в качестве жены, Роджер вернулся к своим обязанностям.

Услышав, что Поттс будет наказан, Шимейн вздохнула с облегчением, но ее радость длилась недолго — вскоре ее слуха достигли шепотки женщин. Их испуганные замечания и страшные догадки о тяготах, ждущих их у новых хозяев, усиливали тоскливое предчувствие Шимейн. Несмотря на все напасти, которые она вынесла с тех пор, как покинула Англию, Шимейн подбадривала себя призрачной надеждой на то, что каким-то чудом ее родители или даже жених узнают о ее печальной участи, разыщут и спасут ее. Но время шло, спасители не появлялись, а теперь всего несколько минут отделяло девушку от унизительного события — продажи в рабство.

Шимейн просунула тонкие пальцы под железный браслет, охватывающий ее запястье, в тщетном усилии хоть ненадолго избавиться от постоянного трения. Она оказалась на корабле по жестокой иронии судьбы и, полной мерой хлебнув английского правосудия, уверовав в то, что она не единственная узница на борту «Гордости», которой несправедливо вынесли приговор. Ее товарищей по несчастью наказали столь же сурово за такие «вопиющие» преступления, как похищение булки или открытое высказывание своих политических взглядов, к чему были особенно склонны молодые горячие ирландцы. Несмотря на несерьезность их преступлений и явную нелепость приговоров, вывозом этих «отбросов общества» за пределы Англии руководили напыщенные мировые судьи в париках, которые вместе с надзирателями объявляли королевское помилование каждому преступнику, который соглашался на изнурительные работы в одной из колоний. По сравнению с другим предложенным выходом этот казался небывало великодушным. Вместо рабства вдали от берегов Англии приговоренным предлагали выбирать между двумя крайними мерами: повешением за более серьезные преступления или в случае незначительных провинностей — возможное изнасилование, убийство или увечье в смрадных подвалах Ньюгейтской тюрьмы, места, где не предпринималось абсолютно никаких попыток разделить узников по их полу, возрасту или виду совершенных преступлений.

Шимейн до сих пор не могла забыть потрясения, которое испытала, когда ее похитил из родительского дома и, как отпетую преступницу, предал суду гнуснейший из мерзавцев, назвавшийся Недом, ловцом воров. За время краткого пребывания в Ньюгейте Шимейн усвоила, как тщетны слезные мольбы и отчаянные обещания щедрой награды любому, кто отправится в Шотландию, к ее отцу, и передаст родителям весть об ее аресте. Нелепо было надеяться, что кто-нибудь поверит в ее обещания там, где ее окружали только закоренелые преступники, ожесточенные тюремщики и их беспомощные жертвы.

Позднее, оказавшись на борту «Гордости Лондона» и воочию убедившись, как страдают другие узники, Шимейн утратила последнюю надежду найти человека, который посочувствует и поможет ей. Она видела, как младенцев отрывали от груди рыдающих матерей — так случилось с Энни Карвер, которая не предвидела, что ее ребенка выхватят у нее из рук и продадут прохожему незнакомцу. Детей постарше с голодными глазами и дорожками от неудержимо льющихся слез на исхудалых грязных личиках просто оставляли на причале, где они смотрели, как их единственных близких, закованных в цепи, уводят по трапу на корабль. Подростков, уличенных в самых незначительных преступлениях, заковывали в цепи вмести с матерыми сутенерами и ворами. Из двоих ребят, оказавшихся на борту «Гордости», не выжил ни один.

Все эти зрелища невыносимо ранили Шимейн, прежде окруженную любовью и заботой. Она даже не подозревала о существовании подобной жестокости до того, как столкнулась с ней лицом к лицу. К заключенным относились, как к назойливым насекомым, существам, вызывающим отвращение, которых следует увезти подальше от Англии, чтобы сделать страну более пригодной для жизни знатных граждан — несомненно, тех самых аристократов, которые наняли сыщика, чтобы схватить Шимейн. По сфабрикованному обвинению ее приговорили к семи годам тюрьмы, чтобы ирландская кровь Шимейн не подпортила безупречную родословную и голубую кровь ее жениха.

В последнее время воспоминания Шимейн о былом блаженстве потускнели и отдалились, словно ей только снилось, как благородный Морис дю Мерсер попросил ее руки. В конце концов, аристократ Морис имел возможность выбирать из множества невест самых знатных кровей, а Шимейн не могла похвастаться безупречным происхождением, будучи единственным отпрыском своенравного ирландского торговца и снисходительной английской леди.

«Дерзкая деревенщина», — шептали графини вслед Шимейн, когда Морис сопровождал ее на прогулках. Однако богатство отца Шимейн удерживало от более язвительных выпадов надменных аристократов, которые с готовностью похвалялись своими высокими титулами, но предпочитали умалчивать о содержимом тощих кошельков. С другой стороны, Морис был не только наследником обширных поместий, огромного состояния и титула своего покойного отца, маркиза Мерлонриджа, Филиппа дю Мерсера, но и внуком Эдит дю Мерсер, дамы внушительного вида, покровительницы рода, знатность которого подкреплялась безупречной репутацией. Однако, с горечью размышляла Шимейн, если подкуп, предложенный ей старухой аристократкой, не был порожден фанатизмом, почему же она оказалась на борту этой плавучей тюрьмы, почему испытала все унижения преступницы, отказавшись расстаться с Морисом и навсегда покинуть Англию? Стоило ей согласиться на условия великосветской дамы, и она наверняка избежала бы столь печального конца.