– Видите, мадам, как просто делаются эти дела, – мягко молвил де Лабрус. – Я не из тех, кто прощает грубость и несговорчивость по отношению ко мне.

Ката зашипела, замычала.

– Понимаю, мадам. Сейчас я вас освобожу от этого тряпья. Лишь прошу проследовать за мной внутрь дома. Пожалуйста, проходите. – И он галантно пропустил ее в дверь, из которой сочился неяркий свет канделябра.

Де Лабрус провел ее в спальню, окна которой были зашторены, а снаружи закрыты толстыми ставнями.

– Здесь нам никто не помешает, мадам, – и с этими словами он вырвал тряпку из ее рта. – Вот вы и свободны, моя птичка. Располагайтесь и чувствуйте себя как дома.

Де Лабрус не обращал внимания на то, как она отплевывается, готовая закричать и вскочить. Он опередил ее, сказав:

– Кричать бесполезно, мадам. В доме никого нет, а стены и окна достаточно толстые и не пропускают ни звука. Нам никто не помешает. Хотите вина? Сока, фруктов?

– Хочу убить вас, паршивый пес! – наконец сумела бросить ему в лицо Катуари.

– О, как романтично, грозно и многообещающе это звучит, мадам. Кстати, что это за имя у вас? Ката. И кто вы с супругом такие? Вы плохо говорите по-французски, и хотелось бы узнать, откуда вы и кто такие?

– Не ваше дело, негодяй и преступник! Вы поплатитесь за это перед Богом! Отпустите меня немедленно!

– Успокойтесь, мадам Ката. Вы ведь видели, как я расплачивался за вас, выслушивая наглости от вашего мужа. Я хочу получить за это нечто такое, что вы легко можете дать мне. И всего-то! Стоит ли волноваться из-за такого пустяка?

Он приблизился к ней, попытался обнять. Катуари с силой ударила его по лицу, оттолкнула и отбежала к дальней стене спальни, подальше от кровати.

– Это вы зря, – молвил де Лабрус зловещим шепотом. – Вы за это должны будете заплатить, мадам.

Он двинулся к ней, обманным приемом схватил ее руку, занесенную для удара, завернул ее за спину и впился в губы. Тут же ойкнул, отскочил, приложил ладонь к губам, посмотрел на кровавое пятно.

– Стерва! Так ты кусаться!..

Катуари оттолкнула стул, отпрянула, но стена преградила ей путь. Его удар был точен. Она покачнулась, ухватилась за штору и едва устояла. В голове гудело, перед глазами на мгновение поплыл туман.

Второй удар был слабей, но от него щека заалела и запылала жгучим пламенем. А Огюст остановился, словно сожалея о содеянном, и сказал, тяжело дыша:

– Запомни, стерва! Или ты будешь моей, или тебе не жить. Можешь выбирать!

Она молчала и вдруг вспомнила о том, что с некоторых пор всегда носит в складках платья маленький кинжальчик. Рука метнулась к тому месту, остановилась, а мозг пронзила острая, как молния, мысль: «Хоть бы не догадался!»

– Дайте платок, негодяй! Моя сумочка пропала!

Он заторопился, протянул платок, источавший аромат дорогих духов. Ката смочила его водой из кувшина, стоящего на столике, и приложила к щеке, пылавшей огнем.

– Я вижу, вы немного успокоились, мадам. Не пора ли завершить наше дело?

Она не ответила, смотрела, как он неторопливо раздевался. В голове лихорадочно мельтешила мысль о том, как бы наверняка поразить это ненасытное похотливое тело? Она немного повернулась, скрыв правую руку, и нащупала ею ножны кинжала. Сердце женщины забилось с надеждой.

Тем временем де Лабрус почти оголился, вопросительно глянул на Катуари, потом усмехнулся и заметил:

– Прощу простить, мадам. Я вам быстренько помогу раздеться.

Он приблизился, жадные пальцы забегали по спине Катуари, все тело ее напряглось.

Де Лабрус тяжело и возбужденно дышал, расстегивая множество пуговиц. А рука Катуари уже нащупала рукоять и тихонечко вытащила клинок.

Его горячие губы присосались к ее шее, она резко повернулась к нему лицом. Он расценил это как предложение, потянулся к губам и вскрикнул. Глаза полезли из орбит, губы дрогнули и прошептали:

– Гадюка! Паскуда! Ты осмелилась ударить меня!

