Ролло хмыкнул.

– Хозяин нормандских земель! Хорошо звучит… Хей, свяжите-ка его. Сейчас я хочу спать, а утром он понадобится, чтобы сказать нам, где здесь можно найти воду и пищу в дорогу.

Кетиль, который поначалу улыбался, вновь стал мрачнее тучи, однако сам скрутил веревками проливающего слезы отшельника.

А Ролло ушел в ближайшую рощу, где устало опустился на ствол поваленного дерева и вскоре спал так же сладко, как если бы лежал на сеновале или на перине из гагачьего пуха.

…И снился ему мерцающий благостный свет, к которому он шел по узкому ущелью между нависающими темными кручами. Свет становился все ярче, но не слепил, наоборот – вселял радость и покой. И когда Ролло вышел из ущелья, он оказался в солнечном луче и увидел перед собой холм, на котором возвышался каменный крест Карла Великого. «Я знаю это место, – решил викинг. – Я был здесь, когда буря пригнала нас к этим берегам. Это страна, куда привел нас ветер, куда привела меня судьба».

Он слышал шум моря, видел чистое небо и парящих в нем чаек. И еще, словно музыка, звенела вода. Источник на холме играл и переливался, сбегая в круглое озеро у подножия креста, искрился тысячью бликов, журчал мелодичными струями. А Ролло вдруг заметил, что сам он очень грязен, что кожа его покрыта коростой и невыносимо зудит. И тогда он вошел в воду источника под крестом и увидел, как сходит с него грязь, смывается запекшаяся кровь, затягиваются раны на теле. Сквозь чистые струи он видел себя и ощущал необычную легкость и блаженство. И еще – пели птицы. Он видел их вокруг. Их оперение было радужным, и Ролло откуда-то знал, что прежде они были черными воронами Одина, которые, как и он сам, коснулись кристальной воды источника. Они сменили оперение, а хриплое карканье обратилось в нежное щебетание. Птиц становилось все больше и больше, и Ролло почувствовал, что это они за ним прилетели к источнику и именно он сделал эти крылатые создания такими. Их пение радовало его, как тепло, как легкие струи искрящейся воды. И птицы ликовали вместе с ним…

…Он открыл глаза и тут же зажмурился от ударившего в глаза яркого солнечного света. Это было продолжением сна или уже явью? Ему было тепло под лучами солнца, он слышал щебетание птиц в ветвях деревьев, где-то шумело море. Он встал и, стряхнув с себя песок и травинки, пошел туда, где его люди готовили на костре пищу.

– Почему вы не разбудили меня раньше?

Кетиль ответил, что посылал Атли, но парнишка заявил, что брат так крепко и сладко спит, улыбаясь во сне, что он не хочет его будить.

– Мне приснился сон, – задумчиво сказал ярл. – Странный сон. Моя мать, Хильдис, обладала даром видеть вещие сны, и что-то подсказывает мне, что и мой сон был таким же.

Он повернулся и долго смотрел на каменный крест среди дюн. Сейчас крест не был окружен сиянием, как в сновидении, наоборот, в рассеянном свете солнца было видно, какой он старый, потрескавшийся, замшелый, позеленевший от времени. Источника у его подножия не было. И все же Ролло был уверен, что это именно тот крест. С удивлением, словно заново, узнавал он место, оглядываясь вокруг. Небо было затянуто легкой дымкой, густо-синее море вскипало барашками пены на гребнях волн, но ветер был полон ласкового тепла. Рощи вдали казались изумрудными на фоне серебристых песков, высь была наполнена звонкими криками чаек.

– Что с тобой, Рольв? – с тревогой спросил Олаф Серебряный Плащ.

Ролло вздрогнул, словно очнувшись.

– Где Лебяжьебелая? Я хочу, чтобы она растолковала мне мой сон.

Но Снэфрид все еще была обижена на Ролло. Держалась спокойно, с достоинством, однако говорить с мужем упрямо не хотела.

Обычно, когда Снэфрид сердилась, Ролло чувствовал себя неуютно и всячески пытался загладить свою вину перед ней. Ведь она и впрямь была ему хорошей женой. К тому же Ролло никогда не забывал, чем она пожертвовала ради него. Однако сейчас ее упрямство рассердило ярла.

