Головная башня «Хунхуза» окуталась дымком, и трехдюймовый снаряд, быстро одолев расстояние, упал в стороне от железной дороги.

На той самой стороне, на которой были неприятельские всадники.

Может, наводчик не обратил внимания на кавалеристов, может, не понял, что это свои, а то и не хватило умения, однако выстрел неожиданно отрезал преследователей от беглецов.

Еще один снаряд упал позади, а дальше очередной поворот скрыл дрезину от бронепоезда.

Отставшие всадники, осознав, что стрельбы больше не будет, вновь положили коней в карьер. Они еще не знали, что два выстрела с бронепоезда лишили их всех шансов.

Дрезина с разгона влетела на станцию, стала тормозить около стоявшего на соседних путях эшелона.

Кавалеристы длинной кавалькадой продолжали нестись наперерез, пока сразу два пулемета, «максим» Дзелковского между деревней и станцией и кольт Жукова с платформы, не пропели похоронную песню всем, кто шел впереди…

К дому правительства ехали, соблюдая армейскую субординацию. Впереди машина с Аргамаковым, следом – с Либченко.

Аргамаков хотел ехать с одним адъютантом, но в последний момент в «паккард» заскочил Изотов с неизменным пулеметом. Полковник посмотрел на поручика строго, безмолвно спрашивая, что это за самодеятельность.

– По приказу начальника штаба, – бодро отрапортовал Изотов, правильно поняв вопрос в глазах командира. – Велено сопровождать машину на всякий случай. В городе неспокойно.

Что в городе неспокойно, Аргамаков прекрасно знал и сам. Смерти он не боялся. Первым побуждением было отослать Изотова, людей слишком мало, чтобы выделять их на охрану. Но забота Канцевича невольно трогала, и, коротко поразмыслив, полковник решил, что начальник штаба, возможно, прав.

Смерть ведь тоже бывает разной. В том числе – глупой, приносящей лишь вред делу. Манией величия Аргамаков не страдал. Просто был он объективен, понимал, что бригада во многом держится на его авторитете, и кто знает, что случится с небольшой частью, погибни он сегодня где-нибудь на улице?

Канцевич – офицер боевой, начальник штаба отменный, вообще, правая рука во всех начинаниях, да только по силам ли будет ему оказаться во главе дела? И честно ли взваливать на кого-то другого собственную нелегкую ношу?

– Ладно. Начальника штаба надо слушаться, – улыбнулся Аргамаков. – Раз уж он считает, что ваш проезд по Смоленску успокоит город, попробуем этот способ.

В районе казарм все было тихо. Люди, попадавшиеся на улицах, отнюдь не стремились собираться в толпу, митинговать, выносить резолюции, что-то поддерживать и против чего-то голосовать. А может, здесь просто не появлялись ораторы, местные баюны. Без них же какой митинг?

Ближе к центру картина начала потихоньку меняться. Все чаще стали попадаться группы возбужденных запасных. Как всегда, при оружии, расхристанные, они провожали автомобили ненавидящими взглядами. Кое-кто выкрикивал бранные слова. Некоторые грозили кулаками, правда, при этом прячась за спины своих более робких приятелей. Лишь нападать пока не осмеливался никто.

Штатские тоже менялись на глазах. На одной из площадей кипел митинг. За шумом моторов слова оратора были неслышны, однако возбужденные лица слушателей и тон выкриков говорил, что митингующие чем-то резко недовольны.

Но больше всего народу было перед правительственной резиденцией. Окна красовались новенькими стеклами, и только многочисленные вмятины от пуль и остов неубранного броневика перед подъездом напоминали, что недавно здесь шел жестокий бой.

Люди заполонили площадь, о чем-то переговаривались, поглядывали на окна, явно ждали какого-то решения своих правящих представителей.

Здесь было особенно много солдат, пожалуй, не меньше полнокровного батальона, но и у многих гражданских мужчин за спинами торчали винтовки.

Перед автомобилями толпа расступалась неохотно, на ехавших офицеров посматривала косо с какой-то малопонятной смесью злобы и страха. Словно присутствующим очень хотелось растерзать офицеров, да только до дрожи в коленях каждый опасался, чтобы эти же офицеры не перебили их всех.

