– Говоришь, есть документы?

– Это хозяин квартиры, живет он здесь, – сказала женщина с четвертого этажа. – Машина его внизу, во дворе.

– Сейчас разберемся. А вы расходитесь. Кстати, кто нас вызвал?

– Я и вызвала. Услышала, как стреляют, тут же позвонила, – призналась женщина с седыми волосами.

– Кто они такие? – спросил у Иллариона майор ОМОНа.

– Спроси у них сам, майор.

– А ты не груби мне. Документы где?

Два омоновца и майор вошли в квартиру.

– Да у него тут оружие, – увидев ножи, зло осклабился майор ОМОН.

– Да, холодное оружие, – признался Илларион. – Но с документами у меня все в порядке, не волнуйтесь, майор.

– А я и не волнуюсь.

Через пару минут майор ОМОНа просмотрел документы и хмыкнул:

– Да уж, не ожидал.

– Чего не ожидали?

– Не ожидал коллегу, так сказать, встретить. Документы у тебя хорошие, тут уж ничего не скажешь.

Скажу честно, покруче моих.

– Майор, не я их себе выписывал.

– Сидоров, сними с него браслеты.

Сержант отстегнул наручники, Илларион тряхнул руками, затем несколько раз сжал пальцы.

– А на ножики у тебя разрешение есть, капитан?

– Ты как думаешь, майор?

– Думаю есть.

– Правильно думаешь.

– Ас ними что делать?

– Что хотите, то и делайте.

– А чего они хотели?

– Они? – Илларион улыбнулся. – Да, наверное, убить меня хотели.

– Кто стрелял?

– Этот.

Наконец-то два омоновца смогли высвободить руки Митяя и защелкнуть на них наручники. Митяй понемногу приходил в себя, понемногу возвращалось зрение.

Он уже понял, что попал в дерьмовую ситуацию, и теперь ему от тюрьмы не отвертеться.

– Я, капитан, думаю, что этот урод сам вам все расскажет. А я, честно говоря…

– Понимаю, капитан, понимаю. Так вы уверены, что они хотели вас убить?

– Ну а вы как думаете, они что, просто так с обрезом пришли, в потолок пострелять?

– Ну, кто же знает, – пожал широкими плечами майор ОМОНа.

Забродов подошел к зеркалу и посмотрел на свое отражение. Была рассечена бровь, темнела ссадина на правой скуле, побаливало плечо.

– Ловко ты их, капитан!

– Не очень ловко. Честно признаться, не ожидал нападения.

– А если бы ожидал? – спросил майор.

– Ну, если бы ожидал… Женщину ждал за дверью увидеть.

И омоновцы вместе с Забродовым расхохотались, причем расхохотались весело.

– Грузите их в машину, спускайтесь вниз, а я немного потолкую, – приказал майор своим подчиненным.

Все жильцы подъезда смотрели, как омоновцы выводят и выносят изувеченных людей. Последним тащили Митяя, который упирался, орал и грязно матерился, проклиная Забродова, омоновцев и свою долбаную жизнь.

На первом этаже он истошно закричал:

– Эх, тюрьма, тюрьма, встречай родного сына!

Илларион хмыкнул.

– Вот, сволочь!

– Грабануть хотели, наверное?

– Да нет, майор, грабанули они меня раньше.

– Как это раньше?

– А вот так, – и Илларион коротко рассказал о том, что произошло совсем недавно. – ., а потом, наверное, подумали, что я заявлю в милицию, и их посадят. А чтобы я не заявил, они решили меня убить. Для них так поступить, кстати, было вполне логично, просто я сам об этом как-то не подумал.

– А надо думать, ведь с такой мразью, капитан, ты связался.

– Я с ними не связывался, это они решили со мной связаться. Думаю, теперь пожалеют.

– Добрый ты не к месту бываешь, капитан. Я бы на твоем месте…

– Да ну, майор, брось. Не хочу я, чтобы кто-то оказался на моем месте. Со своими проблемами я разберусь сам.

– А если бы мы не приехали, что бы ты сделал?

– Сбросил бы их с лестницы, уроды, все-таки.

– Да, капитан, развелось мрази. Ловим, ловим каждый день, а только дело до суда дойдет, тут же адвокаты находятся, юристы.., и вся эта сволота опять гуляет на свободе. Опять бегают, ходят, ездят, жить не дают.

