– Сфотографировал то, что не следовало… В общем, влез не в свое дело.

– А что за дело-то? – с любопытством спросила тетка Дарья. Судя по всему, ее-таки донимало сенсорное голодание.

– Убийство, – сказал Зернов. – Да вот, – завозился он, вынимая фотографии из неразлучного кофра, – погляди, если не противно.

Тетка Дарья долго рассматривала фотографии, то поднося их к самому носу, то отводя на вытянутую руку – зрение у нее в последнее время стало сдавать, а тратить время и силы на визит к окулисту она в своем возрасте полагала бессмысленным. «На том свете и такая сгожусь», – неизменно отвечала она на уговоры Зернова. Закончив внимательное изучение кровавого зерновского репортажа, она положила фотографии на стол, кряхтя, поднялась с табурета и, шаркая кожаными подошвами огромных валенок, которые носила теперь круглый год, направилась к русской печке, загромождавшей половину комнаты своей давно нуждавшейся в побелке тушей.

Покопавшись в хламе, сложенном на задернутой занавеской лежанке, она извлекла оттуда литровую банку, в которой плескалась мутноватая жидкость и поставила ее на стол.

– Я так понимаю, – сказала тетка Дарья, снова садясь и разливая самогон по щербатым рюмкам, – что бандитов этих еще не поймали.

– Угу, – промычал Зернов, опрокидывая рюмку.

Он и не подозревал, до чего ему, оказывается, необходимо было выпить, причем не коньяка какого-нибудь и даже не водки, а вот именно тетки-дарьиного самогона.

– Страсти-то какие, – сказала старуха, снова придвигая к себе фотографии и бросая на них быстрый взгляд, нисколько, впрочем, не испуганный. – Вот ведь душегубы! Вылитые немцы.

– Почему – немцы? – устало удивился Зернов. В голове у него уже шумело, и сильно клонило в сон. – Самые что ни на есть русские.

– Особенно этот, – сказала тетка Дарья, тыча пальцем в фотографию Рубероида. – Прямо Илья Муромец. Это арап, что ли? Откуда он там взялся?

– Да мало ли в Москве негров? – пожал плечами Зернов.

– Неужто много? – поразилась старуха.

– Навалом, – подтвердил Дмитрий. – Многие родились и выросли у нас.

– Это как же? – не поняла тетка Дарья. – Это от наших девок, что ли?

– Так не от сырости же, – рассмеялся Зернов. – Ясно, что от девок.

– Ишь ты, – покачала головой старуха. – Интересно.

Она о чем-то задумалась. Зернов с интересом наблюдал за ней.

– Что, тетка Дарья, – спросил он наконец, – замечталась?

– Тьфу на тебя, – рассмеялась та. – И впрямь замечталась. Ты мне скажи: арапы эти – они целиком черные или как?

Зернов расхохотался, едва не свалившись с шаткого табурета, успев в то же время отстраненно подумать, что тетка Дарья, вполне возможно, намеренно валяет дурака, чтобы отвлечь его от мрачных мыслей.

Смеяться почему-то сразу расхотелось.

– В горошек, – сказал он. – А некоторые в полосочку.., как матрас.

– Болтун-Тетка Дарья снова встала и опять зашаркала к лежанке. Зернов наблюдал за ней с недоумением – самогона в банке было еще сколько угодно, они успели выпить только по рюмке. Точнее, это Зернов выпил, а старуха вообще только пригубила. «Что это она затеяла?» – подумал Дмитрий и непроизвольно вздрогнул, когда та с шумом вытащила из-под старого тряпья тяжелую двустволку.

– Блин, – не удержавшись, сказал пораженный Зернов. – А это у тебя откуда?

– Ты не блинкай, не в Москве, – мгновенно отреагировала тетка Дарья. – А ружье это Соломатина деда. Он по осени помер. Соломатиха, дура старая, хотела ружье участковому снести, да я не дала – все равно он его пропьет, бочка бездонная…

– Да тебе-то оно зачем?

– А волков пугать. Обнаглели совсем, спасу нет, как в войну. Того и гляди, прямо из избы за ногу выволокут. По ночам воют, как нечистая сила. Так я выйду на крылечко, шандарахну разок в небо, они и разбегутся.

– Вот это жизнь, – передернул плечами Зернов. – Прямо Клондайк какой-то.

– Не знаю я, какой такой Клондайк, – сказала старуха, – а только людей у нас до сих пор не стреляли. С ружьем-то управишься?

