О том, что похоть может быть связана с так пугающей ее жаждой убийства, как-то не подумалось.

На лице Григория появилась похабненькая усмешка. Не очень-то и хотелось, но почему бы не позабавиться с красоткой, прежде чем она покинет этот мир? Еще лучше – чтобы она покинула мир в самом процессе. Есть и такие способы. Разодрать в определенных местах, а то и вскрыть живот, словно консервную банку…

Матросу было наплевать, о чем думает его приятель. Он сделал еще один шаг, вскинул на девушку глаза, и в них проступил мрак грядущего небытия.

С животным криком девушка скорчилась, обхватила руками низ живота, повалилась на посыпанный песком пол вагона. Обрушившаяся невесть откуда боль показалась запредельной, невыносимой, сводящей с ума. Показалось, сильнее быть не может, некуда сильнее, оказалось же…

Горобец небрежно поддел ногой девичью голову, чуть повернул ее так, чтобы заглянуть в глаза, и новая волна еще более жуткой боли пронзила несчастную жертву.

Боль терзала, разрывала тело изнутри, сжигала его незримым огнем. И не спастись, не защититься, разве что умереть или хотя бы уйти в беспамятство…

Последнее чуть было не удалось, но пристальный взгляд Горобца сумел удержать сознание девушки.

Чего удумала! Уйти раньше времени! Это только ему решать!

Обнаженное тело то дергалось, то трепыхало, то застывало на короткий миг. Стоны переходили в вскрикивания, те – в молчание. Тогда, когда от боли перехватывало дыхание.

Завись все исключительно от Горобца, он бы наслаждался забавой до бесконечности.

Увы! Вытаращенные глаза девушки стали стекленеть, а подергивание тела было сродни таковому же у мертвой лягушки, терзаемой током.

На этот раз Григорий предусмотрительно поджидал момент, так сказать, отлета души из тела. Он уже понял, что сегодня атаман нуждается в особо крепкой подпитке, и больше не хотел рисковать и оказаться в числе случайных жертв.

– Давай!

На этот раз снаружи были наготове. Подробностей происходящего там не знал никто, зато последствия для очередного подаваемого в вагон обывателя не составляли никакой тайны. Обратно никого не выпускали, да и после забав атамана приходилось убирать тела. Крики же иногда доносились такие, что у слабонервных душа давно бы без возврата провалилась в пятки.

Слабонервных людей у Горобца не было. Не держались они в отряде. Первое нарушение или непослушание практически всегда бывало последним. Все отличия – какой смертью и от чьей руки. Кого-то самолично кончал атаман, кого-то – Гришка, кому-то приходилось довольствоваться услугами своих недавних товарищей.

В данном случае единственной разницей было, что некоторые из вольницы хотели бы посмотреть, что конкретно происходит в вагоне, а некоторые предпочитали не знать. Пусть сами не ангелы, только слухи об атамане в отряде ходили разные. В некоторых было столько жути, что меньше знаешь – крепче спишь. Хватит, насмотрелись на морские художества под открытым небом. Сколько народа полегло замертво от одного только колдовского взгляда Горобца по многочисленным станциям, деревням, селам, городкам – при всем желании не сосчитать. Стоит ли после этого присматриваться к процессу умерщвления очередной жертвы?

Охранники торопливо подхватили какого-то мужика, услужливо принялись заталкивать бедолагу в вагон. Предназначенный на заклание мужик подниматься не хотел, пытался упираться, широко растопыривал руки-ноги, нечленораздельно мычал при этом. Пришлось несколько раз хорошенько двинуть его и полубесчувственного забросить к теряющему терпение матросу.

Под тяжелым взглядом Горобца мужик немедленно сник, а затем принялся то стонать, то кричать, как предыдущие жертвы…

Обычно Федор использовал для вхождения в образ от четырех до шести человек, сегодня же – девятерых. Вначале подумывал больше, но сила в нем и так уже била через край, никак не хотела уместиться внутри, пыталась разорвать, как второй или третий обед – живот обжоры.