– Что ж, обойдусь и без твоей помощи. Эй, где тот вчерашний отшельник? Все эти христианские жрецы в бабьих одеждах – колдуны. Я думаю, он сможет дать объяснение моему сну.

Когда отшельника привели к ярлу, он с изумлением вновь стал разглядывать Ролло. При свете дня этот варвар действительно походил на того, кто, подобно опустошительному смерчу, пронесся по Нормандии, но было в нем и что-то совсем иное. Старик вздрогнул, когда викинг с заплетенной в косу седеющей бородой заговорил с ним на нейстрийском наречии франков, и поразился, когда понял, чего от него требуют. Ясно было одно – ему даруют жизнь и даже свободу, если он растолкует сновидение этого молодого хищника. Отшельник кивнул и поднял глаза к небу, как бы прося благословения.

Ролло пересказал свой сон, а затем уселся на песчаную кочку и стал слушать, как Кетиль без труда изъясняется на языке франков. Поистине не зря кормчий получил прозвище Всезнайки. Не было такой земли, куда бы они ни явились – с набегом ли, торговать ли, – где бы Кетиль не смог потолковать с местными жителями. Он обучал языкам и Ролло, частенько повторяя, что после удачливости и умения сражаться для викинга нет ничего важнее, чем знать чужие наречия.

– Итак, что он сказал? – нетерпеливо спросил ярл, когда те наконец умолкли. Франкского языка Ролло почти не понимал, а несколько фраз, которые он разобрал, ничего не прояснили.

Кетиль, сдвинув на переносицу шлем, задумчиво скреб в затылке, а христианин блаженно улыбался и глядел на Ролло с таким восторгом, словно тот, помимо жизни и свободы, даровал ему по меньшей мере сотню рабов и поместье.

– Весьма странно толкует твой сон этот колдун, – проворчал Кетиль. Но, встретив выжидающий взгляд Ролло, продолжал: – Он уверен, что крест на холме – это подобие христианского храма, к которому судьба выведет тебя из мрака. Источник же суть крещение, которое тебя спасет. Раны и грязь – то, что они именуют грехами, худшими из недугов, они могут быть исцелены и очищены в этом источнике, а птицы, которые порхали вокруг тебя, – твои викинги, которые последуют за тобой и также примут крещение.

Ролло захохотал так, что слетевшиеся к становищу чайки с негодующими криками разлетелись. У ярла даже слезы выступили на глазах от смеха.

– Пускай убирается, – вытирая глаза тыльной стороной руки, простонал он. – Изрядно-таки повеселил меня этот вонючий старик. Чтобы я оставил славных богов Валгаллы ради их жалкого божка, который никогда не держал в руках меча и позволил приколотить себя к кресту? Чтобы я променял священное мясо Сехримнира[34] на покаянную власяницу христиан? Клянусь браслетами Одина, никогда не доводилось мне слышать ничего более забавного.

Однако все-таки, когда отшельник ушел, Ролло вновь направился к кресту. Взойдя на холм, он похлопал ладонью крест, как будто пробуя холку доброго коня. Потом оперся на него спиной и долго стоял так, скрестив руки на груди и устремив взгляд туда, где в отдалении виднелись зеленые склепы неглубокой долины, светлели на солнце изломы известковых скал и блестел, извиваясь, ручей.

Викинги долго не обращались к нему, не тревожили его. Их корабли нуждались в основательной починке, да и море еще было неспокойным. Все, казалось, говорило в пользу того, что им следует оставаться здесь. И лишь стоявшая у самого прибоя женщина не хотела даже глядеть на этот берег. А ее сила была такова, что она могла настоять на отплытии.

Атли, полулежа на песке, поглядывал то на брата, то на финку. К нему подошел Олаф, стал объяснять ситуацию, но Атли ответил:

– Это все ты должен сказать Ролло, а не мне. Что же касается моего мнения…

Не договорив, он подставил бледное лицо солнцу, прищурился. Потом встал и, утопая по щиколотки в белом песке, пошел к брату. Глядя ему вслед, Олаф лишь улыбнулся. Атли толковый малый, худого Ролло не посоветует. Даже если разгневает этим его женщину.

Ролло не повернулся к брату. И не глядя знал, что это он.

– Что скажешь, малыш?

– Мне здесь нравится, Рольв. Хотя, если ты скажешь… Олаф сообщил, что поднимается бриз. Мы можем и отчалить.