Впрочем, здесь никто не рвал на себе нижнее белье и не проповедовал, взобравшись на садовую скамейку. Все было вполне пристойно, тихо, а местами даже интересно. Потолкавшись возле скамеек, на которых были разложены виниловые диски и магнитофонные кассеты, Абзац обнаружил пару редких пластинок и один настоящий раритет: кассету, скопированную с любительской записи одного из первых концертов «Битлз». Кассету продавал ясноглазый парнишечка с прической а-ля поздний Джон Леннон и в точно таких же, как у Леннона, очках в круглой стальной оправе. Несмотря на ангельскую внешность, цену за кассету паренек заломил такую, что даже давно отвыкший считать деньги Абзац удивленно приподнял бровь.
— Послушай, дружок, — сказал он юному нахалу, — побойся Бога! Это ведь всего-навсего копия, и притом наверняка не первая!
Парнишка посмотрел на него таким непонимающим взглядом, что Абзац слегка растерялся. «Черт его знает, — подумал он. — А может, не врет? Вон как смотрит, будто я ему прямо в душу плюнул. А с другой стороны, они нынче все такие ушлые, что даже не знаешь, чего от них ожидать. Он тебе лапшу на уши вешает, да так мастерски, что тебе же перед ним неловко: как это я его, такого честного, красивого и хорошо воспитанного, заподозрил в корыстных намерениях? А он сделает тебе ручкой на прощание и пойдет себе дальше, на ходу засовывая твои бабки в карман. Он даже смеяться над тобой не станет, потому что ему на тебя глубоко начхать. Какой смысл смеяться над деревом, с которого сорвал грушу? Оно, дерево, для того и существует, чтобы с него груши рвать…»
Он пошел дальше и остановился возле небольшой группы людей, которые слушали какого-то потертого типа с неопрятной седой бородой и засаленными кудрями, сосульками свисавшими на воротник ветхой джинсовой куртки. Бородач что-то увлеченно втолковывал своим слушателям, жестикулируя дымящейся сигаретой без фильтра и поминутно поправляя сползающие очки. Абзац остановился, чтобы послушать, и с первых же фраз понял, что бородач беззастенчиво врет, повторяя расхожую байку о якобы имевшем место в семидесятом году приезде «Битлз» в Москву. Легенда о случайной встрече с «жуками» в буфете аэропорта ходила по городу кругами, то затихая, то вновь возвращаясь к жизни, но Шкабров впервые видел пустозвона, который отважился излагать ее от первого лица. Впрочем, подумал он, чем черт не шутит? Может быть, так оно все и было. А может быть, вот этот засаленный тип много лет назад самолично придумал эту сказку и так долго ее рассказывал, что в конце концов поверил в нее сам?
Он стал от нечего делать разглядывать слушателей и неожиданно столкнулся взглядом с каким-то незнакомым человеком средних лет. Наружность у этого гражданина была самая непримечательная, и Абзац не понимал, что привлекло его внимание в этом плотном, как постаревший Колобок, невзрачном лысоватом блондине в линялом джинсовом костюме и белых кроссовках. Туго обтянутое футболкой объемистое брюшко этого почитателя «Битлз» откровенно выпирало между полами его джинсовой куртки, а выражение лица живо напомнило Абзацу ту почти комичную печаль, которую можно видеть на мордах охотничьих собак. Между указательным и большим пальцами правой руки этот бывший блондин катал сигарету, разминая ее перед употреблением. Лицо у него при этом сохраняло скорбное выражение, но глаза — Абзац готов был поклясться в этом — смеялись, из чего следовало, что незнакомец видит рассказчика насквозь и от души потешается над его историей, хотя предпочитает держать свое мнение при себе.
Не удержавшись, Шкабров позволил себе слегка улыбнуться: блондин понравился ему чем-то неуловимым. Чем конкретно, объяснить было бы трудно, но возникшая симпатия была взаимной — «Колобок» ответил на улыбку Шкаброва, глаза у него на мгновение потеплели. Потом, словно вспомнив что-то и спохватившись, он принялся оглядываться по сторонам и вскоре отчалил от группы, где стоял Абзац. Он ушел, не оглянувшись, и Шкабров подумал, что так и должно быть. Возможно, он принял желаемое за действительное, решив, что встретил человека, который был ему чем-то близок. И потом, что это значит: близок?
