На лестнице царил почти кромешный мрак. Почти все двери были захлопнуты, но одна на втором этаже была полуоткрыта. В щель они увидели женщин, сидящих на ящиках. На полу лежали кучки белья. Все женщины шили. Майк, споткнувшись в темноте, чуть не влетел в дверь. Ни одна из женщин не обернулась на шум. Видимо, на улице Приятной время приравнивалось к деньгам.

На четвертом этаже обнаружилась открытая дверь. В комнате никого не было. Она являла собой типичный образчик задних комнат на улице Приятной. Архитектор не поскупился на оригинальность. Он сотворил комнату вообще без окна. Правда, дверь щеголяла квадратным отверстием, предназначенным, видимо, для поступления в комнату свежего воздуха.

Друзья, спотыкаясь, спустились по лестнице и вышли на улицу. По контрасту улица показалась им просторной, а воздух – душистым.

– Вот тут, – сказал Псмит, когда они пошли дальше, – «Уютные минутки» разовьют бурную деятельность в самом ближайшем будущем.

– И что ты думаешь делать? – спросил Майк.

– Я, товарищ Джексон, намерен, – сказал Псмит, – если товарищ Виндзор меня поддержит, устроить очень теплую жизнь для владельца здешних мест. Ему пошло бы на пользу, – продолжал он тоном семейного доктора, выписывающего рецепт, – публичное четвертование. Мне, однако, мнится, что сентиментальное до приторности законодательство воспрепятствует нам оказать нации эту услугу. А потому мы попытаемся сделать что сможем с помощью доброжелательной критики в газете. А теперь, разобравшись с этим, попытаемся выбраться из этой пустыни гнева и отыскать Четвертую авеню.

На следующее утро Майк уехал с командой в Филадельфию. Псмит отправился в порт проводить его и мрачно оставался с ним до отплытия.

– Меня, товарищ Джексон, немало удручают эти постоянные разлуки, – сказал он. – Я вспоминаю счастливые мгновения, кои мы проводили рука об руку по ту сторону морей, и мной овладевает меланхолия из-за этой вашей манеры уноситься вдаль без меня. Однако у картины есть оборотная сторона. Меня не–обыкновенно впечатляет эта наша неколебимая готовность отвечать на призыв Долга. Ваш Долг призывает вас в Филадельфию блистать на тамошнем крикетном поле. Мой удерживает меня здесь для скромного участия в великой операции по встряхиванию Нью-Йорка. К тому времени, когда вы, уповаю, вернетесь с честью, все уже придет в движение. И я завершу формальности относительно квартиры.

Покинув улицу Приятную, они кружным путем добрались до Четвертой авеню и вступили в переговоры касательно большой квартиры вблизи Тридцатой улицы. Квартира помещалась непо–средственно над пивной, но домохозяин заверил их, что голоса пирующих наверх не проникают.

Когда паром с Майком отбыл, направляясь к другому берегу реки, Псмит неторопливо зашагал в редакцию «Уютных минуток». День был прекрасный, и в целом, несмотря на дезертирство Майка, он был доволен жизнью. Натура Псмита нуждалась в стимулирующем воздействии приятных волнений, и что-то ему говорило, что руководство преображенными «Уютными минутками» может стать надежным их источником. Ему нравился Билли Винд–зор, и он предвкушал, что недурно проведет время до возвращения Майка.

Редакция «Уютных минуток» помещалась в высоком здании на улице, ответвляющейся от Мэдисон-авеню, и состояла из аванпоста, где Мопся Малоней коротал часы за чтением повестей о жизни в прериях, прерывая это занятие, чтобы выпроваживать непрошеных посетителей, а еще каморки, где сидела бы стенографистка, если бы «Уютные минутки» пользовались услугами стенографистки, и довольно обширной комнаты за ней – святая святых редакции.

Когда Псмит вошел, Мопся Малоней встал со стула.

– Эй! – сказал высокородный Малоней.

– Эйкайте дальше, товарищ Малоней, – любезно предложил Псмит.

– Они там.

– Кто именно?

– Да все они.

Псмит обозрел высокородного Малонея сквозь монокль.

– Не можете ли вы сообщить мне подробности? – терпеливо спросил он. – Намерения ваши похвальны, но вы несколько туманны, товарищ Малоней. Кто там?

