Женщина сжала тонкие губы, отчего две резкие морщины обозначились на ее щеках, и захлопнула дверь. Тамара несколько мгновений стояла приоткрыв рот и глядела на черную обивку двери. Опомнившись, она, вся красная от стыда, сбежала с лестницы. Тихий теплый день мирно сиял на улице. Своим чередом шла жизнь. Дымилась заводская труба, погукивал паровозик за заводским забором. Шелестели старые деревья. Играли ребятишки во дворах. Проносились машины. Летали голуби.

А Тамара шла шаг за шагом по улицам и переулкам, она ничего не видела и не слышала, только все думала и передумывала: что же хотела сказать эта женщина, его мать, своей последней фразой?

«Ваня, – повторяла Тамара, – она зовет его Ваней».

И вот же, так и есть, она угадала: Ян тяжело болен! Что же, это и есть та звездочка, которая упала к ней в лодку?

Этот солнечный мир был полон чудес. Сказка появлялась всюду.

Утром в окно влетела оранжевая бабочка и кружилась по всей веранде над постелями спящих ребят. Изюмка следила за ней изумленными глазами – живая бабочка!

И вдруг эта бабочка села прямо на Изюмкино одеяло, помахала-померцала крылышками и снова улетела в окно. Это она прилетела из лесу, чтобы сказать Изюмке: «Здравствуй!» А иначе зачем же?

А в полдень оказалось, что зацвел колючий куст под окнами. Изюмка познакомилась с ним в первый же день приезда. Она хотела сорвать с него хорошенькую пушистую веточку, но тут же и отдернула руку: весь куст оказался в шипах, будто кривые кошачьи коготки сидели на ветках.

«У! Сердитый. Колючкин-царапкин!» – решила Изюмка и стала обходить его подальше.

А сегодня взглянула на этот куст и увидела на нем розовый цветок. Цветок только что распустился, в его свежей атласной сердцевине еще дрожала граненая капелька утренней росы.

– Глядите, глядите! – закричала Изюмка. – На царапке цветок расцвел! Розовый!

– Ну и что же? – спокойно сказала, медленно и отчетливо выговаривая слова, подружка Лена. – На кустах всегда бывают цветы.

– А ведь этот же колючий! – возразила Изюмка. – Он же как кошка все равно. А цветочек у него розовый и даже смеется!

– Почему смеется? – серьезно спросила Лена.

– Ну потому что расцвел!

– А ты почему знаешь, что он смеется?

Лена, насупив бровки, глядела Изюмке в глаза и ждала ответа. Но Изюмка и сама не знала, почему она знает. Знает – и всё.

И, выбежав на площадку, Изюмка стала звать ребят:

– Идите сюда скорей! Царапкин цветок расцвел!

Ребятишки сбежались к зацветшему кустику. Подошла и руководительница детского сада Полина Аркадьевна:

– Кто расцвел? Колючкин-царапкин?

Она присела перед кустом и, не дотрагиваясь до ветки, понюхала цветок.

– Очень душистый. А вы знаете, дети, как его зовут?

– Колючкин-царапкин! – закричали ребята вразнобой.

– Нет, – сказала Полина Аркадьевна, – это мы его так прозвали. А по-настоящему он называется «шиповник».

– Ши-пов-ник, – повторила Изюмка, и ей показалось, что даже самое это слово тоже розовое и душистое, как его цветок.

– А как ты думаешь, почему его так назвали? – спросила Полина Аркадьевна у Изюмки. – А ну-ка повтори название.

– Шип… Шиповник… Шип… – повторила несколько раз Изюмка и вдруг догадалась: – А, шип! Потому что на нем шипы!

– Правильно! – Полина Аркадьевна кивнула головой, и у нее из волос тотчас упала коричневая роговая шпилька.

Все бросились поднимать. У Полины Аркадьевны постоянно падали шпильки с головы, и ребятишкам это нравилось, как игра: кто успеет схватить шпильку, тот имеет право воткнуть ее в кудрявые волосы Полины Аркадьевны. А волосы у нее были такие, что никаких шпилек и никаких гребенок не слушались и всё норовили рассыпаться во все стороны.

– Шиповник, потому что на нем шипы, – сказала Полина Аркадьевна. – И вот как интересно, ребята. Мы все его дразним «колючкин-царапкин». А он взял да и приготовил нам цветочек к празднику!