Обе машины одна за другой развернулись, подали задним ходом и рядышком застыли у подъезда. Понятно, с тем расчетом, чтобы при отъезде достаточно было тронуться вперед.

– Никуда не отлучайтесь. Ждите здесь, – тихо распорядился Аргамаков.

Едва полковник вместе с Либченко исчезли в здании, Изотов хмыкнул и демонстративно положил пулемет на капот, толстым дулом в сторону толпы.

Жест произвел впечатление. Ближайшие попятились, постарались уйти с директрисы огня. Перед «паккардом» в густой толпе образовалось невольное разряжение. Как будто гиганту-поручику было трудно мгновенно направить «льюис» в другую сторону!

Толпа понимала и это. Злобных взглядов хватало, но ни угрожающих жестов, ни обидных слов не было. Ссориться хотят лишь с теми, кто не в силах дать отпор.

В обширном кабинете Всесвятского собрались практически все граждане правительства. Плюс командиры обоих запасных полков и несколько неизвестных Аргамакову штатских лиц. Не хватало только Муруленко, но, учитывая отношение к гражданину по обороне, полковник из-за этого отсутствия не страдал.

Одни из собравшихся выглядели довольными, другие – озабоченными, кое-кто был собран и деловит. Единственное, что объединило всех, – при появлении офицеров разговоры стихли и в кабинете повисла настороженная тишина.

И Аргамаков, и Либченко вели себя одинаково. Четко поздоровались, проследовали на свободные места. На повисшее напряжение внимания они старались не обращать.

Некоторое время молчали все. Аргамаков ждал, пока ему объявят причину вызова, те же, кто должны были это сделать, никак не решались приступить к делу.

Каждый из граждан выжидательно поглядывал на остальных. Конечно, чаще всего взгляды обращались на Всесвятского, а тот, вопреки привычке, старательно отводил глаза, не находил слов и лишь чуть обиженно сопел.

– Так. Не соблаговолит кто-нибудь сообщить мне цель данного совещания? – В отличие от остальных, Аргамаков привык ценить собственное время и долго играть в молчанку не мог.

– Тут …э… такое дело, – наконец протянул в ответ Всесвятский. – Одним словом…

И замолчал опять. Видно, никак не мог подобрать это самое одно слово, когда по каждому поводу и без повода привык произносить их тысячи.

Странно. Насколько знал Аргамаков, говорить первый гражданин был готов всегда. Кроме тех случаев, когда требовался четкий, лишенный двусмысленностей ответ.

За большим столом кое-кто из собравшихся курил, и полковник потянулся за портсигаром.

– С вашего позволения.

Всесвятский тихонько вздохнул. Он старался не смотреть на Аргамакова, словно процесс прикуривания был глубоко интимным, нарушать который ни при каких обстоятельствах не годилось.

Полковник деликатно выпустил струю дыма к потолку и повторил свой вопрос:

– Что случилось?

Пока первый гражданин вновь подбирал соответствующие слова, Шнайдер не выдержал и четко произнес:

– Сегодня ночью убит гражданин правительства Смоленской губернской демократической республики Муруленко. Убит предательски. Четыре пули в спину и две в голову.

Сказал и жестко посмотрел на командира бригады, явно пытаясь оценить его реакцию.

– Так, – выдохнул Аргамаков.

Изображать скорбь он не стал. Не нравился ему грубый и наглый революционер, олицетворяющий часть тех сил, которые всегда боролись против империи. Радости, правда, полковник тоже не испытал. При всех отрицательных качествах покойник все-таки был членом правительства, и его убийство могло осложнить и без того непростую обстановку в городе.

Кое-кто из правительства был явно доволен случившимся. Муруленко любили далеко не все. Многие втайне желали избавиться от сурового и нелюдимого главкома. Чувствовалась в нем непримиримая ненависть ко всем, кто не разделял его взгляды. Таковых же было немало. Еще хуже отношение к Муруленко стало после нападения банды, которое он не сумел ни предотвратить, ни отбить. Можно говорить что угодно, однако собравшиеся прекрасно сознавали: если бы не неожиданный подход аргамаковской бригады, заседать здесь сегодня им бы не пришлось.