— Да, конечно…

— И, кстати, ваше письмо. У вас отличный стиль, но вы страшно перебираете с комплиментами…

Лесор почувствовал, как на коже выступили пупырышки. Везет же, надо было наткнуться на какую-то любовь Фаусона «по переписке».

— Вы имеете в виду которое письмо?

— А, что, были еще и другие? То, которое мне вручили здесь, в библиотеке, четыре дня назад… Я даже думала… — она замолчала и смутилась.

«Надо сматываться», — решил дублер. И сказал вслух:

— Невероятно, уже четырнадцать! Я сегодня ужасно запаздываю… Но, может быть, мы встретимся попозже… Либо завтра? («Черт побери, зачем я в это ввязываюсь?») У вас есть телефон?

Вопрос мог оказаться глупым, если у Фаусона уже был записан номер девушки. Но видно не был. Девушка взяла чистую каталожную карточку.

— Пожалуйста, запишите с фамилией, чтобы не перепутать, — хитро, по его мнению, добавил Андре. Благодаря этому он узнал и номер и имя с фамилией Аниты Гавранковой. Когда она уже скрылась за дверью, он облегченно перевел дыхание.

— Могло быть хуже!

Потом вздохнул, вспомнив Кристину. Однако же, как он не раз имел случай убедиться, несчастья любят ходить парами. Едва Андре ступил на порог отеля «Парадиз», как навстречу выбежала хозяйка в сопровождении Гали.

— К вам гость.

Он замер.

— Кто?

— Какая-то женщина, — сказала хозяйка пансионата.

— Час от часу не легче, — охнул актер.

— Ликвидировать? — решительно спросил Гали.

— Нет, нет! — Лесор испугался и поспешил в номер. Ожидающая оказалась девушкой из рода среднестатистических. Ни некрасивая, ни складная. Шатенка. Одета по-американски, в больших роговых очках. Она в равной мере могла быть гувернанткой (если б у Фаусона были дети), секретаршей либо подружкой по армии. Момент неуверенности развеяла сама прибывшая.

— Ах ты, негодник! — воскликнула она, энергично подбегая к актеру, — целую неделю ни слова! Я уже начала волноваться.

Двойник, который в общих чертах ознакомился с биографией своего оригинала, знал, что Мефф холостяк, живет один, есть у него несколько любовниц и постоянная симпатия на работе (имя и фамилия, однако, улетучились у него из памяти). Скорее всего, это была именно последняя дамочка. А ежели не она?

— Как ты меня отыскала? — сказал он, чтобы что-нибудь сказать.

— Ты говорил, что задержишься в Париже. Оставалось только позвонить в здешнюю полицию… Но мне необходимо было с тобой увидеться.

— Очень приятно…

— Как дела с чеком? Ты получил обещанные деньги?

— В принципе…

— Это чудесно! Ты ведь знаешь, я была противницей твоей эскапады, но, пожалуй, ты был прав. Нам понадобится много денег. Конечно, я могла сказать тебе это по телефону, но предпочла лично. У нас будет малыш. Ты рад, правда?

Тот, кто ни разу не проваливался сквозь землю, не может себе представить, что чувствуешь в это время. Вот причина, по которой автор отказывается от подробного описания ощущений Меффа, и переходит сразу к фактам.

Фаусон остановился в десяти метрах ниже уровня местности, в давно бездействующей, а может, никогда и не работавшей подземке. Фонарика у него не было, но его отличные часы фосфоресцировали настолько интенсивно, что он мог осторожно передвигаться вперед. Туннель шел совершенно прямо, только местами перекрытый большими обвалами. Мефф считал шаги, и когда прошел около полукилометра, решил выглянуть на поверхность. Вентиляционный колодец был засыпан, к счастью, естественным щебнем и мусором. Так что он выглянул, лишь слегка поцарапавшись, хотя это стоило ему большого расхода энергии: проникновение вертикально вверх требует даже от дьявола определенных акробатических способностей. Покрытый мусором, он высунул на поверхность голову и тут же вынужден был снова убрать ее, поскольку оказался между трамвайными рельсами, по которым как раз в этот момент проезжал дребезжащий от старости вагон. Трамвай проехал и Мефф мог снова высунуть голову.