– Дело нехитрое, – ответил Зернов, а сам подумал о том, насколько смешна и бесполезна старенькая двустволка против автоматов в руках упакованных в бронежилеты людей. – Да пустое это, тетка Дарья, – добавил он, – не станут они меня здесь искать. Да и не знают они про меня, если уж на то пошло.

– Десяток жаканов у меня еще есть, – словно не слыша его, продолжала старуха. – Вон там они, в сундучке. Ты ружьишко-то почисти, заряди и держи под рукой. Мало ли что…

Три дня прошли спокойно. Деревенская жизнь зимой скучна и однообразна, особенно если в хозяйстве нет скотины, о которой надо заботиться. Единственной скотиной в доме у тетки Дарьи был престарелый кот, отзывавшийся на незатейливое имя Тимофей.

Полосатый этот зверь круглые сутки спал на печи, спускаясь оттуда лишь затем, чтобы выклянчить у хозяйки что-нибудь съедобное. Время тянулось медлительно и неторопливо, делать было совершенно нечего. Зернов отыскал на чердаке свои старые лыжи и, вооружившись камерой, совершал прогулки по окрестностям, с которых возвращался затемно, бодрый и голодный, как волк. Уступая настоятельным просьбам тетки Дарьи, он брал с собой ружье, но каждый прожитый час все больше убеждал его в том, что он просто валяет дурака, в то время как его место в Москве. В конце концов, нельзя же прятаться всю жизнь!

Не то, чтобы он считал тревогу Бражника начисто лишенной оснований, но пуганая ворона, как известно, и куста боится. «Досижу неделю – и домой!» – решил Зернов.

Он размашисто бежал через поле, возвращаясь с утренней прогулки. Хорошо смазанные лыжи мягко посвистывали, скользя по снегу, голубая сдвоенная полоска лыжни, проложенной Зерновым за эти дни, плавно забирала вправо, к дороге, по которой раз в неделю в деревню пробивалась автолавка, сопровождаемая на всякий случай трактором. Бежать вдоль дороги было не так интересно, как через поле, но, двигаясь по прямой, Зернов непременно сверзился бы с невысокого, но крутого обрыва, нависавшего прямо над полузасыпанными снегом гнилыми заборами деревенских задов. Дорога прорезала этот косогор, образуя пологий спуск, и возле полуразвалившегося деревянного здания заброшенного клуба разветвлялась надвое. В ста метрах налево от клуба торчали из снега черные пеньки изб деревни Малые Горки, Большие же Горки скрывались за пологим бугром метрах в двухстах от развилки. Тетка Дарья, скорее всего, уже вынула из печи чугунок со щами и теперь косится на старые ходики с жестяным циферблатом и привязанной вместо гири подковой, поджидая своего непутевого постояльца.

Представив себе, как пахнут щи, Дмитрий ускорил шаг. В ушах засвистел ветер, и громоздкая двустволка, все больше раздражавшая Зернова, начала размеренно ударять прикладом по заду, словно поторапливая. «Синяк ведь набьет, зараза», – подумал журналист и передвинул ружье на грудь. Теперь чертова железяка мешала работать палками и вдобавок принялась брякать по футляру фотоаппарата.

Зернов выругался и остановился метрах в двадцати от дороги, раздраженно путаясь в ремнях и стараясь так приладить ружье, чтобы свести к минимуму создаваемые им неудобства.

В это время со стороны деревни послышался ровный, без натуги и истеричных завываний, рев мощного мотора, и на косогор, разбрасывая снег из-под колес, вскарабкался большой черный «джип». По немного зализанным, скошенным назад линиям кузова Зернов определил, что это либо «опель», либо «тойота». Уверенно перемалывая снег шипастыми зимними шинами, полноприводное чудище, переваливаясь на ухабах, двигалось в сторону шоссе. Зернов удивленно приподнял брови: в это время года в окрестностях Горок трудно было встретить даже трактор, не говоря уже о навороченных тачках новых русских. Кто-нибудь из дачников приезжал пополнить припасы? Чепуха. Люди, разъезжающие в таких машинах, строят дачи поближе к Москве, и дачи эти больше похожи на дворцы. Навещали кого-нибудь из престарелых родственников? Ох, сомнительно…

Когда «джип» поравнялся со все еще стоявшим на месте Зерновым, тот разглядел, что это все-таки «опель». В следующее мгновение машина остановилась, дверца ее распахнулась, что-то негромко хлопнуло, и лыжная палка, которую Зернов держал в левой руке, вдруг ни с того ни с сего со страшной силой вырвалась из его ладони и по крутой траектории улетела далеко в сторону.