Когда он миновал пересечение тропинок, в глазах его внезапно сверкнула ослепительно яркая алая вспышка, и на секунду он ощутил страшную боль, которая мгновенно утихла.

Пахнуло горелым. Заур обрел способность видеть и очень удивился. Зеленый русский лес куда-то исчез. Заур увидел горы. Черные, мрачные, без леса и травы, без снежных шапок. Не было солнца и голубого неба. Сильный, жаркий ветер гнал по вершинам гор бесконечные черные и серые тучи. При этом моросил странный, очень мелкий дождь, смешанный с копотью. Зауру было страшно. Он стоял посреди каменной осыпи на дне ущелья.

— Э, дорогой, чего стоишь, а? — спросили из-за спины.

Заур оглянулся и в двух шагах от себя увидел огромного роста джигита в черной мохнатой папахе, в иссиня-черной бурке, из-под которой проглядывала черная черкеска с серебряными газырями, а также тускло поблескивал оправленный в серебро кинжал.

— Ты кто? — спросил Заур, ощущая непередаваемый страх. Страх, который волнами наплывал на него от этого черного джигита.

— Я — Джабраил, — ответил тот, делая шаг к Зауру, — в отделе доставки работаю.

— У Мурата?

— Ха! «У Мурата»… Кто такой Мурат, а кто Джабраил? Ты мусульманин, слушай?

— Да… — Заур напряженно вспоминал рассказы бабушки. Если это тот Джабраил, о котором говорила она, то… «Бисмилла-ар-рахмани-р-ра-хим!» — хотел было крикнуть Заур, но тяжелая рука Джабраила уже легла ему на плечо.

— Поздно, дорогой. Это уже не поможет. Пошли, а?

— Куда? — дрожа всем телом от ужаса, пролепетал Заур.

— Туда, — Джабраил неопределенно махнул рукой куда-то в конец ущелья, где что-то горело, распространяя угарный запах. — Не бойся, у нас весело!

И Заур пошел, хотя совершенно не хотел никуда идти. Пошел, потому что ноги уже не подчинялись ему, а подчинялись воле Джабраила. И поздно было каяться в грехах…

Впереди была Абсолютная Несвобода.

Обе лодки — и та, на которой плавала компания Колышкина, и та, которой управлял Котов, — стояли у берега, вытянутые носами на песок. Все шестеро «мореплавателей», вволю накупавшись, мокрые и веселые, лежали рядком на золотистом песке. Им было очень хорошо, а вот Дубыге и Тютюке настроение, прямо скажем, они подпортили.

В присутствии четырех реликтовых, только что искупавшихся в активном плюсе, и Котова, тоже всего несколько часов как из святого ручья, Тютюку прямо трясло и корежило. Однако уход Тани мог бы окончательно отдалить от нее Котова, и тогда намеченная интрига против Вали Бубуевой терпела крах. Тем не менее уходить ей нужно было обязательно — опять начал размягчаться пограничный слой между сущностями Тютюки и Тани.

Дубыга принял соломоново решение. Перенес с дачи на берег реальную Таню Хрусталеву, забрал Тютюку на борт «тарелки», а Таню искусственную отправил на дачу Запузырина. В материальную оболочку была помещена упрощенная сущность, которая могла распоряжаться только безусловными рефлексами. Поскольку эта Таня была погружена в сон, иного и не требовалось.

— Заур Бубуев ушел в Астрал, — приняла спецсообщение «тарелка». — Встречен Джабраилом из отдела доставки. Общий вес 2456 грехотонн, по сущности — семьдесят восемь процентов минуса. Спасибо!

— Рады стараться, — проворчал Дубыга. — Нам-то за что? Он и так был минусовой.

— А вес? — ответили из Астрала. — Вы ему напоследок семьдесят грехотонн добавили. Квартальный план — с опережением графика…

— У нас тут ЧП, — доложил Дубыга. — Аж шесть реликтовых с активным плюсом. Дайте связь на Ужуга Жубабару!

— Ну, ты оборзел! — хмыкнула спецсвязь. — Может, тебя на Сатану прямо вывести? Ужуг на четвертом уровне. Могу попробовать Култыгу найти. Жди к концу дня. А до этого действуй по обстановке. Береги стажера!

— А я один тут буду…? — Дубыга закончил матерным словом. — Рекомендуют тебя беречь, — съязвил он, когда связь отключилась, — молодая поросль, дескать! А меня, значит, беречь не надо? У меня, между прочим, семь поражений крестами, четырехкратная утрата процентов по двадцать сущности, восемнадцать случаев контакта с активным плюсом на предельно допустимых дозах… Дескать, хрен с тобой, Дубыга, офицеров второго ранга до фига и больше.

