— Я не думаю, что здесь поможет кот Агустус. Вы наверное здесь недавно работаете?

Девушка ответила, что да, действительно, она работает в доме только второй месяц.

— Так я и думал, иначе бы вы знали что на Агустуса нельзя положиться в вопросе ловли мышей. Мы с ним давние приятели, и я очень хорошо знаю его наклонности. За всю свою жизнь он не поймал ни одной мыши. Он умеет только спать и есть, когда не спит. Такая своеобразная кошачья летаргия. Да посмотрите на него сами, он и сейчас спит.

— Точно! Спит!

— Это у него такое заболевание. Называется кажется сонливус обыкновеннус. Говоря проще, обыкновенному коту, чтобы выспаться, требуется восемь часов, а ему еще плюс шестнадцать. Так что мой вам совет, оставьте эту безнадежную затею, забирайте кота и несите его назад на кухню.

Мое красноречие возымело свое действие. Девушка снова сказала «Ой!», взяла кота, который что-то сонно промурлыкал, — что именно, я не смог разобрать, — и вышла с ним из комнаты, оставив меня в моем собственном распоряжении…

Первое, что я отметил, оглядывая в комнату, это то, что одна женщина преклонных лет и кое-чья тетушка действительно из кожи вон лезет, чтобы угодить семье Кримов: их сыну Криму достались самые шикарные спальные апартаменты, не много не мало, а Голубая Комната, предназначенная для особо почетных гостей. Ведь много ли надо обыкновенному холостяку в загородном доме: какой-нибудь закуток, и хватит с него. Возьмите мою комнату — маленькую как монашеская келья. Настолько маленькую, что не хватит места, чтобы раскрутить в ней за хвост кота, даже меньших размеров, чем Агустус. Впрочем я это так, для зримого сравнения. Не могу не пожаловаться, что когда я приезжаю сюда, мне никто не скажет: «Мы приветствуем тебя, мой мальчик. А поселим мы тебя в Голубой Комнате. Надеюсь, тебе будет там удобно». Я как-то подал тетушке Далии идею расположить меня в Голубой Комнате, но она мне ответила: «Тебя?!», и на этом мы закончили этот разговор.

Обстановка здесь была очень обстоятельная, вся в викторианском стиле, раньше здесь жил покойный отец дядюшки Тома, человек очень солидный. Тут была кровать о четырех набалдашниках, коренастый комод, массивный пишущий стол, стулья всевозможной конфигурации, на стенах висели портреты, на которых были изображены парни в залихватских шляпах, рядом с этими парнями красовались дамы, все в муслине и буклях. А в дальнем конце комнаты стоял огромный шкаф, настолько огромный, что туда вполне можно было упрятать кучу трупов. Короче, места, чтобы куда-нибудь что-нибудь засунуть, было полно, и любой на моем месте, кому предстояло найти здесь сливочник, сказал бы: «Э, да это гиблое дело», и умыл бы руки.

Но чем я отличаюсь от всех других искателей сливочников, так это тем, что я человек очень начитанный. Еще в раннем детстве, когда не было еще в обиходе этого словечка, «роман саспенс», — я перечитал кучу таких романов, и из них я кое-чему научился: например тому, что если кому-либо нужно что-либо хорошенько упрятать, он просто кидает это на шкаф. Мог бы приложить в доказательство огромный список литературы. Так что я не думаю, что Уилберт Крим отошел здесь от английской литературной традиции. Итак, первое, что я сделал, это придвинул к шкафу стул, взобрался на него ногами и только собрался посмотреть, что там наверху, как сзади на цыпочках в комнату вошла Бобби Уикам и громким шепотом сказала:

«Ну, как дела?»

Ну знаете ли! Не смогли родители внушить девочке с раннего детства, что если кто-то шурует в чужой комнате и очень нервничает, то нельзя подходить к дяденьке и спрашивать шепотом, — а следовательно неизвестно чьим голосом, как у него дела. Поэтому я бухнулся на пол как мешок с углем. Пульс частый, давление высокое, а Голубая Комната делает перед глазами пируэт.

Когда я немного пришел в себя, Бобби в комнате уже не было, очевидно этот грохот здорово напугал ее, но напугалась она конечно за себя. А я оказался…вернее мы со стулом представляли теперь что-то вроде конструктора, который разобрать можно было по инструкции, а она потеряна. Сильно напоминает швейцарскую ситуацию с Киппером Херрингом, когда он чуть не удушился собственными ногами.

