И вот с тех пор, ем я с таким завидным аппетитом, что даже Сонькина сестра Нинка мне бы позавидовала. Особенно я люблю все то, что вредно для здоровья и фигуры, а именно: копченое, сладкое и соленое. Шоколад, торты, жирную скумбрию, сало, тушеную со свининой фасоль, плов — все это я обожаю! А еще пиво в неограниченных количествах, орехи, чипсы. Мои товарки только диву даются, когда видят, как часто я совершаю набеги на холодильник.

— Ты скоро не пролезешь в дверь! — ругается на меня Княжна.

— И печень посадишь, — вторит ей Маруся.

— А еще прыщами покроешься, — добавляет Эмма Петровна.

Но мне все нипочем! Я отъедаюсь за предыдущие 20 лет голодовки, ни на минуту не беспокоясь ни о фигуре, ни о здоровье. Просто я считаю, что если пища в удовольствие, то вреда она не принесет. А что касается фигуры, то она у меня почти идеальная: тонкая талия, крутые бедра, аппетитная попка, полная грудь, чуть округлый животик. До модельного стандарта мне, естественно, далеко, но даже если я буду изводить себя диетами, то при моей крупной конституции, все равно не стану двойником Кейт Мосс. И слава богу! Мне мои формы, а-ля Дженифер Лопес, нравятся гораздо больше, чем суповой набор супер-моделей. И, поверьте, не только мне.

Но, пожалуй, приостановим поток самовосхваления, и вернемся к повествованию.

В комнату мы ввалились в полном составе. Тут же загрохотали стульями, защелкали выключателями, зашаркали подошвами сапог, вытирая их о коврик. Я нетерпеливо завозилась с плиткой.

— Давай, Маринка, блины! Есть хочу.

— А когда ты не хочешь?

— Когда сплю.

— А я именно ночью и хочу, — пожаловалась Марья. — Иногда просыпаюсь часа в 2 и иду на кухню пельмени варить.

— А я, — гордо сообщила я. — После 6 не ем. По этому ваши пророчества насчет того, что скоро я не пролезу в дверь, не сбудутся. И я останусь стройной и красивой до…

— До? — вопросительно вытаращилась не меня Маруся.

— До… До самой смерти, — упавшим голосом закончила я.

— Леля, ты чего? — испугалась за меня Маруся. Она, в отличие от других, уловила перемену, произошедшую с моим лицом.

— Там. — Я ткнула пальцем в свой стол.

— Что там?

Все, как по команде, обернулись. И увидели то, что минуту назад увидела я — мой разгромленный, выпотрошенный стол. Ящики валялись на полу, а содержимое их, смешанное в кучу, громоздилось рядом. Перевернутые стаканчики, с высыпавшимися из них ручками и карандашами, бумажки, скрепки, и прочие мелочи покрывали поверхность стола почти сплошь.

— Ты всегда была не слишком аккуратной, — нахмурилась Эмма Петровна, — но сегодня ты превзошла саму себя.

— Надо было так нахавозить! — охнула Марья.

— Когда бы она успела? Мы ведь только пришли. — Княжна глянула на меня растеряно. — Откуда этот бардак?

— И почему ты так побледнела? — испугалась Маруся, а сама тем временем подошла к моему столу. — Фу, гадость!

— Не трогай! — выкрикнула и бросилась оттаскивать подругу от стола. — Или перчатки надевай!

— Почему?

— Пусть милиция приезжает, отпечатки пальцев снимает.

— Ты думаешь, кто-то обыскал твой стол…

— А ты как думаешь? — выкрикнула я. — Только что он искал? — Я зашарила по захламленной поверхности, разгребая перемешанную канцелярскую мелочь.

— Ничего не пропало? — спросила Марья, высунувшись из-за моего плеча.

— А чему тут пропадать? Денег нет, косметики тоже. Одни бумажки. А бумажки он изорвал… Козел…

— А тот документ, который Слоник нашел? Его тоже порвали?

— Нет. — Я достала из сумки книжку, в середине которой красовался потрепанный листок, использованные мной в качестве закладки. — Кстати, в пятницу я проконсультировалась по поводу этой бумажки с доктором Швейцером. Он сказал, что это ерундовая писулька, скорее всего, контрольная по неорганической химии какого-нибудь студента заочника. Сказал, что смело могу выкинуть. — Я засунула книгу обратно в сумку. — Вот дочитаю роман и выкину…

Хмуро оглядев завалы, я начала потихоньку их расшвыривать, едва прикасаясь к предметам обтянутыми перчатками пальцами.