Он был страшен. Катуари на секунду остолбенела, и в этот момент он ударил ее в живот. Резкая боль обожгла ее внутренности. Она наклонилась, но в голове блуждала одна мысль: «Он не убит, он не убит! Надо преодолеть боль и добить этого ублюдка, подонка!»

Катуари ткнула кинжал в тело еще раз, потом еще и еще. Она уже не соображала, что и зачем делает. Кровь текла ручьями, де Лабрус медленно оседал на пол, что-то бормотал, а она все продолжала и продолжала тыкать в его голову, шею, лицо.

Потом она словно очнулась, едва дыша. Воздуха не хватало. В свете канделябра она на полу увидела тело, еще дергавшееся в предсмертных конвульсиях.

Катуари сделала шаг назад. Боль опять чуть не опрокинула ее. Согнувшись и обхватив живот рукой, она потащилась к выходу, с трудом открыла дверь и выползла на двор. Темнота и свежий воздух немного ослабили боль и слабость. Она поковыляла к воротам, затем вышла на пустынную улицу и поплелась к дому. Ее вело чутье. Голова не работала. Она продолжала сжимать в руке окровавленный кинжал, платье было забрызгано кровью, но она этого не видела, не ощущала. Лишь непреодолимое желание, стремление побыстрее добраться до своего дома.

Лишь изредка мелькали кусочки мыслей о Луке. Она почти ничего не видела, но знала, что с ним произошло что-то очень плохое. И это чувство гнало и гнало ее дальше, превозмогая боль и слабость.

Дом был освещен. Служанки носились с выпученными глазами. Они быстро заметили хозяйку, подняли вопли. Соседи открывали окна, выглядывали наружу, спрашивали, что случилось.

Приковылял Лука с белой повязкой на голове. Он шатался, но подхватил Катуари и с помощью служанок уложил ее в постель. Одну из них он послал за врачом, другая с охами и причитаниями раздела и умыла ее.

Доктор долго возился с Катуари. Лука сидел рядом и молча ждал, поглядывая на постель с содроганием и яростью.

Когда доктор закончил, Лука спросил упавшим голосом:

– Что скажете, доктор?

– Кровотечение остановлено, месье, но ребенок потерян. Я сожалею, месье.

– Она изнасилована, доктор?

– Нет никаких признаков этого, месье. Кто-то очень сильно ударил ее в живот, и она… словом, она потеряла ребенка. Но ее жизнь, мне кажется, вне опасности. Я пропишу курс лечения, и через недельку она встанет. Успокойтесь, ведь вы, я смотрю, тоже пострадали. Кто это вас так отделал?

Лука, превозмогая боль, поведал о происшествии, приключившемся с ними. Доктор сказал:

– Месье, вам следует самому полечиться. У вас повреждена голова, и волноваться, работать и прочее противопоказано. Занавесьте окна, лежите и ждите в полумраке. Никаких волнений и резких движений, месье! Завтра я к вам загляну.

Лука все думал, что же случилось, но беспокоить Катуари, расспрашивать ее не посмел. Да и у самого голова кружилась, болела страшно. Служанка постоянно прикладывала к его лбу компресс с холодной водой, но боль не утихала. Спать он не смог. Только под утро, когда служанка напоила его настоем трав, он заснул.

Прошло несколько дней, а Катуари ничего не говорила, молча взирала на мир, едва прикасалась к еде и лишь пила лечебные настои.

Медленно приходил в нормальное состояние и Лука. Голова продолжала болеть, кружилась, стоило ему лишь подняться на ноги. Он постоянно пытался заговаривать с Катуари, хотя это давалась ему с трудом и болью. Она не отвечала и лишь с детьми что-то лепетала, ласкала их.

Она медленно ходила по дому, ни во что не вмешивалась, никого не ругала. Служанки шарахались от нее, старались не попадаться на глаза, а она словно ничего не замечала.

Наконец, когда Лука уже мог свободно передвигаться, Катуари неожиданно заговорила.

– Люк, мы должны переменить место жительства, – решительно заявила она.

– Зачем это, Ката? Мы только обжились.

– Я не смогу здесь больше жить.

– Но тебе ничто больше не угрожает, милая моя! Весь город тебя жалеет и ищет преступников. Главному ты уже отомстила. Он мертв.

– Я все понимаю, но если ты не согласен, то я уеду на Доминику с детьми.