А я всего лишь любитель, и смог тебя завалить. Мне даже работать захотелось. Правда, с тобой предстоит развязаться как можно скорее. Дождаться ночи и вывезти отсюда. А завтра тебя найдут. Остался последний росчерк.

Хоботов взял нож, которым совсем недавно резал мясо, и вырезал на затылке Штурмина большой крест.

Крови уже натекло изрядно, и Хоботову пришлось повозиться. Он завернул тело Штурмина в толстый целлофан, перевязал веревкой, затем открыл яму, в которой хранилась глина, и подумал:

«Черт, возни много – доставать, если я его туда затолкаю, весит он немало. Лучше, под стеллаж».

Он вытащил пару скульптур и засунул мертвого Штурмина под стеллаж. Затем поставил скульптуры и задернул шторы. Протер шваброй пол. Подошел к столу и выпил несколько глотков виски. А затем сбросил свитер. Оставшись в майке и джинсах, принялся лепить. Руки стали послушными, пальцы не делали лишних движений, они приближали шедевр к завершению.

«Ну, ну, еще немного», – шептал скульптор, когда дверь открылась, и он краем глаза увидел на пороге дочь.

– Тебе чего?

– Привет, добрый вечер. Ты один?

– Один.

На столе стояли бутылки, два стакана.

– Видишь, я работаю?

– Вижу.

Хоботов развернул станок так, чтобы дочь не видела, над чем он работает.

– Тебе деньги нужны?

– Ага, – сказала Маша.

– Возьми в моем пиджаке, во внутреннем кармане.

– Сколько можно взять?

– Сколько совесть позволяет.

Маша подошла, запустила руку в карман. Там было триста долларов шестью купюрами по пятьдесят.

– Если я половину возьму, не обидишься?

– Возьми две сотни и проваливай, я работаю.

– Слушаюсь, папа, – Маша быстро покинула мастерскую, удивившись щедрости отца.

«Даже не вспомнил, что несколько дней назад уже финансово подпитывал оставленную семью. Странный он какой-то, но, наверное, не от доброты. А может, денег у него куры не клюют, вот и дал. Все равно, деньги не пахнут», – и Маша, перепрыгивая через лужи и ручьи, на этот раз не боясь запачкать свои новые шузы, побежала к стоянке такси. Но тут же подумала:

– Деньги-то надо обменять на российские, деревянные, родные, так сказать. Эх, была бы мелочь зеленая.., жаль, не стрельнула у него и рублей, дал бы точно. А что все деньги не взяла, это правильно. Возьми я все, он наверняка запомнил бы, а так заработается, забудет и подумает, что истратил. Глаза то у него сейчас, как у сумасшедшего, огнем горят – одержимый.

После трех часов за полночь Хоботов неохотно бросил работу.

Полковник Уголовного розыска Владимир Петрович Сорокин вернулся домой во втором часу ночи с сильнейшей головной болью. Жена и дети уже спали. Он тихо пробрался в квартиру, аппетита не было.

«Да, надо выпить таблетку, и лучше но одну, а сразу две. Чертов Удав! – запивая таблетки холодной водой из стеклянного графина, подумал полковник Сорокин. – Из-за тебя ни днем, ни ночью нет покоя. Экспертизы, десятки версий, разговоры, встречи с психиатрами, проверка психлечебниц, прогнозирование возможных жертв – словом, непрерывная, бесконечная, тяжелая работа. Надо выспаться.., хотя бы часов до восьми, а то и до девяти».

Владимир Петрович принял душ, но головная боль не прошла, виски ломило, как после тяжелого похмелья.

«Господи, да что это такое! Выпить еще воды? Может, и усну».

Пришлось вернуться на кухню, включить электрочайник. Затем Владимир Петрович выпил стакан кипяченой воды и тихо прошел в спальню.

Жена приоткрыла глаза:

– Чего так поздно? – задала она избитый будничный вопрос, которым почти каждый день встречала мужа.

– Чего, чего… Можно подумать, ты не знаешь?

Спи, работы много.

– Ox, и работа же у тебя!

– Да, работа, – сказал муж, положил на прикроватную тумбочку телефон, натянул до подбородка одеяло.

Ему показалось, что в спальне жарко. Поднялся, приоткрыл форточку.

