И вновь Орловский поразился железнодорожникам. Вроде все рухнуло, никто ни перед кем не ответствен, а вот, поди ж ты, пытаются продолжать работу в меру сил и возможностей. Даже мастерские работают, пусть с изрядными перебоями, но все-таки… Заводы, к примеру, давно встали.
С другой стороны, как не встать, когда связи порушены и никакого сырья давно нет? Если где-то еще действуют какие-то цеха, то по принципу кустарных мастерских, и выпускают они совсем не то, ради чего возводились.
Бедная Россия! Даже если удастся ее спасти, сколько потребуется сил, чтобы восстановить все то, что было с небрежной легкостью разрушено безответственными говорунами всех политических оттенков!
Если удастся… Орловский не обольщался. Знал: шансы невелики. Будь во главе прирожденный Государь – дело другое. Но где он? Что с ним? Слухи о гибели всего Августейшего семейства ходили давно. Учитывая, сколько людей было заинтересовано в смерти того, кто олицетворял Отечество, отмахнуться от них было нельзя.
Подобные мысли были так горьки, что поневоле забывались собственные неурядицы, даже семья, где-то в безызвестности ожидающая спасительного возвращения главы.
От Тычинина до Рябцева рукой подать. И то и другое – обычные русские села, волей судеб оказавшиеся на линии железной дороги. Окруженные заборами избы, крохотная станция, уходящие вдаль проселки… Все многократно виденное и такое родное…
Только станция встретила полным безлюдьем. Словно некто решил посмеяться над рассуждениями Георгия о доблестных служащих, продолжающих оставаться на посту, что бы ни творилось в окружающем мире. Что ж, не каждому дано… И обвинения здесь по меньшей мере смешны.
Если что и было другим – это люди. Обычные русские люди, вдруг утерявшие обычное гостеприимство и доброту, и теперь исподволь взиравшие на прибывший отряд если не как на врагов, то как на досадную помеху. Не роптали, явно опасаясь организованной силы, однако смотрели косо, ждали, когда «служивые» уберутся дальше.
Одна из причин подобного недружелюбия была налицо. Чуть в сторонке от села виднелся остов сожженной усадьбы. Даже деревья, некогда составлявшие помещичий сад, были вырублены с бессмысленной злобой. Частью – распилены на дрова, частью же до сих пор валялись на земле, образуя непроходимый бурелом вокруг бывшего дворянского гнезда.
В избе старосты, куда вошел Орловский, явно не к месту стояло трюмо с зеркалом. Подполковник невольно подумал: сколько нежных созданий смотрелись в него, прихорашивались перед приемом гостей, не зная о том, что времена изменчивы…
Кряжистый крестьянин, лицо которого едва ли не сплошняком поросло рыжим, так и не поседевшим волосом, потупил взор, с невольным страхом ожидая наказания за совершенное непотребство. Грабеж, поджог, хорошо, если обошедшиеся без душегубства. Да только Орловский заявился сюда не мстителем, а защитником.
Да и не эти темные люди виноваты в случившемся. Наверняка жили, добывая в поте лица хлеб насущный, по воскресеньям ходили в церковь, платили налоги, были опорой государству. До тех самых пор, пока в далекой столице рвущиеся к власти господа, быть может, родственники или друзья здешних помещиков, не взбаламутили людское море. И дальше – обещания свободы, счастливой жизни на западный образец, а во главе должны стоять образованные деятели, начисто позабывшие слова классика, что на чужой манер хлеб русский не родится.
Да и не только хлеб. Это в городах можно было убедить скопившихся там люмпенов и боявшихся фронта солдат, что теперь, наконец, настанет счастливая жизнь с молочными реками в кисельных берегах. Здесь, на земле, крестьяне рассуждали практично и по-своему здраво. Раз нет отныне власти от Бога, да здравствует мужицкая воля! И пусть сгинут все господа!
Вот и сгинули. Хорошо, если сумели спастись бегством. А нет – не они первые.
В любом случае Орловский не видел толку в разбирательствах. Да и не только он. Даже Дзелковский, на правах знакомого с местностью увязавшийся с отрядом, и не подумал поднимать этот вопрос. Лишь покачал головой, наверное, вспоминая здешних обитателей.
