Обвинение в контрреволюционности нимало не задело полковника. Его бы оскорбило обратное. Однако определенный резон в словах Всесвятского был. Раз выдвинуто обвинение, то должно быть и опровержение. Слухи – страшная сила. Неясно, кто их пустил, однако, раз начав циркулировать, они так и будут ходить в народе. Возможно, даже тогда, когда многих из присутствующих уже не будет в живых.

И лишь Яков вызывал подозрения. Невольно вспоминалось мнение Орловского о бывшем приятеле, а также непосредственный род занятий бывшего революционера. Как говорили многие в том же народе, люди, попавшие к Шнайдеру, обратно не возвращались. Тех же, кому повезло, было не узнать.

– Ротмистр Раден в данное время очень занят по службе. Поэтому отпустить его в город я не могу. Лучше приезжайте к нам. Там спокойно побеседуете с бароном. Свободных помещений у нас достаточно, – объявил свое решение Аргамаков.

Шнайдер едва заметно скривился. Встречное предложение полковника его явно не устраивало.

– Гражданин Аргамаков, вы придерживаетесь на службе своих правил, а мы – своих. Закон одинаков для всех, и при всем уважении к вам, мне бы не хотелось его нарушать. Речь-то идет, в сущности, о ерунде.

Насколько знал Аргамаков, ни один закон в республике до сих пор принят не был. Кроме закона о том, что вся власть на территории губернии принадлежит правительству, а сама губерния отныне является республикой.

– Извините, но не могу, – твердо произнес Аргамаков. – Бригада находится на казарменном положении. Все военнослужащие заняты подготовкой к боям, и отпустить кого-либо из них – значит ослабить боевую мощь остальных. Ждем вас у себя.

Показалось, что глаза Шнайдера на мгновение блеснули красноватым светом.

Впрочем, это было наверняка следствием усталости и расшалившихся нервов.

В следующие мгновения и об усталости, и о нервах было забыто. Дверь широко отворилась, пропустила внутрь молоденького офицера с полевыми погонами прапорщика и закрылась вновь.

Среди граждан правительства пронесся сдержанный ропот. Это же черт знает что, когда каждый желающий без приглашения вваливается на закрытые заседания!

– Господин полковник, разрешите обратиться!

Штатских прапорщик проигнорировал, а из военных его командир был самым старшим по званию.

– Разрешаю. – Аргамаков невольно поднялся.

С хорошими вестями так не ходят, а значит…

– Получен телеграф от Орловского. Со стороны Рославля отряд атакован бандой численностью не менее восьмисот штыков и сабель при поддержке бронепоезда. Первая атака противника отбита. Орловский высказывает опасение, что долго держаться не сможет и что у врага возможны резервы неустановленной численности.

– Так. Быстро в бригаду. Передайте полковнику Канцевичу: тревога! Пусть готовится к немедленному выступлению. Я подъеду в ближайшее время.

– Есть передать Канцевичу! – Прапорщик торопливо козырнул и выскочил из кабинета.

– Что это значит? – как-то тихо и подавленно спросил Всесвятский.

– Только то, что какая-то банда пытается ворваться в Смоленск. Судя по наличию у них бронепоезда, похоже, та самая, о которой мы вам говорили. Единственный практический вопрос. Я могу рассчитывать на какую-то поддержку? – В отрицательном ответе Аргамаков был уверен, однако не спросить не мог.

– Черт! И Муруленко так некстати убили! – выругался кто-то чуть в сторонке от стола.

– Толку от этого Муруленко! – возразил другой. – Он уже однажды показал, на что способен.

– Как вы понимаете, господин полковник, так сразу ответить трудно. – Глава правительства заметно побледнел. – Надо выяснить настроение людей, провести среди них соответствующую разъяснительную работу, вдохновить на защиту города и демократии… Думается, ближе к вечеру будет ясно…

– Ближе к вечеру будет ясно многое. Например, возьмет Горобец Смоленск с налету, или его удастся отбить, – перебил Всесвятского Аргамаков. – От вас мне надо только одно: чтобы где-нибудь ближе к городу на самый последний случай были подготовлены запасные позиции. Остальное я сделаю сам.

