Над бирюзовым заливом раскинулся Пунта Либертад, ранее — Сьюдад Мортес, именуемый не столь жемчужиной, сколь тигриным глазом южных морей. Упоминавшийся выше Христофор Колумб открыл злосчастный кусок суши первого апреля во время одного из своих последних плаваний и намеревался даже дать ему название «Prima Aprilis», но первые же контакты с воинственными туземцами заставили его отказаться от своего намерения. Часть экипажа, оставленная в Сьюдад Мортес, была выбита до последнего человека и съедена, прежде чем свершился следующий визит испанцев. Впрочем, учитывая густую сеть рифов, окружающих побережье, подобные приключения случались со многими потерпевшими катастрофу завоевателями систематически в течение двух следующих столетий. Земля здесь не была богата золотом, так что не привлекала ни конкистадоров, ни искателей приключений. Ее время от времени навещали корсары, пираты и флибустьеры. Сир Фрэнсис Дрейк вел в устье бухты «Dios Gracias» бой с тремя испанскими талионами, а Морган даже продал испанскую княгиню местному кацику, который, вероятно, в связи с отсутствием описания по обслуживанию, съел ее незамедлительно вместо того, чтобы черпать удовольствия иного рода. Здесь добавим, что по данным статистики отцов иезуитов и доминиканцев по количеству съедаемых в год миссионеров Трапезия побивала все рекорды, опережая Меланезию и Черную Африку. В кругах Бронзовых Врат [31] даже ходил анекдот, что-де, священник, собирающийся нести слово божие в несчастную страну, должен перед отплытием поселиться и поперчиться, дабы сэкономить время местным поварам. Однако в половине XVIII века кто-то из бюрократов вице-королевства Новой Испании вспомнил о болотах Трапезии. Возрастал спрос на сахарный тростник.

Мушкеты Алонсо де Ибальдио и пищали, стоящих у берегов бухты «Dios Gracias» «Санты Клары» и «Санты Тересы», выбили из туземных голов все мысли о независимости. Самих туземцев перебили за следующую четверть столетия, доставив на их место «эбеновую» рабочую силу. Болота превратили в плантации, на террасах древних храмов воздвигли позднебарочные церкви.

Ввиду недостатка времени мы оставляем в стороне историю девятнадцатого и начала двадцатого столетий. Отделившись от испанцев в ходе всеамериканской революции и после провала концепции федерации, малюсенькое государство пережило шестьдесят семь государственных переворотов и шестьдесят восемь президентов (шестьдесят восьмой скончался без посторонней помощи только потому, что его хватил удар во время церемонии принятия присяги, прежде чем кто-либо из покушающихся успел сориентироваться в наличии новой цели для стрельбы). Со временем покушения становились все драматичнее, особенно когда в Трапезии стали добывать каучук, обнаружили бокситы, серебро и нефть.

В тридцатые годы основное влияние в стране перешло к семейству Гонзалесов, богатых плантаторов с Юга. Но и эта династия не принесла вожделенного мира республике, где смерть от старости была величайшей редкостью, а количество казненных трапезийцев конкурировало с количеством погибших в братоубийственных стычках. Три очередных президента, из которых первый — Алонсо, был националистом, впрочем, его свергла Национальная Гвардия, второй — Марио, фашистом, что не помешало ему в 1945 году объявить войну государствам «Оси», третий — Педро, консервативным либералом (он запретил пытки и публичные казни, удовольствовавшись повешением наказуемого в присутствии лишь близких родственников), властвовали в сумме двадцать лет. Некоторые трапезианцы считали такую продолжительность событием необъяснимым, равным, пожалуй, только повторному явлению Пернатого Змея.

Педро был самым прытким из всей родни, он даже окончил элитарную школу профессиональных унтер-офицеров в близлежащей Этании, республике, главенствующей в тамошних регионах. Царствование, иначе трудно назвать правление президента Педро Гонзалеса, несомненно, наиболее выпукло проявило синдром Трапезии. Педро вступил в президентство после того, как собственноручно прирезал брата и расстрелял весь Тайный Совет, за исключением министра полиции, соавтора заговора, который погиб лишь через год, уже будучи вице-президентом, при катастрофе спортивного самолетика. Гонзалес, понимая не абсолютную легальность своей власти, стремился сохранить максимум видимости демократии. Он призвал этанских советников, открыл университет и запретил смертную казнь за проезд зайцем в трамваях, создал три партии: либерально-консервативную, социально-сдерживающую и тотально-демократическую. Почетным председателем всех трех был он сам. Он даже организовал выборы, которые, как показал подсчет бюллетеней, выиграл, набрав сто восемьдесят и две десятых процента всех поданных голосов.