По обе стороны узкой, мощеной тесаным гранитом и базальтом улицы, вытянулась плотная застройка города. Некогда это, видимо, был район среднеобеспеченных слоев населения. Сейчас к домам времен войны за освобождение прилепились десятки пристроек и надстроек из дерева, строительных отходов, бочек и жести, так что трудно было разобрать, что тут жилище, а что голубятня. Толпы, заполнявшие улицы, состояли из людей в серых хлопчатобумажных туниках с множеством разноцветных пуговиц, которые составляли единственный элемент украшения. Пол удавалось различить с определенным трудом, ибо мало кто из опуговиченных модниц позволял себе роскошь носить длинные волосы либо цветные косынки. Наряду с трамваями в уличном движении доминировали велосипеды, рикши и иные плоды отечественного изобретательства. Какая-то старушка, переходя улицу, чуть не наступила Фаусону на голову, торчащую из земли. Бабуля тихо пискнула и проковыляла на другую сторону. Никто на это не прореагировал. В любой момент мог подойти следующий трамвай. Фаусон не собирался искушать судьбу. Он напрягся и выбрался окончательно.

Выглядел он жутковато. Изысканный гарнитур был в лохмотьях, а лицо, испачканное грязью, могло бы напугать даже трубочиста. Он вышел на тротуар — теперь его заметили. Люди расступались и обходили его широкой дугой. Мало того, что иностранец, так еще и такой замызганный! Вдалеке послышался вой жандармских машин. Мефф беспокойно осмотрелся. Неожиданно у него за спиной отворились двери и какой-то толстый негр втащил его внутрь. Из слов, произнесенных на ужасном диалекте, были понятны лишь «друг» и «Святая Жандармерия».

У нижнего этажа было, по-видимому, любопытное прошлое. Предназначенный под кафе либо модный магазин, он при помощи перегородок из фанеры и дополнительных настилов был переоборудован в несколько квартир. Каморку, в которой оказался Фаусон, занимал чернокожий толстяк с женой, которая почти тут же куда-то выбежала. Хозяин дал ему таз с водой, ковш и здорово потрепанную местную одежду. Жестами дал понять, что найдется и что-нибудь из съестного. Мефф поблагодарил жестами и мимикой, стараясь убедить туземца, что лучше будет, если они распрощаются. Негр тем же способом отвечал, что это для него было бы бесчестьем. Кроме того, он начал проделывать плавные движения в воздухе, сообщая о чрезвычайно привлекательной дочери, которая вот-вот должна подойти.

— Алехо! Алехо! — вдруг прозвучал снаружи женский голос.

Хозяин тут же повалился на пол. Секундой позже со всех сторон застрекотали автоматные очереди. Пули рассекали воздух, разумеется, не задевая адского посланника. Лежащий пластом Алехо думал только об одном, хватит ли того эквивалента, который он получит за исполнение гражданского долга, после покрытия повреждений в жилище на покупку будильника, который он обещал жене на День Женщин?

Стрельба прекратилась. Через двери с трех сторон ворвались жандармы в сутаномундирах, и, видя. Меффа целым и невредимым, от изумления разинули рты. Фаусон удивил их еще больше, когда достал свой спрей и нажал головку. На сей раз распространился не благовонный аромат фиалок. Полыхнуло огнем. Нечеловеческий вой вырвался из глоток полицейских. Пламя охватило одновременно все их тела, мундиры и внутренности, однако не затронуло ни колченогой мебели, ни стен, ни даже какого-то любопытствующего ребенка, который вбежал вслед за стражами порядка. Мефф незамедлительно проник сквозь фанеру, растолкал двух притаившихся за нею жандармов, еще раз пшикнул огнем и погрузился в лабиринт проходных дворов. Погоня быстро осталась позади. Еще два переулочка, улица и он почувствовал себя в безопасности. В здешней одежде, со скромной красотой южанина, он почти не отличался от туземцев.

Он шел по городу, несколько взбудораженному, несколько напуганному. По улицам проносились летучие патрули. Люди отворачивались и молчали. Впрочем, возможно, им просто нечего было сказать. Всюду висели плакаты с Бандальеро на фоне Пернатого Змея со святым Христофором в лапе, а также другие картинки, совершенно непонятные. Особо часто попадались афиши, разрисованные цветочками и пальмовыми веточками, на которых были изображены десятки туземных физиономий. Может, передовики труда, может, представители каких-то местных властей?