– Ну так, Петрович, – сказал наконец Гнилов, сообразив, по всей видимости, что долгожданного предложения дернуть на посошок так и не последует, – если что, ты мне сразу, того...
– О чем речь, Валерий Матвеевич, дорогой! – с сильно преувеличенным воодушевлением воскликнул Городецкий. – Мы же договорились. Как только, так сразу. Вы же меня знаете, я в такие дела не путаюсь. Боже сохрани! Мне репутация дороже, да и в тюрьму садиться как-то не тянет. Чего я там не видел? И вообще, я считаю, что воровать такие вещи – варварство. За это надо руки отрубать, как у мусульман заведено.
– Ну да, ну да, – промямлил Гнилов, помялся еще секунду, пару раз кашлянул в кулак и, наконец, распрощавшись, покинул кабинет.
Станислав Петрович проводил его до выхода из магазина, собственноручно распахнул оснащенную сладкоголосым колокольчиком дверь и благожелательно кивал ему вслед головой до тех пор, пока Гнилов не свернул за угол. Тогда он закрыл дверь и, отдуваясь, как после тяжелой и неприятной работы, вернулся в торговый зал.
– Уморил, – сообщил он продавщице, демонстративно утирая носовым платком совершенно сухой лоб. – Ей-богу, укатал хуже налогового инспектора!
Вера Степановна, пожилая, сухопарая, интеллигентного вида дама, сдвинула на кончик носа очки и, поглядев поверх них на Станислава Петровича, сочувственно улыбнулась.
– Не понимаю, что он к вам привязался, – сказала она, кладя на прилавок обложкой кверху книгу, которую до этого читала. – Ходит и ходит, как будто здесь не антикварный магазин, а какой-нибудь притон!
"Так тебе все и объясни", – с неудовольствием подумал Городецкий. Объясниться, однако же, было необходимо; в противном случае у продавщицы могли возникнуть ненужные мысли.
– Потому и ходит, что антикварный магазин, – сказал он. – Вы же слышали, что московских археологов обокрали.
– Слышала и даже читала в газетах, – согласилась Вера Степановна. – Только мне показалось, что это очередная утка.
– Вы о Святом Граале? – Станислав Петрович усмехнулся. – Да, это кто-то лихо завернул... Но кража, увы, произошла на самом деле. Я, конечно, небольшой специалист, но скажу вам как на духу: энклапион – вещица редкостная. Тем более двенадцатого века и тем более золотой. Коллекционеры за такими вещицами охотятся, не жалея сил, времени и денег. Даже в милиции это понимают, вот он и ходит сюда, как на работу, в надежде получить хоть какую-то информацию.
– Это возмутительно, – заявила Вера Степановна. – Почему именно к нам? Мы что, похожи на скупщиков краденого?
Городецкий снова усмехнулся, отдавая должное этому возмущению и в особенности этому "мы". Мы... Тоже мне, партнер по бизнесу выискался! Нарисовался – хрен сотрешь...
– Во-первых, он милиционер. Подозревать всех и каждого – его работа. Во-вторых, соблазн действительно велик: на этой вещице, если грамотно подойти к делу, можно очень хорошо заработать. И потом, он ведь не только к нам ходит. Они сейчас ко всем пристают, даже к уличным художникам. А у нас все-таки солидное заведение как раз той специализации, которая в данный момент интересует милицию. Пожалуй, единственное в городе, – добавил он не без гордости. – Было бы странно, если бы нас не побеспокоили по этому делу.
– Скорей бы уже этого вора поймали, – вздохнула продавщица. – Неприятно чувствовать себя подозреваемой. Унизительно. Все время хочется грубить и оправдываться, причем то и другое одновременно.
– Ну-ну, Вера Степановна, – улыбнулся Городецкий, – полноте! Вам-то беспокоиться не о чем.
"В отличие от меня", – добавил он мысленно.
– Да уж, – еще раз вздохнув, сказала дама. – И на том спасибо.
Она не то чтобы демонстративно, но и не особенно скрываясь, посмотрела на настенные часы и нерешительно потеребила корешок лежавшей на прилавке книги. До закрытия магазина оставался час, покупателей не было и, похоже, уже не предвиделось. Смысл разыгранной продавщицей пантомимы был Городецкому ясен. Он всегда считал, что лояльность наемных работников по отношению к нанимателю стоит некоторых мелких поблажек с его стороны, особенно если эти поблажки не наносят ущерба бизнесу. В конце концов, тут не Москва, а всего-навсего Псков – город провинциальный, небольшой и, в отличие от столичных мегаполисов, еще не до конца утративший истинно русский дух человечности и добросердечия. Поэтому Станислав Петрович заговорил первым, избавив продавщицу от унизительной необходимости обращаться к нему с уже ставшей почти традиционной просьбой.