Он посмотрел на стушевавшихся командиров запасных, презрительно хмыкнул и повернулся к Либченко:

– Что скажете вы, господин капитан?

Прежде чем дать ответ, начальник школы для чего-то посмотрел на Шнайдера, уловил едва заметный кивок и лишь тогда произнес:

– Мы выступаем с вами, господин полковник! Всей школой до последнего человека.

– Благодарю, капитан. По готовности двигайтесь к вокзалу. Там встретимся. Честь имею, господа!

Аргамаков твердой походкой направился прочь и не слышал, как Яков тихо, одними губами, шепнул капитану:

– Чем меньше юнкеров вернется, тем лучше. Понял?

Либченко понимающе кивнул в ответ.

Отвечать вслух он побоялся. Хоть в кабинете и поднялся гвалт, однако вдруг кто-нибудь случайно услышит? А если еще и поймет?

Раден не предполагал, что его обвинят в убийстве гражданина по обороне. Как и то, что мрачный Муруленко убит. Слышанные им в отдалении выстрелы были не редкостью в последнее время. Напротив, редкостью давно стала тишина. Мало ли кто и в кого мог стрелять прошедшей ночью? Судя по звуку, пока доберешься к месту скоротечной схватки, победитель сто раз успеет перейти в другое место, найти же в темноте труп…

Да и не только в темноте. Пробитое пулями тело Муруленко было переброшено через забор в кусты, а так как дом в глубине двора уже с неделю был необитаемым, то и наткнулись на него абсолютно случайно. Наткнулись вездесущие мальчишки, затеявшие игру в казаки-разбойники. Прежде испугались, хотели поскорее убежать, а потом один из них узнал городского главнокомандующего. В итоге о находке было сообщено, куда следует, к дому подъехали борцы с контрреволюцией во главе с самим Шнайдером, погрузили тело в машину, наскоро опросили возможных свидетелей и уехали.

Никто из свидетелей свидетелем не был. Бурные времена быстро отучили людей от излишнего любопытства. Теперь, если где-то стреляли, каждый торопливо проверял запоры в собственном доме и старался не высовываться, чтобы самому не оказаться вольной или невольной жертвой.

Но главное – это не видеть, а говорить об увиденном. Угрюмые сотрудники Шнайдера быстро зачитали выбранным людям о том, что они видели в минувшую ночь, заставили подписаться под заранее написанным текстом, а сам текст выучить наизусть. Ну и, конечно, коротко предупредили, что бывает с двоечниками, неспособными запомнить короткий рассказ, а также с теми, кто любит рассказывать другим о процессе учебы.

Всего этого Раден не знал. С самого утра он был занят обучением новоявленных гусар. Натаскивал их в обращении с винтовкой, демонстрировал, как устанавливать прицелы, тренировал в заряжании и сборке-разборке оружия, проходил учение «пеший по-конному», показывал приемы владения саблей.

Изредка барон признавался себе, что его неудержимо тянет к Ольге. Он видел, как девушка прошла в госпиталь, да сам сходить к ней никак не мог. Главное – служба. Ротмистр слишком хорошо усвоил, что в бою учиться чему-либо поздно. Успел отработать загодя какой-нибудь прием, сумеешь его применить, нет – разговоры излишни. Другой продемонстрирует тебе свою ловкость во владении оружием, и это будет последнее, что тебе удастся увидеть в жизни.

Вот и приходилось гонять неоперившуюся молодежь. Гонять неистово, до седьмого пота, самому же молиться, чтобы судьба дала побольше времени на столь необходимую учебу.

– Перекур пятнадцать минут, – к радости усталых бойцов наконец бросил барон.

Ни у кого из вчерашних гимназистов часов все равно не было. Да хоть бы и были! В армии единственно правильно идущие часы – это часы непосредственного командира.

Интуитивно, без всякой осмысленной мысли Раден перед самым перекуром переместился с новобранцами так, что вход в госпиталь оказался рядом. Теперь ему надо было сделать лишь несколько шагов, а там долгожданная прохлада коридоров, двери в палаты и подсобные помещения, а за одной из дверей – она. Девушка, которая вчера вечером была так ласкова с ним.