Когда главврач после обедни, прослушанной в нарядном соборе, собрал врачей и сестер в столовой для поздравления, Катя как раз обдумывала, как бы ей помириться с Зоей, хотя, собственно, ссоры не было. Сказать ей: «Да не нужен мне твой Савельев»? Ехидный голосок внутри тут же прошептал: «Ой ли?»

Шпага, притороченная к мундиру главврача, подчеркивала торжественность минуты.

– Мне выпала высокая честь поздравить вас с праздником рождества Христова и вручить заслуженные награды персоналу госпиталя. Ваш исключительный труд по спасению людей от гибели и возвращению их в строй нашей победоносной армии по достоинству оценен командованием от лица государя императора. Сердечное спасибо, и да поможет вам бог служить так же далее отчизне, обожаемому монарху и споспешествовать скорейшей победе наших войск. А сейчас поздравляю с наградами…

По очереди подходили к нему почти все врачи, покрасневшие от гордости, удовлетворения, и громко произносили:

– Рад служить государю императору и отечеству!

Вдруг прозвучало:

– Екатерина Лесницкая. Награждается орденом святого Станислава третьей степени.

Катя с недоумением посмотрела на главврача и перевела взгляд на Савельева. Он, понимающе усмехнувшись, кивнул ей, чтобы шла. За ней вызвали Зою. На этом торжество было закончено.

– Сергей Матвеевич, а мне-то за что? А вам почему не дали? – улучив минутку, закидала его вопросами Катя.

– Политик из тебя, девочка, никудышный. А все ведь так просто! Главврач подает прошение о награждении всех работников, расписывая трудности и тяготы службы медицинской. Но что отсюда следует? А то, что он сам заслуживает самой-самой высокой награды, как руководитель. Он каждую ночь во сне видит орден святого Владимира с мечами. И получит…

– А вы?

– Куда мне до наград! Я как бревно в глазу главврача. Старший ординатор сегодня только предупредил, чтобы я собирался понемногу. Обменивают меня на одного врача полевого госпиталя, чьего-то протеже, ссылаясь, что у того обострение подагры и ему трудно все время передвигаться с госпиталем. Так что радуйся своей награде. – Но, приглядевшись к ней, добавил: – Ты чего побледнела, Катюша? Что-то как врачу мне твой вид не нравится. Ты не больна? Докатишься Катенька. Пойдем в кабинет, я тебя посмотрю.

Тут же Катя почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо.

– Слушай, малышка, ты не влюбилась, случайно? – Он повернул ее к свету и заглянул в глаза. Его внимательный серо-зеленый взгляд встретился с синим Катиным. – Неужели в меня?

Катя, резко повернувшись, пошла по коридору. Савельев постоял несколько секунд, потом кинулся за ней, остановил за руку, встряхнул за плечи;

– Ну нельзя же так! – И, чуть задумавшись, словно прикидывая что-то, добавил: – Если хочешь, приходи сегодня вечером ко мне. Попозже.

Катя ненавидяще сузила глаза:

– Ты смеешься, Сереженька. – Первый раз у нее выговорилось ласковое его имя, но с негодованием в интонации. – Ты смеешься! Как у тебя все просто!

У Кати на языке вертелся пошлейший вопрос: «А когда прийти? До Зои или после?» – но хорошо, что вовремя сдержалась: сама себе никогда бы его не простила.

Катя, чтобы не видеть Зою, до глубокой ночи пробыла в госпитале, бесцельно слоняясь из палаты в ординаторскую и обратно. Очень тяжелых больных не было. Те, кто чувствовал себя похуже, спали. Выздоравливающие раздобыли через палатных служителей китайской водки и были взвинчены – то пели, то матерились на чем свет стоит. Пахло хвоей и дешевой просяной водкой «ханой». Врачи тоже пили, хвастаясь военными, да и любовными подвигами. В углу, свалив кучей на пол папки с анкетами и отчетами, аптекарь, каптенармус и два ординатора с совершенно отрешенными лицами играли в преферанс.

– Что это у тебя вид такой неприкаянный, Катюша? Праздник, а ты ходишь привидением, – остановила ее в коридоре сестра-хозяйка и увела к себе пить чай с пирогами.

