— Поняла я, поняла. Они просто их показывают вахтеру, когда проходят через вертушку, оставляя при этом у себя.

— А это значит, что в момент второго убийства, если вы помните, произошло оно во время вашей вечеринки, он вполне мог быть в здании.

— Как это?

— Очень просто, — начал сердиться Геркулесов. — Вы все, когда уходите, сдаете пропуска, вахтер их раскладывает в ячейки, если какая-то ячейка пуста, он выясняет какая, сверяет со списком работников, что лежит у него под стеклом, звонит диспетчеру и докладывает, что работник такой-то, такой-то не покинул здания, а уж диспетчер либо находит зазевавшегося, после чего выдворяет, либо выясняет, зачем тот задержался, и докладывает на вахту.

— Это еще зачем?

— Зачем докладывает?

— Зачем вообще все эти глупые игры в засекреченную правительственную организацию? Что у нас филиал КГБ что ли?

— Ах вот вы о чем.. Ну это очень просто. В застойные времена этот НИИ и впрямь был секретным объектом, здесь какие-то отравляющие химические соединения изобретали.

— А сейчас?

— Сейчас, как будто, перестали, но порядки остались прежние.

— Ага, — удовлетворенно кивнула я, а потом до меня дошло, что с этими разговорами про конспирацию, я потеряла нить беседа. — А о чем мы до этого говорили?

— О том, что электриков часто вызывают в неурочное время, чтобы починить, например, сигнализацию. Или проводку, или пробки какие, вылетевшие, именно по этому у них особые пропуска.

— И это доказывает, что он мог убить уборщицу в то время, когда мы веселились? — с сомнением протянула я.

— Нет, это доказывает, что он мог убить, потому что учет предъявительских пропусков никто не ведет.

— Не поняла, — с сожалением призналась я.

— Тьфу ты! — разозлился Геркулесов. — Он просто мог остаться в институте на ночь, и никто бы этого не заметил, ведь пропуск на проходную он не сдает, а если он его не сдает, значит, вахтер его не хватится…

— Все! Поняла! — торжественно воскликнула я.

— Фу, — он облегченно вздохнул и картинно вытер лоб рукавом, будто я своей тупостью его замотала до пота.

Я напряженно молчала минуты две, пока не выдала вот что:

— Но это даже косвенными уликами не назовешь, скорее вашими догадками.

— Может и так, но вместе с этим. — И он достал из кармана завернутый в полиэтилен длинный тонкий нож.

— Где нашли?

— Здесь, — он кивнул на тумбочку. — Заметьте, на лезвие запекшаяся кровь.

— Это он для кошек мясо резал.

— А вот и нет! — торжественно воскликнул наш Шерлок Холмс. — Кошкин нож мы изъяли вчера, он лежал на видном месте, поэтому его обнаружили сразу. А вот этот, — он потряс перед моим носом пакетом, — был спрятан за тумбочкой, его я нашел только сегодня. И, как мне кажется, эти сгустки на лезвие, — вновь пакет мне в нос, — говорят о многом.

Я недоуменно уставилась на него, не уяснив, о чем могут говорить сгустки.

— Вы что про сворачиваемость крови ничего не слышали? — удивился Геркулесов. — Кровь, вытекшая из живого человека, и кровь из… ну допустим… замороженной говяжьей печени имеет разную консенстенуцию. Первая еще не свернулась, когда попала на лезв…

— Ну, хватит, — возмутилась я. — Давайте обойдемся без этой тошнотворной лекции. Я вам верю на слово.

— Что и требовалось доказать, — изрек очень довольный собой Геркулесов.

— Значит, это Васька.

— Васька, — уверенно подтвердил он.

— Хм, — я все еще не верила в это, но, скорее, лишь из упрямства — мне претила мысль, что я на Бодяго даже подозрение не распространяла. — Да, пожалуй, вы правы. Больше не кому. А он что говорит на это?

— Естественно, в несознанке.

— В чем?

— Отпирается, значит, не признает своей вины. Но это было вчера, вчера у нас не было этого, — он вновь вскинул пакет с ножом, но на этот раз я отстранилась, хватит, на сгустки я уже насмотрелась.