— Да что вы, командир, — самоотверженно заявил Тютюка, — не надо меня беречь.

— В том-то и дело, что надо… — проворчал, смягчившись, Дубыга. — Во-первых, сейчас от тебя все равно никакой пользы.

— А во-вторых?

— А во-вторых, ты мне можешь понадобиться и должен быть в хорошей форме. Спать!

Тютюка вырубился, а Дубыга продолжил наблюдение. Да, активный плюс, вне всякого сомнения, действовал, и чем больше находились в контакте между собой шесть реликтовых, тем больше усиливался их плюсовой потенциал…

— Ну, дела… — подперев подбородок кулаками и подставив солнцу могучую спину, говорил Колышкин. — Я сейчас вообще как-то не так на мир смотрю. В нем же так много хорошего, а? Ведь это ж все вокруг нас, — он широко обвел вокруг себя рукой, — это же чудо?

— Ага, — мурлыкнула Людмила, — я тоже что-то чую, только не знаю, как сказать… Только вы не смейтесь!

— Иногда вообще нельзя говорить, а то все опошлишь… — степенно заметила Шопина.

— Точно, — кивнул Лбов, на мрачном лице которого появились какие-то совершенно неожиданные черты. — Я где-то читал, только забыл где, что только дурак думает, что он может словами высказать все, что думает… В точности, от и до…

— А как же Христос? — спросил Колышкин. — Неужели и его мысли — тоже ложь? Я в том году от скуки купил Библию и стал Новый Завет читать. Что-то просек, что-то нет…

— И наверняка что-то понял не так, — заметил Лбов.

— Ну! Кто я и кто Христос. Вот я там прочел о тех, кто придет под его именем и будет говорить, что, мол, они — это Христос. Как-то не запало — прочел и все, вроде бы забыл. А тут, летом уже, закатился в Москву. Иду по Манежной, там какой-то праздник отмечают — пузырь трехцветный горелкой надувают, парашютисты на площадь с вертолетов прыгают, потом вокруг Выставочного зала бегают. И тут же на площади какие-то корейцы крутятся, не наши, а южные. И раздают всем веселенькие такие бумажки о том, что скоро придет Христос и заберет с собой миллион человек. А те, кто останется, будут семь лет мучиться, пока он опять не придет и не устроит всем разборку.

— Я тоже такую листовку читала, — кивнула Таня. — Их и в метро раздавали. Цветные, вроде комиксов.

— Ну вот, — продолжил Колышкин, — я, конечно, виду не показал, но внутри у меня как-то нехорошо стало. Я только-только подумал, что надо уже коттедж начать ставить, а выходит — зря? Меня-то уж Христос с собой не возьмет… А потом? Сплошные муки на Земле, а после — в геенну… Перспектива, да? Дела, конечно, тоже пошли хреново. Завалил в кабак, выпил. Еще тошнее стало. Снял какую-то бабу, а что с ней делать — не знаю. Настроения нет. И когда уже опять один остался, вдруг вспомнил. Даже сейчас скажу наизусть: «Берегитесь, чтобы кто не прельстил вас: ибо многие придут под именем Моим и будут говорить, что это Я, и многих прельстят». Вот, прямо так и вспомнил. Потом посмотрел — точно! А я, между прочим, в школе даже «Белеет парус…» наизусть не мог выучить. Все время по литературе трояки приносил. И сразу после того, как эту фразу в уме сказал, — полегчало. Потому что понял — эти корейцы от балды брешут.

— Не знаю… — неуверенно пробормотала Соскина. — Все-таки страшно. Не надо было тебе, Андрюшка, на эту тему…

— А ты попробуй от себя все прошлое оттолкнуть, — предложил Котов задумчиво, — и живи дальше так, чтобы самой себя не было стыдно.

— А как? Раньше все орали: «Живите честно, не воруйте, секс — буржуазное разложение, не пейте…» Ну и что? Кто-нибудь так жил?

— Теперь тоже пьют. И больше, чем раньше, — мрачно заметил Лбов. — Сколько мы тут за три дня пробухали? Утром — башка вот такая, во рту, как будто навозу наелся, в сердце чего-то тюкает… И денег жалко. Вроде все, думаешь, больше ни грамма. А тут Андрюха заначку достает — и буль-буль, карасики!