– Если хотите, можете уйти, – сказал он. – Только перед уходом снимите, пожалуйста, кассу.
– Спасибо большое, – обрадовалась Вера Степановна. – Извините, это скоро кончится.
– И, надеюсь, благополучно, – прибавил Городецкий. – Как она там?
Дочь Веры Степановны была разведена и одна растила ребенка. Недавно ее угораздило попасть под грузовик, за рулем которого сидел пьяный водитель, и теперь Вера Степановна присматривала за внуком и навещала дочь в больнице, а Станиславу Петровичу оставалось только радоваться, что она не попросила отпуск. Впрочем, Вера Степановна и не могла его попросить: свой законный отпуск она отгуляла месяц назад, а сидеть дома за свой счет ей не позволяли финансы. Деньгами Городецкий ей помог, но все они ушли на лекарства, а от повторного предложения дать денег она отказалась наотрез: не так была воспитана, чтобы обременять окружающих своими проблемами.
– Спасибо, хорошо, – ответила Вера Степановна на вопрос хозяина, ловко пробивая на кассовом аппарате итоговую сумму. – Ее уже перевели из реанимации, так что, надеюсь, скоро поправится.
– Дай-то бог, – сказал Городецкий.
Когда продавщица проделала все необходимые манипуляции с кассовым аппаратом, чековой лентой и журналом учета, сложила в сумку книгу и очки, переменила мягкие тапочки на выходные туфли, попрощалась и ушла, Станислав Петрович уселся на ее место за прилавком. Нагретый костлявым старушечьим задом стул все еще хранил неприятное чужое тепло, полочки под прилавком были заставлены баночками с заваркой, кофе и сахаром, разнокалиберными чашками, коробками с вязаньем и разными канцелярскими мелочами. Здесь же лежала открытая пачка печенья; Городецкий взял одно и, рассеянно жуя, взглянул на кассовую ленту. Дневная выручка получилась неплохой: был разгар туристического сезона, да и шумиха, поднятая средствами массовой информации вокруг находки археологов, немало способствовала наплыву иногородних и даже иностранцев.
Туристов Станислав Иванович любил, особенно заграничных. Отправляясь на отдых, человек всегда берет с собой сумму, заведомо превышающую его потребности, и тратит деньги не считая, потому что приехал отдохнуть – от всего, в том числе и от заботы о том, как бы не потратить лишнюю копейку. Отдыхая в чужом городе, люди сплошь и рядом покупают массу совершенно ненужных им вещей, потому что если дома швырять деньги на ветер – расточительство, то в отпуске это всего-навсего еще одно развлечение. А после того, как в кремле нашли могилу тамплиера, все буквально помешались на рыцарях и всем, что с ними связано. А где станешь искать такой сувенир, если не в антикварной лавке? И плевать им, что Псков – не Прага, не Париж и не Мальта какая-нибудь. Какие тут рыцари, откуда? Ну, приходили, конечно, забегали на огонек пожечь да пограбить во имя святого креста, так получали здесь по соплям и тем же путем, каким пришли, уходили восвояси – не все, а только те, что еще сохраняли способность передвигаться. Но массовый турист – существо темное, ему на эти тонкости плевать, ему подавай сувенир, связанный по возможности с памятным событием. Чтобы потом, дома, хвастаться перед друзьями и соседями: вот, мол, когда я был там-то и там-то, произошло то-то и то-то... ну, помните, про это еще во всех газетах писали? Так вот эта штучка как раз оттуда и привезена...
Станислав Петрович с кривоватой усмешкой бросил взгляд на коллекцию средневековых мечей, украшавших стену слева от него. Отполированные лезвия сверкали, как металлические зеркала; аляповатые, чересчур вычурные, отлитые из тонированного под бронзу олова рукояти и крестовины не могли обмануть настоящего знатока. Это были муляжи заграничной работы; те клинки, что по заказу Станислава Петровича изготовили местные умельцы, выглядели куда скромнее и солиднее, хотя, разумеется, тоже представляли собой всего-навсего имитации, готовые сломаться у самой рукояти при первой же попытке нанести удар.