Результаты столь радикальных перемен не замедлили сказаться. У людей, привыкших к тому, что рот можно раскрывать только у зубного врача, возник сумбур в голове. Первым бунтарем стал поэт Монтинес, сын торговки предметами религиозного культа и сотрудника полиции, изнасиловавшего ее во время допроса, имевшего целью выяснить, почему Христос на продаваемых ею иконках имеет явно антигосударственное выражение лица? Монтинес входил в ту немногочисленную группу людей, которым дали возможность три месяца обучаться за границей. Однако он отплатил своим добродеям черной неблагодарностью: не только отказался написать цикл Сонетов «Когда я мыслю о нашем Законодателе», но накарябал и прочел публично (в семейном кругу, однако, все же!..) пасквиль под названием «Три глотка свободы», воспевающий прелести Парижа, Лондона и Рима, которые он посетил в порядке творческой стипендии. В ту же ночь три доноса (слушателей импровизированного авторского вечера было четверо, но дядюшка Хорхе не умел писать) легли на стол районного комиссара полиции. Намек был виден невооруженным глазом. Монтинеса арестовали. Но вместо того, чтобы расстрелять, четвертовать или хотя бы в порядке чрезвычайной милости отправить пожизненно в каменоломни имени святого Хосе Работяги ему по непонятному капризу el Presidente выдали паспорт, дали лодку и приказали сматываться.

Пример оказался заразительным. Каждый день стали появляться молодые поэты, художники, да что там — инженеры, провозглашавшие идеи, мягко говоря, анархистские в надежде на то, что и им достанется своя лодка.

Гонзалес разобрался в «ляпе» только тогда, когда стало не хватать плавсредств. Он незамедлительно спустил с цепи трех вице-министров полиции, и кровь снова потекла по канализационным каналам в синие глубины бухты «Dios Gracias». Перебили значительную часть молодой интеллигенции, раздавили дорожными катками демонстрацию разгоряченных студентов университета имени Законодателя, и все указывало на то, что наконец-то воцарится мир, порядок, покой, но тут заговорило общественное мнение сопредельной Этании.

«Это кому же мы выделяем помощь и кредиты?» — гавкали многотиражные газеты. Толпы сожгли консульство Трапезии, закидали яйцами фольклорный коллектив, совершающий турне (кстати, из всего коллектива в страну вернулись только дирижер и шофер), пытались даже освистать представителя республики в Организации Объединенных Наций.

Обеспокоенный задержанием кредитов Гонзалес сместил трех вице-министров, создал новое правительство, в котором оказался даже один профессор (латыни), а Монтинесу присудил Государственную премию. Поэт предпочел за ней не приезжать. Впрочем, спустя два года его нашли с оперенной стрелой в спине на собственной вилле в Беверли Хиллс. Президент также наложил запрет на аресты за отказ слушать правительственное радио. Рабочим, протрубившим на предприятии двадцать лет, разрешил по их желанию менять место работы, крестьянам снизил налог с девяноста до восьмидесяти процентов и даже позволил свершать обряды погребения жертв репрессий.

С тех пор каждые два-три года разражались пароксизмы террора, позже смягчаемого маслом цивилизации. Однако мы прекрасно знаем, куда ведет такая непоследовательность. Педро Гонзалеса собственными ляжками удавила его последняя любовница, как оказалось, содержанка возмутителя спокойствия в эмиграции. Недолгое безвластие, во время которого армия заняла президентский дворец и аэродром, а полиция и Национальная Гвардия — банк и порт, окончилось компромиссом благодаря вмешательству посла Этании. Новым президентом стал Эстебан Амарильо, тот самый несчастный профессор латыни, которого даже близкие называли «Недотепой». Он предложил постепенный переход к демократии, то есть выборы через десять лет и паспорта для всех — через двадцать. Но не успел.