– Да все они. Мистер Эшер, и преподобный Филпотс, и типчик, который сказал, что он Уотермен, и еще всякие.

На губах Псмита появилась легкая улыбка.

– И товарищ Виндзор в самой их гуще?

– Не-а. Мистер Виндзор ушел перекусить.

– Товарищ Виндзор умеет жить. А зачем ты их впустил?

– Так они сами влезли, – скорбно сообщил высокородный Малоней. – Я сижу, читаю, и тут заявляется первый. «Мальчик, – говорит, – редактор у себя?» – «Не-а», – говорю. «Так я там подожду», – говорит. «Фига с два, – говорю. – Туда нельзя». А он хоть бы хны. Взял и вошел. И сидит там. Ну, минуты через три заявляется второй типчик. «Мальчик, – говорит, – редактор у себя?» – «Не-а», – говорю. «Я подожду», – говорит, и шасть туда. Ну, вижу, двое мне не по зубам. Я и одного такого не удержу, если он напролом лезет. И всем прочим я прямо говорил: «Вот что, джентльмены, – говорю, – решайте сами. Редактора нет, но, если желаете составить компанию ребятам внутри, входите, валяйте, а я чихать хотел».

– И что еще могли бы вы сказать? – восхищенно согласился Псмит. – Скажите мне, товарищ Малоней, каков был в целом габитус этих решительных душ?

– Чего-чего?

– Показались ли они вам веселыми, беззаботными? Бодро напевали, входя внутрь? Или размахивали незримыми топорами?

– Из себя выходили, все до единого.

– Как я и подозревал. Но прочь печаль, товарищ Малоней. Эти пустячные contretemps[5] – цена, которую мы платим во имя высоких журналистских целей. Я побеседую с этими субъектами. Мне мнится, что с помощью Дипломатической Улыбки и Медовых Слов я как-нибудь извернусь. Пожалуй, удачно, что товарищ Виндзор отсутствует. Ситуация требует человека изысканной культуры и тонкого такта. А товарищ Виндзор, возможно, попытался бы очистить комнату при помощи стула. Если он прибудет во время сеанса, товарищ Малоней, будьте столь любезны и поставьте его в известность о положении вещей и попросите его не входить. Передайте ему от меня привет и скажите, чтобы он пошел понаблюдать, как произрастают подснежники в Мэдисон-сквер-гарден.

– Ага, – сказал высокородный Малоней.

Затем Псмит пригладил ворс шляпы, сощелкнул пылинку с рукава и скрылся за внутренней дверью.

Заявление высокородного Малонея, что вдобавок к господам Эшеру, Уотермену и преподобному Филпотсу явились «еще всякие», в значительной степени оказалось плодом несколько воспаленного воображения. В кабинете находилось всего пять мужчин.

При появлении Псмита все глаза обратились на него. Постороннему наблюдателю он мог бы показаться очень элегантным Даниилом, вступившим в ров с на редкость разъяренными львами. В пяти парах глаз тлела глубоко прочувствованная злость. На пяти лбах собрались складки гнева. Но так сильна была безыскусственная величавость Псмита, что минуту-другую царила мертвая тишина. Ни слова не было произнесено, пока он мерным шагом, погруженный в размышления, приближался к креслу. Тишина окутывала комнату, пока он тщательно обмахивал платком этот предмет меблировки, а закончив сей обряд, к полному своему удовлетворению, поддернул брюки на коленях и грациозно принял сидячую позу.

После чего поднял голову и вздрогнул. Он оглядел комнату.

– Как! Я не один здесь! – пробормотал он.

Звук его голоса разрушил чары. Пятеро посетителей заговорили разом:

– Вы исполняете обязанности главного редактора?

– Я должен сказать вам два слова, сэр!

– Мистер Виндзор, если не ошибаюсь?

– Прошу прощения!

– Я просил бы уделить мне несколько минут!

Старт был дружным, но джентльмен, просивший прощения, естественно, оставил прочих далеко за флагом. Псмит обернулся к нему, отдал поклон и устремил на него сквозь монокль благосклонный взгляд.

– Могу ли я узнать, вы мистер Виндзор? – осведомился фаворит.