— И что же он искал?

— А кто ОН? — свистящим шепотом спросила Маринка.

— Кто, кто? Маньяк! — испугала саму себя Княжна.

— Ой, мама! — Маруся охнула и брякнулась на стул.

— Да какой маньяк? — разозлилась я. — Чего вы болта…

Я замолкла, ибо под грудой ластиков, только что мною разобранной, я обнаружила лист белой бумаги, на котором красным фломастером было написано:

Берегись, сука!

— Ох, — охнула я, резко отстраняясь от стола, будто кровавые буквы могут причинить мне боль.

— Ох, — испуганно вдохнули все.

Потом загалдели. Каждая старалась перекричать остальных.

— Это кто-то так шутит! — орала Маруся. — Придурок какой-то.

— Скорее всего, — поддакнула Эмма Петровна. — Только не придурок, а придура. Это же баба, ясно, понятно… Она из зависти, наверное…

— Какая баба! Это мужик, — перебила Княжна. — Баба не додумается. Потом, почерк явно мужской, вон буковки какие корявые…

— Конечно. Воспользовался общей паникой и решил тебя напугать…

И среди этого гама вдруг раздался тихий, испуганный, но очень отчетливый голос Марьи.

— А как этот придурок попал к нам в комнату?

Повисла напряженная пауза.

Девчонки стояли истуканами, даже не шевелились. Все взгляды были устремлены на меня, будто они надеялись, что я их сейчас успокою, заверю, что я сама устроила на столе беспорядок, и анонимную угрозу адресовала сама себе, дабы всех развлечь.

— Выходит, что кто-то был в нашей комнате. И этот кто-то не шутник, а убийца. И он решил сделать следующей жертвой меня, — чуть не плача закончила я.

Все ахнули.

— Но как он сюда попал? Ведь у нас кодовый замок!

— Код многие знают.

— Как многие! — возмутилась Княжна. — Только наши мужики и зна… Леля, уж не хочешь ли ты сказать, что это кто-то из них?

— Скорее всего.

— Не может быть! — заголосил весь курятник в страшной панике.

— Но чтобы вас успокоить, скажу, что замок у нас элементарный, количество комбинаций ограничено, открыть его мог практически любой упорный человек.

— Значит, это не обязательно кто-то из наших? — обрадовалась Маруся, она просто не могла представить, что кто-то из тех, кого она с таким пылом любит и кормит своей выпечкой по праздникам, способен на злодейство.

— Не хочу тебя разочаровывать, но, похоже, что все же кто-то из них.

— Но кто? Кузин старый, у него внуки, ему не до этого, Серега слишком хилый, чтобы справится с кем-то, кто крупнее зайца, Санин с Маниным чокнулись на железках, им не до убийств.

— Остается Зорин, — страшным шепотом выдала Княжна.

— Да перестань! Нашла на кого думать, этот и мухи не обидит, — уверенно оборвала ее Марья.

— Стоп, стоп! — Я подняла руку, предотвращая зародившийся спор. — Не о том размышляем. Нам надо выяснить, когда это, — я брезгливо мотнула подбородком в сторону стола, — подбросили на мой стол.

— Как когда? Ясно, что вчера.

— Почему именно вчера?

— Точно — вчера, — деловито изрекла Маруся и поудобнее устроилась на стуле, который до сего момента занимала лишь на треть. — Ты ушла в два. Ну и мы следом.

— А работа? Нам ведь полно складских документов принесли на обработку.

— Какая работа, Леля? Мы все перенесли душевную травму, когда увидели ту несчастную женщину, как там ее…

— Мы все? — засмеялась я. — По-моему, кроме нас с тобой ее никто не видел.

— Остальные могли вообразить. А воображение у нас, сама знаешь, — и Маруся со значением покосилась на Княжну. — Короче, мы отпросились у Кузина пораньше, наплели ему о расшатанных нервах и утаили о том, что у нас работы полно. Он нас и отпустил.

— И, выходит, что весь отдел знал, что наша комната пустует.

— Весь, ни весь, а мужики, как есть четверо, присутствовали, когда я перед Кузиным страдание жертвы Фреди Крюгера изображала.