– Так что, майор, предлагаешь убивать их? И адвокатов отменить?

– Я бы, честно признаться, убивал бы их без зазрения совести. И адвокатов к ним не подпускал. Ведь они не люди – отбросы, мразь.

– Ну, я, допустим, так не считаю.

– Ладно, капитан Забродов, в случае чего мы вас вызовем. Будете писать заявление?

– Не буду, – сказал Илларион. – Не хочу я ничего писать.

– Ну, как знаешь. Придется тогда протокол подписать. А в общем ты их отделал здорово, моим ребятам даже возиться не пришлось.

– Не очень здорово, – пошутил Забродов, – можно было и лучше, да вы подоспели.

Когда омоновцы ушли, а майор на прощание пожал руку, Иллариону пришлось заниматься невеселым делом. Довелось убирать лестничную площадку и вытирать лужи крови. Соседка хотела помочь, но Забродов отказался, поблагодарив сердобольную женщину.

– Я-то думала, что вас застрелили. Так громыхнуло, как из пушки! Вот сволочи!

– Сволочи, но, к счастью, не меткие.

– И носит же таких земля!

– Как видите, Елизавета Васильевна, носит.

– Сейчас они получат.

– Вы-то, наверное, зря признавались, что позвонили.

– Да? Вы думаете?

– Не беспокойтесь. Я завтра зайду в управление и надеюсь, все вопросы решу.

– Спасибо большое.

– Вам спасибо, – на этом разговор и закончился.

Лестница была чисто вымыта.

Илларион принял душ, осмотрел ссадины, смазал их и чертыхнулся:

– Такой вечер, мерзавцы, испортили! Хорошо хоть, на лице и на руках следов не осталось.

И тут зазвонил телефон:

– Еду, – сообщила Наталья…

Она уже собиралась, когда телефон в ее квартире ожил, но звонок показался ей каким-то чужим, трубку она не взяла.

«Я поехала, меня уже и дома могло не быть», – тем не менее она все еще возилась.

Хоботов подержал отзывающуюся длинными гудками трубку в руке:

«Сучка, сказала, работать будет, а сама с кем-то поговорила и ушла? Проверим».

Он накинул пальто, кепку, вышел во двор, сел в машину.

Когда Хоботов уже подъезжал к дому Натальи, то увидел ее машину, женщина выворачивала со двора.

Беспричинная злость закипела в душе скульптора.

«Сука, небось трахаться поехала? Работница! А ну-ка, я за тобой увяжусь».

И он поехал следом, в отдалении, так, что бы не мозолить глаза.

Должность инструктора на полигоне ГРУ, которую раньше занимал Забродов, до сих пор оставалась вакантной. Желающих на нее хватало, но одного желания мало, нужно умение. Начальство уже решило, что инструктором станет майор Лев Штурмин, но дело оставалось за малым – чтобы он дал согласие. Его не торопили, Мещерякову еле удавалось сдерживать натиск генералов.

Разговор с ним провели только один – неофициальный, на дне рождения у Забродова.

– Подождите, – говорил Мещеряков, – Штурмин сам решит.

– Поскорее бы! – сетовал генерал Глебов, не без участия которого проводилось большинство диверсионных операций с людьми ГРУ.

Глебов сделал все, что мог. Оформил для Штурмина командировку на два месяца в Таджикистан, и как бы невзначай обмолвился, мол, если согласишься занять пустующее место Забродова, то в командировку пошлем кого-нибудь другого. Сказал и замолчал.

Командировка была опасной. Штурмин нервничал.

Никогда еще так рано его не знакомили с условиями, в которых придется работать – целый месяц дали на размышления. Две недели он ничего не говорил жене о том, что придется уехать. И та, казалось, была счастлива. Но тянуть до бесконечности было невозможно.

Не сделаешь же так – уедешь, а потом позвонишь с недосягаемого расстояния в несколько тысяч километров, поставишь перед фактом. Потом домой можешь не возвращаться, характер жены майор знал, обманывать ее нельзя, характер покруче, чем у любого генерала ГРУ.

Детей жена Штурмина воспитывала в строгости, в такой же строгости держала и мужа. И, на первый взгляд, они были образцовой семьей. Никто не знал, какие страсти кипят за закрытой дверью их квартиры. Майор раз десять в году вспоминал фразу, слышанную им от Забродова, что говорить с упрямой женщиной сложнее, чем штурмовать президентский дворец в Кабуле.