Молчаливая Башня – низкая, полуразрушенная, с осыпавшимся парапетом, без единого окна – стояла здесь с незапамятных времен, но название свое получила не так давно, когда вокруг перестали селиться люди из страха перед тайным судилищем правителей Лотарингии. Лишь лес да каменистые осыпи на склонах окружали башню. И теперь в этом безлюдье слышались звуки рогов и собачий лай.
Эврар Меченый выразительно взглянул на ведущие в подземелье ступени, а затем кивнул в сторону леса.
– Охота движется сюда, господин. Нехорошо, если поползет слух. Автгуда, конечно, не бог весть какая важная птица, искать ее долго не станут, но король может обеспокоиться, если узнает, что вы были здесь, когда пропала дама его саксонской невесты.
Для Ренье это все было не столь важно. Короля Карла, прозванного его же подданными Простоватым, он не ставил ни в грош. Гораздо больше его волновали германцы, стремившиеся покорить Лотарингию, ссылаясь на капитулярии[39], якобы продиктованные их королем-подростком Людовиком Дитя. По ним этот хилый мальчик становился королем Лотарингии, а его феодалы явно намеревались вторгнуться со своими войсками в богатые земли этого королевства, которое Ренье предпочел бы приберечь для себя. И Ренье, чтобы избежать войны с германцами, пошел на рискованный шаг – принеся уверения в верности королю, пригласил в Лотарингию другого Каролинга – правителя западных франков, поманив его наследием предка, Карла Великого[40]. На самом же деле Ренье просто играл на противоречиях между западными и восточными Каролингами, желая видеть корону старого короля Лотаря только на собственной голове.
Однако Эврар был прав. Время ссориться с Карлом Простоватым еще не пришло. Поэтому Ренье молча вскочил в седло и направил коня туда, откуда раздавались звуки охоты.
Просторные охотничьи угодья под Аахеном были в серебристом инее. Голодные галки жалобно перекликались среди голых ветвей корявых вязов. Ренье и его приближенный легкой рысью ехали через лес. Герцог покосился на Эврара. Эврар был мелитом – воином-профессионалом. Это становилось ясно при одном взгляде на его фигуру – поджарый, подвижный, уверенно сидящий в седле. Кольчугу он не снимал даже на охоте, а меч Эврара был, пожалуй, не хуже, чем Дюрендаль легендарного графа Роланда. В его рукояти, как утверждал Эврар, была спрятана частица мощей какого-то святого из Нейстрии, а сбрую коня украшали многочисленные талисманы и амулеты, изображающие языческих божков. Ренье не был уверен, что его палатин не язычник наполовину, однако кто из его приближенных мог с чистой совестью называться добрым христианином? По крайней мере, Эврар предан ему, на него всегда можно положиться.
Они спустились в сырую лощину, где сбегающие со склонов ручьи образовали небольшое озеро с причудливо изрезанными берегами. От воды поднимался пар. Здесь всадники придержали коней. Шум охоты слышался уже совсем близко. Не было сомнений, что она движется в их сторону.
– Почему ты оставил службу у Эда? – неожиданно спросил Ренье. – Я слышал, что те, кто присягали ему, редко изменяли клятве. А ты ушел, когда он был в зените славы.
– Странно, что вас это не заинтересовало тринадцать лет назад, когда я поступил к вам на службу.
– Тогда я был никто, Эврар, и нуждался в любом мелите, имеющем коня и кольчугу. Теперь же я намерен стать королем, а ты мой поверенный и… друг.
Скривив в улыбке губы, он бросил взгляд на мелита. Черные глубокие глаза Эврара сверкнули из-под меховой опушки островерхой кожаной шапки.
– Да, – хрипло проговорил мелит. – Король Эд был великий правитель. Но и жесток был без меры. Даже с Теодорадой, принцессой, которая вышла за него вопреки воле Каролингов. Что уж говорить о нас, простых вавассорах[41].
Он прищурился, глядя на блестевший на ветках иней. Его конь нетерпеливо бил копытом, звеня сбруей с побрякушками амулетов.
