Приезда милиции я ожидала, сидя в кресле под розаном, окруженная запоздалой заботой и запахом валерианки. На сюсюканье подружек я не реагировала, как и на их любопытные мордочки — это я им мстила. Пусть помучаются, впредь будут знать, как меня перевоспитывать.

От шока я почти отошла — о пережитом ужасе напоминало только саднящее горло — у меня оказалась на удивление крепкая психика. Память, как выяснилось, была тоже ничего, потому что я смогла подетально восстановить в голове все нюансы увиденного.

Итак, на помойке я обнаружила труп пожилой женщины. Лежал он лицом вниз, на левом боку, руки его были вытянуты, ноги поджаты. Из живота жертвы торчала пластмассовая рукоятка.

— Жертвы? Вы так уверены, что ее убили? — Этот неуместный вопрос задал мне 15 минут спустя прибывший по вызову молодой опер, после того, как я поделилась с ним впечатлениями об увиденном.

— А вы считаете, что тетя Сима возомнила себя самураем и сделала себе харакири?

— Как-как?

— Харакири, если вам это слово в новинку…

— Что такое харакири, кстати, в Японии этот самурайский обычай называют совсем по другому — сэппуку, я знаю, мне хотелось бы услышать еще раз, как вы назвали жертву.

— Сима. Это уборщица наша. — После его вопросительного взгляда я пояснила. — Я ее по волосам узнала. Фиолетовым, как у Мальвины.

«Опер» укоризненно на меня посмотрел, и мне стало немного стыдно за свою остроту. А потом стыд прошел, в конце концов после такого шока я за себя не отвечаю.

Паренек прошелся по комнате. Развернулся, вид при этом имел сосредоточенный, но все равно не сильно внушительный. Как-то не могу я серьезно воспринимать своих ровесников в ответственных ролях. И вообще, какой-то он не солидный. Одет в джинсы и куртку, на голове кепочка (спасибо американцам, которые своими бейсболками испортили и так не очень хороший вкус наших мужиков), из-под кепочки русые локоночки, глаза голубенькие, наивные. Ну, чистый ангел!

Терпеть таких не могу. И я тоскливо покосилась на смуглые мужественные физиономоии наших настенных мужиков — Клуни, Бандераса и Иглесиаса младшего.

— И давно это Сима-Мальвина… — тут он порозовел и пристыженно опустил очи. — То есть гражданка Сима в НИИ работает?

— Это к отделу кадров.

— Ага. — Не очень вслушиваясь в мои слова протянул он, а потом так же задумчиво, не столько меня, сколько себя спросил. — И кому она могла помешать?

Я неопределенно пожала плечами, типа сами разбирайтесь. Ангелочек кивнул, сложил свой не понадобившийся блокнот и направился к двери. Моя последняя фраза настигла его уже на пороге.

— А, может, это наш туалетный маньяк?

Он обернулся, на его лице читалось недоумение.

— Кто?

— Вуайерист.

— Вуа — как?

— Вуайерист, — повторила я гордо. Вот так-то, господин всезнайка, мы не только про самураев знаем. — Он в туалетных кабинках прячется и ждет, когда какая-нибудь дама писать… — при этих словах его уши заполыхали, — простите, справлять нужду начнет.

— И что он тогда делает?

— Как что? Ловит кайф.

— И как долго?

— Да ему долго не дают, визжать начинают! — хохотнула я.

— Извините, я не точно сформулировал вопрос. Как давно вы впервые заметили его… хм… пристальное внимание?

— Давно. Года полтора.

— Вы считаете, что это он мог убить гражданку? — он заходил по комнате.

— Кто его, маньяка, знает.

— Он агрессивный?

— Что вы! Он у нас тихий.

— Тихий, говорите? — задавая этот вопрос, он остановился напротив моей акварели. Постоял, посмотрел. Ничего, видно, не понял, поэтому попытался рассмотреть ее получше. Придвинулся ближе и ткнулся своим дурацким козырьком в стену, после чего смутился и сел на стул.

— И скромный, как Гюльчатай. Ни разу нам своего личика не показал.

— Значит, личность его вам не известна?