Горобец мрачно взглянул на десятую жертву, полноватую бабу средних лет. Было даже чуток обидно: убить ее он мог любым способом, а использовать высвобождающуюся боль, превратить в силу – нет.

– Кончай ее, Гришка!

Григорий был готов. Он не был уверен, желает атаман немедленной смерти женщины или предоставляет ей возможность помучиться. Лицо у Федора оставалось таким, что ошибаться не хотелось. Поэтому и способ Григорий избрал компромиссный.

Для пущего удобства здоровяк одним резким движением разорвал на бабе кофточку и сорвал остатки. Дородная женщина попыталась воспротивиться, однако здоровенный Гришкин кулак бросил ее к чурбану.

На это и рассчитывал помощник матроса. Пока баба пыталась прийти в себя от молодецкого удара, он подхватил с пола топор, высоко вскинул и нанес удар.

Компромисс выразился в том, куда упало лезвие инструмента. Памятуя двоякость приказа, Гришка не стал сразу обрушивать топор на шею и для начала отрубил лишь руку.

Женщина взвыла, попыталась зажать хлещущий кровью обрубок, но ее визг был перекрыт голосом Горобца:

– Добей!

Матрос торопился вернуться к себе.

Гришка сноровисто перевернул бабу животом вниз, слегка придавил коленом и нанес еще один удар.

– Что с остальными делать?

– Какими? – Матрос остановился уже у тамбура.

– Ну, там, снаружи, еще есть несколько человек, – пояснил Гришка.

С одной стороны, было распоряжение никого не трогать, с другой – вон сколько трупов тут навалили!

– Отпусти их, – не задумываясь, обронил Горобец.

Не в силу каких-то соображений. Просто в данный момент он спешил, и на окружающих ему было наплевать.

Он торопился вернуться на диванчик и, используя набранную силу, вновь попытаться призвать на помощь братков. Должны же они услыхать его зов! Теперь должны…

Паровоз пыхтел медленно, размеренно, словно бы с чувством, как будто получал от поездки удовольствие. Тихонько проплывали по сторонам поля, перелески, телеграфные столбы. Многие из последних были повалены, с продолжавших стоять бессильно и спутанно свисали умолкшие провода.

Из осторожности Орловский приказал не спешить. На ближайшей к паровозу платформе еще в Смоленске была устроена защита из мешков с песком, а посередине из колосников и металлических щитов создано подобие башенки. В ней с пулеметом Кольта располагались подпоручик Жуков со вторым номером.

Сам Орловский устроился на тендере паровоза. Конечно, не так удобно, как в вагоне, однако и обзор получше, и команды машинистам можно давать. Это только на бронепоездах устроена связь. Да и то на тех же известных «хунхузах» командирская башенка расположена на локомотиве. Здесь же обычный состав, собранный с миру по нитке. Пара платформ, тендером вперед паровоз, пара классных вагонов, семь теплушек, одна из которых занята лошадьми, а большая часть – пустые. Зато многие знают, что при перевозке в каждой из них должно быть сорок человек, вот пусть и считают, если охота.

Машинистом был Семен Ефимович. Тот самый, который вместе с Орловским угнал паровоз из захваченной бандитами Рудни. При нападении Яниса на Смоленск он успел уйти вместе с домочадцами, наткнулся на бригаду Аргамакова и уже с ней вернулся в родной город.

Как перед этим Курицын, Семен Ефимович ничуть не удивился преображению замызганного солдата в офицера. Видно, несмотря на маскировку, было в Орловском нечто такое, что позволяло предположить его более высокое положение. Скорей даже, не положение, а высокую долю. Все же не каждому дано воспитывать людей, а потом вести их за собой к победе или смерти.

На несколько минут остановились в Тычинине. Как ни странно, однако на станции нашлась пара служащих. По их словам, поезда от Рославля давно не ходили, от Смоленска же был дня четыре назад. Прошел мимо, лишь было видно, что и в пассажирских вагонах, и в теплушках полно народу. Должно быть, те, кто стремился на юг. У кого-то там была родина или родня, многие же искали лучшей доли. У моря ли, за морем, просто в теплых краях или под защитой казаков, если у тех больше порядка, чем в крестьянских губерниях.