Забродов разложил их и принялся рассматривать.
– Вот эти два – свежие.
– Я понял, – сказал Забродов, – читать умею, на каждом снимке отбита дата.
– Да, посмотрите, может быть, вы можете что-то подсказать.
Полковник Сорокин понял, что на гээрушников лучше не наезжать, а лучше попытаться разговаривать с ними так, как со своими коллегами.
– Я знаю, капитан, что вы занимались подготовкой спецназа ГРУ.
– Да, занимался. Много лет занимался. Не одного потенциального убийцу подготовил.
– Что вы можете сказать о своих, людях? Может среди них быть такой?
– Вполне может быть.
– Ты что говоришь?! – набросился на Забродова Мещеряков.
– Погоди, Андрей, дело серьезное. Ты посмотри на эти фотоснимки.
– Да не хочу я смотреть! – бросил Мещеряков, во его руки потянулись к фотографиям, и он с любопытством и отвращением одновременно принялся перебирать снимки.
– Знаете, полковник, – торопливо произнес Забродов, – я учил людей убивать, у нас такая работа.
Если ты не убьешь, то убьют тебя. Но я никогда никого не учил убивать таким способом. При подготовке я всегда ставлю одну и ту же цель: убивать нужно так, чтобы не испытывать при этом удовольствия. А судя по всему, ваш душитель – человек с нарушенной психикой, он от убийства получает удовольствие.
– А зачем он вырезает кресты?
– Этого я не знаю. Скорее всего – метка, чтобы подчеркнуть, убийство совершил именно он.
– Послушайте, капитан, – сказал полковник Сорокин, присаживаясь к столу, опираясь на него локтями, – скверно все получается. Если человек душит голыми руками, то зачем ему ставить подпись?
– Есть в этом логика, полковник. Например, художник пишет картину, его и так прекрасно узнают, но автограф тем не менее обязателен, иначе она не считается оригиналом.
Полковник Сорокин тряхнул головой.
– Поясните.
– Да, я учил убивать быстро и надежно. Во всяком действии нужна экономия энергии, экономия силы. Задушить голыми руками – не самый легкий и спокойный способ. Судя по всему, вы правы…
– Конечно, прав, экспертиза подтверждает, а не я.
– Так вот, – продолжил Забродов, – душить голыми руками тяжело. Согласитесь, быстрее сломать позвоночник, силы у этого человека на это хватило бы. Я не думаю, что он спецназовец. Для спецназовца такой способ – чужой, это не из арсенала профессионалов своего дела. Если бы мне надо было убивать, если бы у меня поехала крыша и рассудок помутился, а все эти люди мне чем-то стали крайне неприятны, превратились бы в моих врагов, то я бы, поверьте, убивал другим способом.
Если бы у меня не было оружия – ножа, петли, палки – я бы просто сворачивал шеи. Это быстро и экономно. Или одним ударом… Показывать не буду, – сказал Забродов, – убивал бы человека. Один удар в горло – быстрый, короткий, мгновенный – и человек мертв. Поверьте, все, кто прошли школу спецназа ГРУ, этими ударами владеют. А вы видите, убийца применяет что-то другое – скорее, из области цирка, это актерство – удава изображать и укротителя в одном лице.
– Вы говорите, удава?
– Да, удава. А что? Надеюсь, вы видели в цирке номер с удавом?
– Не приходилось, – признался полковник Сорокин, – видеть воочию.
– А я видел.
– Но знаете, капитан, мы действительно назвали его Удавом.
– А как же вы еще могли его назвать? Ведь он душит, а не кусает, не режет, не стреляет, просто-напросто душит.
И тут Забродов, положив руки на стол, немного отвлекся:
– Так говорите, вы не видели номера с удавом?
Когда дрессировщик преспокойно дает обвивать шею огромной змее, он ничем не рискует. Фокус прост: удав прежде чем трижды не обовьется вокруг шеи, давить не станет, ему просто не хватит на это сил. Вот дрессировщик и дает ему обвиться два раза, а из третьей петли все время выскальзывает, сбрасывает ее. Тут есть артистизм, элемент соревновательности. Ваш душитель не просто убивает, а ищет противника практически равного себе, – Забродов перебрал снимки. – Он душит не всегда сзади, а и спереди, и сбоку. Как я понимаю, главное для него насладиться агонией, почувствовать ее руками, ему важна не сама смерть, а процесс.