«Черт знает что, — подумал Абзац, отходя от группы, где уже разгорелся ожесточенный спор. — Симпатии, улыбочки… Это еще можно было бы понять, будь на месте того блондинчика красивая женщина. Что мне померещилось в этом пузане? Вот именно — померещилось… Нет в нем ничего и быть не может. Да и не нужно мне это все. У меня своих забот полон рот… Улыбается он! Может быть, как раз он за мной следит, отсюда и улыбочки…»
Высмотрев свободное место на краю скамейки, Абзац присел, заложив ногу за ногу, и закурил. На бульваре зажглись фонари, мошкара бестолково толклась в конусах отбрасываемого ими света. Небо сразу же потемнело и словно исчезло вовсе, заслоненное электрическим сиянием. Где-то за спиной у Абзаца забренчала гитара, и несколько голосов нестройным хором затянули «Желтую субмарину». Шкабров слегка поморщился: он терпеть не мог всех этих туристических штучек наподобие хорового пения у костра. Кроме того, его всегда коробило, когда хорошую музыку упрощали и уродовали неумелым исполнением. Он даже обернулся через плечо, почти уверенный, что увидит в сгущающейся темноте разгорающееся пламя костра, но никакого костра на Гоголевском бульваре, конечно же, не было и в помине.
«А ведь мой „хвост“, наверное, с ума сходит, пытаясь понять, какого черта я здесь делаю, — подумал Абзац, снова принимая нормальное положение и откидываясь на спинку скамьи. — Ничего, ничего, пусть поломает голову, поупражняет мозги. Ему это будет оч-чень полезно…»
На другом конце скамьи пожилой гражданин с длинными седеющими волосами беседовал с прилично одетым мужчиной примерно одного с ним возраста, по виду — типичным чиновником. Эти двое обсуждали сравнительные достоинства бобинных магнитофонов «Юпитер», «Орбита» и «Маяк» с таким жаром, словно эти древние гробы только вчера появились на прилавках столичных магазинов. На скамейке рядом с длинноволосым лежало несколько картонных коробок с бобинами. «Господи, — подумал Абзац, — ну и паноптикум! Но здесь как-то уютно, словно вся эта компания открыла секрет управления временем и по вечерам, устав от суеты, в полном составе отправляется в начало семидесятых, чтобы там расслабиться и набраться сил для следующего дня.»
— Эй, отец, — услышал Абзац чей-то развязный, откровенно пьяный голос и поднял голову. — Музычку продаешь?
Вопрос был адресован длинноволосому соседу Абзаца. Задал его юнец лет двадцати с небольшим — крепкий, румяный, голубоглазый, что называется, кровь с молоком. Росточка в этом крепыше было чуть-чуть поменьше двух метров, из распахнутого ворота его легкой рубашки словно невзначай выглядывал треугольник тельняшки с голубыми полосками. Румянец на его щеках горел неровными пятнами, которые то и дело буквально на глазах меняли свои очертания, и Шкабров понял, что юноша пребывает в состоянии пьяного куража. Ему сразу же захотелось уйти: он был не в том возрасте и положении, чтобы от нечего делать ввязываться в случайные уличные скандалы.
А в том, что дело пахнет скандалом, можно было не сомневаться, поскольку за румяного амбала, сильно шатаясь, цеплялся еще один молодой человек, тоже пьяный в дым и тоже в десантном тельнике. Услышав слово «музыка», он с заметным усилием вскинул тяжелую голову и зашарил по лицам присутствующих мутным, ничего не понимающим взглядом.
«Какого черта я тут сижу? — подумал Абзац. — Надо уходить, пока не началось. До чего же я ненавижу эти молодые сытые хари в тельниках и беретах разных мастей! Возвращаются из своих горячих точек и всю оставшуюся жизнь ищут, кого бы им поставить на колени мордой к стене…»
— «Руки вверх» у тебя есть? — продолжал допрос румяный защитник отечества. — «Крошка моя, я по тебе скучаю…» есть?
— Дерьма не держу, — сдержанно ответил длинноволосый.
Его прилично одетый собеседник бочком двинулся к выходу из сквера, поняв, как видно, что дальнейшее пребывание здесь может оказаться опасным для здоровья. Абзац удивился: седой битломан словно специально нарывался на неприятности. Мог бы, кажется, ответить и повежливее… Хотя этим пьяным отморозкам наверняка безразлично, что и в какой форме им ответили: все равно найдут к чему прицепиться.