— Так точно, — отрапортовала я, а потом как вскочу. — Послушайте! А вдруг тетя Сима его вычислила? Она была одной из самых рьяных охотниц за нашим маньяком!

— Хм… — Он ненадолго задумался, а потом буркнул. — Разберемся.

И тут в комнату ворвалась Маруся.

Маруся проскакала к своему столу, делая бедрами вращательные движения такой амплитуды, словно вертела халахуп, потом села на краешек стула и томно уставилась на паренька.

— Вы закончили? А то нам работать надо. — Это она врала, ей до работы никакого дела не было, просто Марусе было необходимо построить глазки юному Мегрэ. Как и любому мужчине, появляющемуся в поле ее досягаемости. Дело в том, что Маруся у нас страшная кокетка, хотя дальше кокетства она никогда не заходит, потому, как уже 13 лет живет в почти счастливом браке со своим мужем Алексеем.

— Да, я уже ухожу. — Ангелочек церемонно поклонился и попятился к двери.

— А как вас зовут? — вопрошала Маруся.

— Да я уже, собственно, представлялся…

— Николай Николаевич Геркулесов, — ответила за него ваша покорная слуга. — Младший опер уполномоченный, — делая упор на слове «младший», закончила я.

— Ко-о-о-ленька, — протянула Маруся, чем окончательно смутила парня. Так что из нашей комнаты он почти выбегал.

Когда мы остались одни, первое, что спросила Маруся, было:

— И как он тебе?

Я скривилась. Потом обессилено опустилась на кресло и с двух часовым опозданием потеряла сознание.

Утро следующего дня началось со спора.

— Вам не кажется, что наше торжество надо перенести? — обратилась ко всем нам Эмма Петровна.

— Как? — испугались мы.

— Это же пир во время чумы. Наше веселье будет неуместным. В НИИ трагедия.

— А мы будем медленно и печально, — процитировал кто-то героя анекдота.

— В любом случае, я вынесу это на обсуждение всего коллектива. — Эмма Петровна знала, что в нашей комнате не найдется ни одной, кто бы добровольно отказался от вечеринки.

Сыр бор разгорелся из-за юбилея нашего отдела, которого мы с нетерпением ждали и к которому вот уже месяц готовились.

Конечно, мы все понимали, что Эмма Петровна права, и, быть может, согласились бы его перенести, (перенести, это все же не отменить) но все продукты у нас уже были закуплены, институтская столовая заказана и оплачена, не говоря уже о том, что половина женского коллектива отдела записана на сегодня в элитный парикмахерский салон.

До обеда ничего еще не было ясно. Но в час дня на всеобщем собрании решили торжество все же провести. Однако, строго было наказано громко песен не петь, не дебоширить и пить умеренно. Коллектив сделал вид, что так и сделает.

Итак, мы начали прихорашиваться.

Легче всех было Марусе и Марье — они пришли на работу с «укладкой». Труднее всего мне, ибо красиво причесать мои волосы почти невозможно. Когда-то у меня были шикарные локоны: длинные, до середины спины, темные, пышные. Всем они жутко нравились. Всем, кроме меня. Я всегда мечтала о прямых, как палки, волосах, а в последнее время еще и о «рваной» стрижке. А какая филировка на волнистых волосах? И вот уже год, как я их нещадно травлю перекисью, и, можно сказать, что они у меня стали прямыми, и у меня теперь долгожданная «рваная» стрижка, и даже предпочитаемый джентльменами блондинистый цвет. Волос, правда, стало в два раза меньше, но кого это волнует? Мне и джентльменам нравится. Слезы по моему утраченному великолепию льют только мои подруги да мама с бабушкой.

Когда мой жидкий «сассун» был зафиксирован воском и лаком, я преступила к макияжу. Краситься я люблю, особенно, когда не надо никуда спешить. Долго рисую глаза, брови, губы. Особенно тщательно накладываю румяна, ибо без них по бледности могу соперничать с Кентервильским приведением.

Потом я облачилась в длинное темно-зеленое платье из шифона, покрутилась перед зеркалом и с сожалением натянула под него чехол. Все ж просвечивающие сквозь шифон трусики «танго» выглядели немного вызывающе.