И он абсолютно не кровожадный, может быть, вид крови ему даже противен. И скорее всего противен. Если бы ему нравилась кровь, он бы полосовал лица, тела. А так лишь неглубокий разрез на уже мертвом теле, – и он выдернул снимок, на котором отчетливо был виден крест, вырезанный на затылке мертвого человека, мужчины.
– Послушайте, – сказал Мещеряков, – а почему вам в голову пришла мысль, что убийца – спецназовец?
– Тут уж, как повелось. Два ваших человека один раз засветились, теперь всегда на вас будут думать.
– Это не правильное рассуждение, – ответил Забродов. – Вы, как человек, носящий форму, должны знать, что если снаряд уже сделал воронку, то вероятность того, что второй попадет в эту же воронку, ничтожно мала. Куда скорее снаряд ляжет на чистое поле, так что зря вы ищите в нашем направлении, уж попомните мое слово.
– Утопающий за соломинку хватается, – напомнил Сорокин, – все версии нужно отрабатывать. И если до последнего времени с расследованием нас специально не подгоняли, понимая, что спешка только навредит делу, то теперь придется действовать в пожарном темпе. Журналисты уже пронюхали, скоро в Москве начнется паника.
Забродов ухмыльнулся:
– Знаете, полковник, – он посмотрел в глаза Сорокину, – ваши рассуждения не совсем верны. Все версии хороши, кроме заведомо похожих на правду.
Они, – я исхожу из своего собственного опыта, – как правило, оказываются провальными. А самые, на первый взгляд, невероятные – зачастую правильные. Так что со спецназовцами вы явно перебрали, и я ничем вам помочь не могу. Навряд ли это был кто-то из моих людей, но то, что он невероятно силен, это я могу сказать абсолютно точно. Но сильных людей много, причем сильными у этого душителя могут быть лишь руки, даже кисти рук, как у музыканта или игрока в пинг-понг.
– Странное предположение.
– Вы знаете, что у теннисистов очень сильные кисти, а бицепсы могут быть слабыми? Так же кисти могут быть сильными у пианистов.
– Вы думаете" он музыкант?
– Вполне может быть.
– А насчет паники?
– Да, это интересно, когда здоровые мужчины станут бояться выходить на улицу – ни старики, ни женщины, ни дети, а именно здоровые мужчины. Это что-то новое, убийца – человек с фантазией, во всем хочет быть непохожим на остальных.
– А я думаю, он просто сумасшедший.
– То, что он сумасшедший – это верно. Но сумасшествие бывает разное и оно совсем не говорит о глупости. В жизни он может быть нормальным человеком, так же как вы, я или полковник Мещеряков – ходить по улицам, забегать в кафе, покупать книги, диски, читать, слушать музыку. Он отличается от нас лишь взглядом на смерть. Если нам она неприятна, вызывает отвращение, страх, то ему чужая смерть доставляет удовольствие, причем огромное. К тому же удовольствие это эстетическое, кроме физического наслаждения. Это как обладание женщиной, которая сопротивляется. Ему, насколько я могу предположить, нравится сопротивление, и именно поэтому он выбирает сильных мужчин.
– По какому принципу он их выбирает? Вот таксист, вот сантехник, это спортсмен, – полковник Сорокин указал на фотоснимки, – но все они чем-то похожи.
– Да, похожи. Они все примерно одного роста и примерно одной конституции, словно их отливали в одной форме, так сказать, эталоны. Наверное, они эталоны мужской красоты в его понимании.
– Все убитые, – продолжил полковник Сорокин, – нигде между собой не пересекались, не знали друг друга. Это люди разных кругов общения, даже разного уровня жизни. Вот этот богат, этот беден, этот…
– С бородой, – сказал Забродов, – а этот без бороды. Но они похожи, словно братья.
– И что нам это дает? – спросил Сорокин.
– Не знаю, я просто-напросто рассуждаю. Вы меня позвали, чтобы я ответил на ваши вопросы. Как мог, я ответил.