А может, и не вспоминал. Как ни мал мир, тем более – одна губерния, не обязательно знать все и всех. По собственному признанию поручика, никакой общественной жизнью он никогда не увлекался. В мирное время он занимался хозяйством, в военное – воевал. Считал, что языками мелют те, кто ленится работать, но при этом стремится поучать других. В идеале же – мечтает руководить, не имея для этого ни знаний, ни способностей.
Спрашивать о судьбе хозяев Орловский не стал. Ни крестьян, ни Дзелковского. Лишь поинтересовался насчет банд да сообщил, что по приказу правительства отряд пока останется здесь.
– Правительства? – Староста почему-то посерел.
Он явно решил, что вернулась прежняя власть, а с нею и ответственность за свои поступки.
Эта же мысль была отчетливо написана на лицах набившихся в избу мужиков, под стать старосте таких же обросших, отчего их лица были больше похожи на звериные морды. Хорошо хоть не злые. Так, зверюги в естественном состоянии где-нибудь в лесу, где не водится посторонних.
Да… Орловский едва не сплюнул при мысли о бесконечно заседавших в Смоленске гражданах. Что же это за правительство, если о его существовании не подозревают даже в ближайших к городу селах? К тому же соединенных с новоявленной столицей железной дорогой. И в чем тогда вообще выражается существование новоявленной губернской республики? В распределении портфелей и говорильне, что и как можно сделать получше?
– В городе Смоленске утверждена республика. Ваше село находится на ее территории, – скучным тоном поведал Георгий. – Подробности можете узнать в городе.
Последнее он добавил, сам не ведая, что новая власть собирается делать с крестьянским населением. Принять факт самовольного захвата земли или оспорить его? Ввести новые налоги или оставить старые? Управлять при помощи земств, комиссаров или придумать нечто до сих пор не бывшее? Если подумать, вопросов было множество, и ни на один Орловский ответов не знал.
Как он подозревал не без основания, не знали ответов и в Смоленске. Лишь до сих пор думали на данные темы; даже не думали, а только говорили. Вполне в традициях российской интеллигенции – погрязть в словоблудии да считать, что жизнь обязательно станет лучше, как только остальные услышат их мнения на ее счет. Если же не станет, то виноваты окажутся темные силы, наследие старого режима, а то и рядовые граждане, так и не сумевшие понять своего блага.
– Энто как же – республика? – спросил мужик, еще более заросший, чем староста, с широченными плечами и длинными ухватистыми руками. – Республика уже была…
– Если было три Рима, то почему же не быть двум республикам? – вопросом на вопрос ответил Орловский.
Его не поняли. В глазах царило то же недоумение, и пришлось пояснить:
– Та была всероссийской со столицей в Питере, а эта – губернская с центром в Смоленске. И вообще, республика – это не само государство, а форма правления, при которой народ сам выбирает свое правительство.
Мужики переглянулись, пожали плечами, и староста высказал общий, вертевшийся у них на языках вопрос:
– А кто его выбрал?
– Народ, – повторил Орловский.
Вдаваться в подробности он не стал.
– Кого? – чуть изменил вопрос староста.
– Правительство. Во главе стоит Всесвятский. Его именуют Первым гражданином правительства. Есть еще граждане по конкретным делам. Торговле, транспорту, образованию, иностранным делам и так далее. Так как правительство молодое, то многие вопросы еще обсуждаются.
– Насчет земли-то как? – встрял в обсуждение один из крестьян.
– Не знаю. Наше дело – служивое. Закон вроде не принят.
Знал он прекрасно, что не только закон о земле, но и никакой другой до сих пор не принят. Кроме закона о денежном содержании членов правительства и их помощников. Да, явившись от лица власти, негоже публично критиковать ее.
– Я же говорю – все еще только начато, – повторил подполковник в ответ на гул голосов. – Понимаю: взять и поделить. А как? По числу едоков, по числу мужиков, еще каким-либо образом? Надо учесть все, раз и навсегда, чтобы потом переделывать не пришлось. Дело-то государственное. А еще лучше, выберите кого-нибудь потолковее с наказом, да и пошлите в Смоленск. Раз власть народная, то должна народ слушать.