Но я подергал тут, потянул там, и что-то немного получилось. Но не успел я стряхнуть с себя последний обломок стула, как со мной заговорили другим голосом.

«Ради всего святого», — сказал голос, и я убедился, что он принадлежал не нашему родовому привидению, как бы этого ни хотелось Бобби: это была самая что ни на есть живая Мамаша Крим. Она смотрела на меня с тем же изумлением, что и недавно Сэр Родерик Глоссоп: очевидно, она тоже не разделяла безумной идеи Бобби Уикам. А что до творческого неродимого пятна Кримшы, — то есть чернильные пятна, — то на этот раз оно переместилось к ней на подбородок.

«Мистер Вустер!» — воскликнула она.

Если ко мне обратились, мне ничего не оставалось, как ответить: «А, привет!»

«Я понимаю, вы удивлены,» — продолжил я, когда мне был задан вопрос: а) ради всего святого, что я делаю в комнате ее сына, б) ради всего святого, что я тут делаю.

«Ради всего святого», — подчеркнула она снова.

Знаете, про меня всегда говорили, что Бертрам Вустер твердо стоит на ногах, но сейчас я стоял на четвереньках, может поэтому я вспомнил про кота Агустуса, что было очень point d'appui, очень кстати. Поэтому, вытаскивая из своих ангорски-черных волос кусок стула, я ответил со всем присущим мне человеческим достоинством:

«Я ловлю мышь»

Ах, если бы она ответила: «Ах, мышь! Ну тогда понятно. Конечно же, мышь», — все было бы расставлено по местам. Но нет:

«Мышь?»

Если, конечно, она не знает, что такое мышь, то между нами огромная образовательная пропасть и я прямо не знаю, с чего начать. Но дальше она спросила: «Какую мышь?», а вместе это звучало так: «Мышь? Какую мышь?», — из чего я сделал вывод, что вопрос был задан не из любознательности, а являлся криком души.

— С чего вы взяли, что здесь есть мышь?

— У меня есть на то основания.

— Но кажется вы стояли на стуле?

— Я, знаете ли, хотел посмотреть на все с высоты так сказать птичьего полета.

— И часто вы ловите мышей в чужих комнатах?

— Я бы так не сказал. Так, под вдохновение, вы ж меня понимаете…

— Да, конечно, но…"

Ну если вам говорят «да, конечно, но» таким тоном, значит вы явно злоупотребляете чьим-то гостеприимством. По-моему, ей не нравилось присутствие вустеров в спальне ее сына, и я ее прекрасно понимал. Поэтому я встал, отряхнул пыль со штанов и, выразив вслух надежду, что ее работа над средством для мурашек по спине, — то есть над книгой, — продвигается успешно, я пошел к выходу. У двери я еще раз оглянулся и увидел, как она смотрит на меня: изумление во все свои «минус двенадцать» диоптрий. Она явно считала мое поведение ненормальным. А я и не спорил. Разве может быть нормальным поведение у человека, пошедшего на поводу у Бобби Уикам.

И теперь мне очень хотелось поговорить по душам с этой femme fatale, роковой женщиной, и после недолгих поисков я нашел ее на поляне, в моем кресле, в руках у нее была моя книжка, которую до этого читал я. Бобби приветствовала меня со светлой улыбкой и сказала:

«Уже вернулся? Ну что, нашел?»

Я собрал всю свою выдержку и как можно культурней дал отрицательный ответ:

— Нет, не нашел.

— Не может быть. Значит, плохо искал.

Я снова глубоко вздохнул и стал внушать себе, что пословица лежачих не бьют с натяжкой можно применить для сидячих.

— У меня не было времени на поиски. Мне мешали всякие полоумные особы, которые все время входили в комнату и задавали мне идиотские вопросы.

— Да ладно, я просто так спросила, — хихикнула Бобби. — Слушай, ну ты и грохнулся! “О, Люцифер, о падший ангел, я видела падение твое!…” Слушай, Берти, не дергайся. Нельзя быть таким нервным. Тебе нужно выпить и встряхнуться. Попроси Сэра Родерика, он приготовит тебе отличный коктейль. Ну и?