– Холодно, – услышал он голос жены, раздраженный и злой.

– Спи, спи.

«Холодно ей, жарко, а у меня голова кругом идет».

– Голова болит? – на этот раз участливо спросила жена.

– Да.

– Работа у тебя дурацкая, вот она у тебя и болит чуть ли не каждый день. Покажись врачу.

– Я и без врача знаю от чего: сигареты, кофе и никакого отдыха, никакой разгрузки.

– Вот и покажись врачу, – жена повернулась на бок, отворачиваясь от мужа. – И свет погаси.

– Ага, – сказал Владимир Петрович, дергая шнурок настольной лампы.

В спальне стало темно. Владимир Петрович еще некоторое время лежал, глядя на белый потолок, расчерченный голубоватыми тенями.

«Надо уснуть как можно скорее! – улыбнулся, – ну и дурацкий же совет я себе дал!»

Головная боль понемногу начала проходить. И тут же в голове опять начали бешено крутиться версии.

«Нет-нет, не надо об этом думать! Не надо! – сам себе приказал полковник Сорокин. – Завтра будет день, завтра я и подумаю. Кстати, что-то давно Удав не преподносил сюрпризов. Давненько».

У опытного сыщика проснулась уверенность, что в ближайшие несколько дней должна появиться очередная жертва. Полковник и сам не мог понять, чем обусловлено это предположение, ведь каких-то явных предпосылок не существовало. Но у него появилось твердое убеждение, что именно в ближайшие дни, возможно, в конце недели, появится еще один труп со зловещим крестом на затылке.

«Раз, два, раз, два…»

Полковник попытался представить быстро бегущую реку с кристально чистой водой, натянутую как струна леску, которая эту воду режет, и крупную рыбу, серебристо поблескивающую боками в переливах стремительно изменчивой воды. Рыбу надо вытаскивать, но, как назло, забарахлила катушка спиннинга – не проворачивается.

– Черт побери, – уже засыпая, пробормотал полковник Сорокин, – да крутись же ты, крутись!

Катушка начала вращаться, леска натянулась еще сильнее, удилище изогнулось, и тут же леска безжизненно провисла. Спиннинг стал легким, а катушка закрутилась с бешеной скоростью.

«Вот и все. Ушла. Ну, и, слава богу. Она была такая большая, сильная и красивая, что пусть себе плывет».

А потом милицейскому полковнику стали сниться камыши, серые облака над рыжим жнивьем, птицы и вода – много прозрачной воды, в которой отражаются камыши, небо, летающие птицы, и в глубине воды проносятся стремительные, как торпеды, с темными спинами и острыми плавниками рыбы.

Владимир Петрович Сорокин в высоких рыбацких сапогах брел по вымоченной дождем траве, и на душе было легко. Бандиты, садисты, маньяки остались в другом мире, в мире людей, "сложном, жутком. А во сне струилась река, холодил чистый воздух, во всем царила ясность, гармония и умиротворение.

"Дойду до излучины, – во сне решил Владимир Петрович, – и там, возле ивы, попытаюсь порыбачить.

Там обязательно должна быть рыба, я ее поймаю, обязательно".

Он перешел через маленький ручей, забрался на пригорок. Трава везде была не примята, лишь за его спиной вдоль берега извилистой реки оставался темноватый след. Вот и ивы, их серебристо-зеленые вершины уже показались над камышом.

«Туда, туда, скорее! Что это такое? Какой странный звук… Что это за птица? – во сне подумал Владимир Петрович. – Никогда такой не слышал здесь, на реке. О, да это же не птица!» – и тут же догадался, что это звонит на прикроватной тумбочке сотовый телефон, пищит настойчиво, требовательно и, самое главное, абсолютно безразлично к спящему и видящему прекрасные сны полковнику и его супруге.

Не открывая глаз, Сорокин нащупал трубку, нажал кнопку и левой рукой дернул шнурок настольной лампы – в спальне было все еще темно. На часы Владимир Петрович пока еще не посмотрел.

– Алло, слушаю, – усталым голосом произнес он в трубку.

– Владимир Петрович, вы?

– А то кто же! Ты, Борщевский?

– Я, Владимир Петрович.

– Ну, чего там? Какого черта! – наконец Владимир Петрович разглядел циферблат настенных часов.