– Однажды я со своими людьми повеселился в селении одного аббата. Все как обычно. Пили вино из его погребов, задирали подолы крестьянкам, жгли хижины крепостных… Аббатишка вроде был из никудышных, да и присягал вовсе не Эду, а Карлу. Однако жаловаться он явился к моему королю. И того словно бес обуял. Кто был ему этот длиннополый поп, а кто я? Но он принял его сторону и ударил меня кнутом при всех, как простого раба, как пахотного черного человека.
Тыльной стороной ладони он провел по щеке, на которой багровел шрам.
– У Эда был хлыст со свинцовым шариком на конце. Он распорол мне щеку до кости. Я тогда думал, что и глаза лишусь. Эд же только бросил через плечо, что впредь мне будет наука. Этого я ему не прощу и на смертном одре…
Палатин вдруг привстал на стременах, вглядываясь в заросли на противоположном склоне.
– Клянусь духами… Мессир, олень! Взгляните – олень!
Крупная светлая, почти белая, оленуха, вывалив язык и задыхаясь, одним прыжком выскочила из кустов. Замерла на миг, увидев людей, и, откинув голову, рванулась в сторону.
В тот же миг оба всадника, забыв о разговоре, яростно пришпорили коней.
Тихий лес внезапно огласился звуками появившейся из-за холма охоты. Неистово лаяли псы, лошади и всадники, тесня друг друга, с треском ломились сквозь подлесок. Ревели трубы, слышался шум трещоток, улюлюканье.
Оленуха неслась по самой береговой кромке вдоль ручья. Бока ее уже потемнели от пота, она была утомлена и явно стремилась к воде. Ренье и следовавший за ним Эврар поняли это и, срезая по склону путь, ринулись к озерцу.
Две крупные поджарые собаки уже почти настигли несчастное животное, одна из них впилась было оленухе в бедро, но та последним усилием рванулась вперед, с разбегу кинувшись в воду и увлекая за собой пса. Миг – и в осевшем столбе брызг возникли две головы. Жертва, подняв над водой влажный нос, отчаянно плыла к противоположному берегу, собака же вернулась и вылезла на берег, отряхиваясь, но тут же отскочила, уворачиваясь от копыт поднявшегося на дыбы белого жеребца, на котором восседал тучный шумливый человек в белой овчинной накидке и зубчатом венце поверх полотняного капюшона.
– Уйдет, уйдет! – визгливо вопил он. – Эй, лотарингцы, здесь глубоко? Есть брод или надо объезжать?..
Он вдруг осекся, заметив всадников на противоположном берегу.
– Ренье! – закричал он во весь голос. – Ренье, не смейте! Это мой зверь! Королевский зверь!
Герцог обратил на эти вопли не больше внимания, чем на галдеж вспугнутых шумом галок. Спрыгнув с коня и на ходу выхватывая длинный охотничий тесак, он уже спешил туда, где тяжело выбиралась из воды оленуха.
Будь это самец-олень, он попытался бы защититься рогами. Но затравленная самка, окончательно лишившаяся сил в холодной воде, лишь рухнула на колени, подняв на охотника огромные, полные слез глаза.
«Почему олени плачут, как люди, перед смертью?» – подумал Ренье, чтобы хоть как-то отвлечься от воплей с другого берега. Рывком опрокинув на спину животное, он придавил его коленом и быстрым уверенным движением полоснул по вздрагивающему горлу, так что клинок рассек плоть почти до самого позвоночника.
– Моя! Моя! Она была моя! – орал король. Ему наконец-то удалось перейти брод, и, соскочив с лошади, он кинулся к трупу животного.
– Вы специально это затеяли, Длинная Шея! Ваши люди нарочно гнали ее сюда, в заранее условленное место, где вы уже поджидали! Вы просто хотели отомстить мне после отказа отдать вам малышку Гизеллу!
Карл невольно отпрянул, ибо герцог шагнул к нему с окровавленным дымящимся тесаком. Король на миг даже лишился голоса, только таращил глаза и отдувался, когда Ренье, притянув его к себе, медленно вытер лезвие о белый мех королевской накидки и хищно осклабился:
– Теперь вы тоже в крови. Как узнать, кто из нас расправился с оленухой? А вы, государь, примите ее от меня в дар. Белый олень – священное животное. В Лотарингии говорят, что это зверь эльфов. Возможно, я уберег вас от мести лесных духов, не позволив пролить ее кровь.