На крошечной елочке, стоявшей рядом с самоваром, висели конфеты, заграничные пилюли в нарядных облатках и стеклянные ампулы с лекарствами на разноцветных шелковых шнурках, какими перевязывают пакеты с товаром в китайских магазинчиках.

– Сейчас мы с тобой по рюмочке кагора пропустим. И не отказывайся. Все не пьют. Глоточек в честь праздника?.. Зойку сейчас тоже чаем отпаивала. Савельев уезжает, так она его словно на смерть лютую провожает. Можно подумать, врачи-полевики в наступление ходят. И чего реветь? Мужчина перед суровым, делом должен видеть ласку да заботу, а не истерику со слезами без просыху. С каким чувством ему уезжать?

«А тут еще я со своими претензиями… – сокрушенно подумала Катя. – Сергей-то при чем?»

Они еще с час поговорили о далекой России, о китайских обычаях, и Катя пошла спать.

Первое, что она увидела в своей комнате, был белый с золотом конверт, светлым бликом сияющий на скатерти. Чакрабон! Катя аккуратно отрезала полоску с краешка и вынула хрустящий с перламутровым отливом лист. «С праздником, Катрин… Вы редко пишете. Катенька, я беспокоюсь… Вы так много для меня значите…» Дальше стихи. Лек пишет стихи? Очень мило. Как это все далеко… Яркие люстры Петербурга, мазурка Венявского… Она достала слоненка и положила его под подушку. Пусть хоть сон приснится веселый или спокойный. Но едва легла, мысли опять побежали по проторенной дорожке.

«С Зоей не разговариваю. Теперь еще Сергей будет смотреть как на врага. Мало ему Зойкиных слез? Кто-то в ординаторской говорил про китайского знахаря, который лечит магнитом и молитвами, избавляет от нервных расстройств и дурных мыслей. Может, к нему сходить. И выкинуть Савельева из головы, тем более, что он уедет завтра и не за кем будет ходить тенью и ловит: каждое слово. И не будет унизительного ощущения неуправляемости своими же чувствами, взглядами, словами в Сережином присутствии».

Катя представила, что Савельева не стало вообще. Исчез совсем. И нахлынула такая пустота!.. Стало неуютно, ветрено, как на октябрьских полях, когда по колючей холодной земле прыгают вороны, доклевывают какие-то остатки, и тяжелые тучи низко висят над головой. Нет, нет! Пусть будет как есть, пусть будет безнадежность и тоска, но только чтобы знать, что он ходит хоть далеко, хоть рядом, ругается с начальством, читает классику рязанским мужикам, отчитывает неловких служителей и неумелых сестер милосердия. Достается всем, конечно, но ведь по делу. Она вспомнила, как сама три дня назад напросилась помогать ему при операции. Он согласился. А потом, когда она стала подавать невпопад инструменты, наорал на нее, обозвал балдой и крикнул фельдшера. Катя ушла расстроенная, ругая себя за самонадеянность. Вечером Сергей пришел с книгами.

«Катенька, извини, если обидел…»

«Да что вы, Сергей Матвеевич! Балда и есть балда. Неумеха бездарная».

«Ну не огорчайся. Какие наши годы! Вот тебе учебники. Посиди почитай. Потом я с тобой позанимаюсь. Покажу и объясню кое-что по хирургии».

Теперь уж не объяснит. Катя вздохнула и незаметно задремала.

Утро было такое же ясное, морозное и бесснежное, как накануне. «А в Киеве сейчас сугробы, санки, катки», – думала она, в едва накинутой на плечи шубке перебегая двор к зданию госпиталя. В дверях ее встретил главврач.

– Лесницкая, не раздевайтесь. Сходите за Савельевым. Он еще не все вещи на склад сдал. Укатит – потом ищи-свищи его.

Катя побежала обратно. Вот и хорошо. И повода искать не надо, чтобы подойти и хоть попрощаться по-человечески. Она на минуту задержалась у двери в савельевскую комнату, чтобы успокоить дыхание, и прислушалась. Тихо. Кажется, один.

– Сергей Матвеевич, вас главврач спрашивает. Ой, я не поздоровалась.

– С добрым утром. Заходи, Катюша, гостьей будешь. Правда, я сам уже не хозяин. – Он показал на маленький чемоданчик и свернутую постель.

Катя посмотрела на него, не сердится ли за вчерашнее? Нет. В серо-зеленой глубине только спокойная доброжелательность.