— Думаете, сегодня сознается?

— Не знаю, от него чего угодно можно ожидать, он же того, — Геркулесов свистнул и покрутил пальцем у виска.

— Да ладно, никакой он ни того, — я повторила свист, — обычный маньяк.

— Да вы что! Он с детства того. У него задержка в развитие 5 лет была, он и сейчас иногда в детство впадает. Сядет в уголке, засунет палец в рот и повторяет «Я плохой, я плохой».

— Вон оно что!

— И мама у него не совсем нормальная. Вернее, совсем ненормальная. Правда, когда-то она была директором ПТУ, именно в нем Вася учился, в другое его бы просто не приняли, а потом у нее крыша съехала, ее выгнали на пенсию и теперь она изводит соседей по подъезду своими выкрутасами. Я ходил к ним домой, так жильцы ко мне с петицией — выселяйте, орут, этих Бодяго к чертям. Мамаша месяц слесарей в квартиру не пускает, чтобы они трубы ей починили, а из-за этих труб весь подъезд в дерьме плавает, а сынок кошатню развел в однокомнатной «хрущевке». А это вонь, знаете, какая?… Нет, лучше вам не знать. — Геркулесова передернуло. — Вот такой фрукт наш Вася.

— Н-да. А сразу и не подумаешь. Я всегда считала его очень приличным парнем. Он такой безобидный на первый взгляд, тихий, и на маньяка совсем не похож.

— А вы думаете, все маньяки имеют зверскую рожу? Да ничего подобного!

— Я не о том. Про рожу понятно, она действительно такая, какой тебя природа наградила… ну или обидела, у кого как. Просто он был таким вежливым, спокойным. Простите, извините, даже глазки лишний раз боялся поднять.

— Это легко объяснить — просто он боялся, что взгляд его выдаст, а по поводу всего остального, я вот что могу сказать. — Геркулесов сел по-турецки, приготовившись вещать. — Лет 20 назад в нашем городе стали находить изнасилованных, изуродованных и убитых девушек. Находили их не часто, но регулярно, примерно пару раз в год. И так на протяжении 4 лет. Маньяк отличался изощренной жестокостью и неуловимостью, прозвали его Лиходеем. Ловили Лиходея все эти годы всем уголовным розыском, но никак не могли поймать, уж больно осторожным был. Но на пятый год охота увенчалась успехом — маньяка поймали. Им оказался слесарь 5-того разряда, активист, трудяга, трезвенник, примерный отец двоих детей Сергей Лимонов. Не слыхали?

— Нет. Мне тогда еще слишком мало лет было.

— Мне тоже не много, но я знаю об этом, и не только потому, что Лиходея поймал мой отец, но еще и потому, что жил он в нашем доме. Так вот к чему я веду? А к тому, что приятнее человека я не встречал. Я же его с пеленок знал, видел, как он к жене относится, к детям, знал, как его уважают на работе. И вот такой положительный гражданин оказался кровавым убийцей. В нашем доме никто не верил, бабки, которые его обожали, даже с транспарантами к дверям прокуратуры ходили.

— Так, может, это и не он? Мало что ли бывает ошибок следствия?

— Это он. Его застигли на месте преступления. После чего он не стал отпираться и во всем сознался, причем, не теряя спокойствия и продолжая вежливо улыбаться. — Геркулесов вздохнул. — Вот так-то! А вы говорите, не похож на маньяка.

— Ничего я, видно, в людях не смыслю! — с сожалением пробормотала я.

— Просто вы их видите лучше, чем они есть, — упокоил Геркулесов, причем, даже не поняв, что сморозил глупость. Знай он меня получше, никогда бы такого мне не сказал, ведь каждый мало-мальски знакомый с моей натурой человек в курсе, что я самый отъявленный циник женского пола, каких только видел свет.

— Значит, подозрение с мужиков нашего отдела можно снять?

— Можно, — кивнул он, после чего встал, поиграл пальцами ног, зачем-то попрыгал и бодро скомандовал. — Тащите сланцы, я уматываю.

Я притащила, он умотал.