– А какой праздник? – спросил толстый Витя, уставив на нее безоблачно-голубые глаза.

Полина Аркадьевна изумленно подняла брови:

– Вы забыли?

Первой спохватилась Лена, она захлопала в ладоши и запрыгала на одном месте:

– Мама приедет! Сегодня мама приедет!

Изюмка вспомнила: родительский день! Как же она не подумала об этом сразу, когда проснулась? Изюмка тотчас повернулась и побежала к воротам. Может быть, там папа, и Зина, и Антон пришли давным-давно и дожидаются, когда она их встретит!

Но за воротами было тихо, безлюдно. Солнечные пятна бродили по зеленой траве, по лиловым и желтым цветам, а деревья там стояли высокие, такие высокие, что верхушку у них никак нельзя было увидеть. Они стояли неподвижно, грелись на солнышке и думали о чем-то. Высоко в ветвях, в зеленом сумраке, запела птичка, в ответ ей мимолетно прошелестела листва. Что сказала птичка? Что ответили ей деревья?

Изюмка не сомневалась в том, что деревья разговаривают между собой, она сколько раз слышала, как они шепчутся. Только вот никак не разберешь, что они говорят. А может, они нарочно так неразборчиво говорят, потому что не хотят, чтобы Изюмка их слышала и понимала?

Прямая светлая дорога уходила вдаль и пропадала где-то в приземистых темно-зеленых кустах. Она была посыпана песком, а по краям пестрыми грядками стояли анютины глазки. Эти цветы рвать нельзя, потому что они глядят вокруг своими глазками и у них такие милые маленькие лица. Изюмка любила разговаривать с этими цветами, если ей случалось проходить мимо.

Изюмка стояла у ворот, прижавшись лицом к зеленой деревянной решетке, смотрела, как играют солнечные зайчики на белой дороге и лиловых цветах.

И вдруг она увидела Зину. Зина волшебно появилась из-за кустов; она шла к Изюмке своим легким шагом; солнечные зайчики играли в ее белокурых волосах, бегали по ее плечам, по ее платью с голубыми горошинами. Зина шла, помахивая маленьким чемоданчиком, и улыбалась Изюмке.

Изюмка, наконец поверив, что это ей не грезится, что это живая Зина идет к ней, легонько взвизгнула от радости и, схватившись за деревянные переплеты ворот, принялась кричать:

– Зина! Зина! Зина идет!

Подошел сторож, хромой дядя Илья, отпер ворота и распахнул их настежь – пускай идет родня.

– Вот ранняя пташка, – сказал он, – первая, как ласточка.

Изюмка, вырвавшись из ворот, бросилась Зине навстречу. Зина присела, раскрыла руки, и маленькая сестренка с разбегу налетела на нее, обняла ее обеими руками за шею и прижалась щекой к ее щеке. Легкие теплые слезы набежали у Зины на глаза.

«Личное счастье, – подумала она, крепко прижимая к себе Изюмку, – а разве это не мое счастье? Разве это не мое личное?»

Но она тотчас отогнала неприятные воспоминания. Зачем тащить их сюда, в этот мир тишины, зелени и маленьких милых детей!

Изюмка потискала Зину за шею своими теплыми руками, повизжала от радости ей в ухо и тут же оглянулась:

– А папа? А Антон?

– Они не приедут сегодня, Изюмка, – сказала Зина, стараясь, чтобы улыбка у нее получилась беззаботной. – Папа не мог поехать, у него какая-то работа срочная. Ну, а Антона я не взяла, пускай с папой побудет, правда? А то как же получается – мы все вместе, а папа один. Нехорошо, правда?

Изюмка подумала и со вздохом кивнула светлой головой:

– Правда. Пускай с папой побудет. А потом все ко мне приедете, да, Зина?

– Конечно, Изюмка. Иначе и быть не может.

Изюмка снова обхватила Зину за шею и вдруг сказала, глядя ей в глаза:

– У тебя глазки болят?

Зина удивилась немножко чересчур весело:

– Почему это?

– Да, болят! У тебя глазки красные. У Коли Казарина были красные, так ему капли пускали.

Зина провела рукой по глазам:

– Нет, Изюмка, это так просто, ветром надуло. Я ведь на грузовике ехала. Наша заводская машина шла мимо, я и попросилась. Прямо от дома и сюда. Вот ловко, а? А то автобуса ждать… Ну что ты на меня смотришь? Вот гляди лучше, что я привезла тебе.