Сиделка вылетела пробкой, и Жакмор с удовлетворением услышал, как, скатываясь по лестнице, она бьется головой о ступеньки.
Он подошел к роженице и нежно погладил испуганное лицо.
Ее руки судорожно сжали запястье Жакмора.
– Вы хотите видеть мужа? – спросил он.
– О да! – воскликнула она. – Только дайте мне револьвер, он там, в шкафу…
Жакмор покачал головой. Вернулась сиделка с овальной лоханью, которую использовали при ощипе собак.
– Больше ничего нет, – сказала она. – Уж придется вам приспособиться.
– Помогите засунуть это под нее, – приказал Жакмор.
– Тут края острые, – заметила сиделка.
– Ничего. Это вам всем в назидание, – отозвался Жакмор.
– Это глупо, – прошептала сиделка. – Она не сделала ничего плохого.
– А что она сделала хорошего?
Распухшая спина распласталась по стенкам плоской лохани.
– Интересно, – вздохнул Жакмор, – и что же мы будем делать дальше? По-моему, психиатр здесь совсем некстати…
IV
Он в нерешительности задумался. Роженица молчала, а оцепеневшая сиделка таращила на него глаза, начисто лишенные какого-либо выражения.
– Нужно, чтобы у нее отошли воды, – сказала она.
Жакмор безразлично кивнул. Потом, встрепенувшись, поднял голову. Смеркалось.
– Солнце спряталось? – спросил он.
Сиделка пошла посмотреть. За скалой улетучивался день и поднимался молчаливый ветер. Она вернулась обеспокоенная.
– Не понимаю, что происходит… – прошептала она.
В комнате стало темно, глаза различали лишь какое-то свечение вокруг зеркала на камине.
– Сядем и подождем, – тихо предложил Жакмор.
В окно пахнуло горькими травами и пылью. День бесследно исчез. Темная глубина комнаты выдавила голос роженицы:
– Со мной это больше не произойдет. Я не хочу, чтобы это повторилось.
Жакмор заткнул уши. Ее голос скрипел гвоздем по стеклу. А рядом всхлипывала насмерть перепуганная сиделка. Звуки просачивались в черепную коробку Жакмора и капали ему на мозги.
– Они сейчас полезут, – сказала роженица и зло засмеялась. – Они сейчас полезут, и мне будет больно, а это только начало.
Жалобно застонала кровать. Женщина тяжело задышала, вновь раздались стенания.
– Пройдет еще столько времени, целые годы, и каждый час, каждая секунда будет продолжением этой боли, которая ни к чему не приведет, и этой боли не будет конца.
– Хватит, – отчетливо прошептал Жакмор.
Роженица завопила во всю глотку. Глаза психиатра уже привыкли к свечению, исходившему от зеркала. В нем он увидел, как лежащая женщина выгнулась и начала корчиться всем телом. Она долго протяжно кричала, ее крик остывал в ушах Жакмора горькой слипшейся кашей. Внезапно между согнутыми ногами показались, одно за другим, два светлых пятна. В темноте он угадал движения сиделки, которая, придя в себя, подхватила двоих младенцев и завернула в простыню.
– Там еще один, – подумал он вслух.
Выпотрошенная мать, казалось, была уже на исходе сил. Жакмор встал. Появился третий ребенок, Жакмор ловко схватил его и помог роженице. Ее измученное тело откинулось на кровать. Ночь беззвучно рвала себя на части, свет вливался в комнату, а женщина лежала неподвижно, уронив голову на плечо. Мешки под глазами на осунувшемся лице свидетельствовали о проделанной работе. Жакмор вытер пот со лба, с шеи и удивленно замер: снаружи, из сада, доносились какие-то звуки. Сиделка закончила пеленать последнего ребенка, положив его на кровать рядом с двумя другими. Она подошла к шкафу, позаимствовала простыню и развернула ее в длину.
– Я перетяну ей живот, – произнесла она. – Ей надо поспать. А вы идите.
– Вы перерезали пуповины? – забеспокоился Жакмор. – Завяжите их потуже.
– Я завязала бантиком, – отозвалась сиделка. – Держатся так же крепко, зато выглядят поэлегантнее.
Вконец отупевший, он кивнул.
– Сходите за хозяином, – подсказала сиделка.
Жакмор подошел к двери, за которой томился Ангель, и повернул ключ.
V
Ангель сидел на стуле – излом спины под тупым углом и полость тела, все еще звенящая от криков Клементины. Ключ повернулся в замочной скважине, и Ангель поднял голову: рыжая борода психиатра поразила его.
– Меня зовут Жакмор, – представился вошедший. – Я проходил мимо и услышал крики.
– Это Клементина, – сказал Ангель. – Все в порядке? Уже? Скажите!
– Вы трижды отец, – объявил Жакмор.
– Тройняшки? – удивился Ангель.
– Двойняшки и один отдельно, – уточнил Жакмор. – Он вышел вслед за ними. Это признак сильной личности.
– А как она? – спросил Ангель.
– С ней все хорошо, – сказал Жакмор. – Скоро вы сможете ее увидеть.
– Она очень злится на меня. Даже заперла, – сказал Ангель. – Хотите что-нибудь выпить? – предложил он приличия ради и с трудом поднялся.
– Спасибо, – поблагодарил Жакмор. – Не сейчас.
– А вы здесь какими судьбами? – спросил Ангель. – Приехали к нам отдохнуть?
– Да, – ответил Жакмор. – Думаю, мне у вас будет неплохо, раз вы сами предлагаете.
– Нам просто повезло, что вы оказались рядом, – сказал Ангель.
– А врача здесь нет? – поинтересовался Жакмор.
– Меня заперли, – пояснил Ангель. – Я не мог ничего сделать. Всем должна была заниматься девушка с фермы. Она такая отзывчивая.
– А-а… – протянул Жакмор.
Они замолчали. Жакмор почесал бороду растопыренной пятерней. Его голубые глаза блестели на солнце, заплывшем в комнату. Ангель внимательно рассматривал гостя. Психиатр был одет в костюм из очень мягкой черной ткани – облегающие брюки со штрипками и длинную, зауженную в плечах куртку, застегнутую до подбородка. Черным лаком отливали кожаные сандалии, а в проруби воротника плескались лиловые воланы сатиновой сорочки. Психиатр был безумно прост.
– Я рад, что вы здесь останетесь, – произнес Ангель.
– Теперь можете зайти к жене, – предложил психиатр.
VI
Клементина не двигалась. Она лежала на кровати, уставившись в потолок. Два младенца – справа, третий – слева.
Сиделка уже прибрала в комнате. Солнце беззвучно переливалось через подоконник; окно было открыто.
– Завтра нужно будет отнять их от груди, – сказал Жакмор. – Не может же она кормить сразу троих, а так получится быстрее, и она сохранит красивую грудь.
Клементина зашевелилась, повернула голову и метнула в их сторону колючий взгляд.
– Я буду кормить их сама. Всех троих. И это не испортит мою грудь. А если испортит, то тем лучше. Во всяком случае, у меня больше нет желания нравиться кому бы то ни было.
Ангель подошел поближе, протянул руку, чтобы погладить ее, но она резко отстранилась.
– Хватит, – отрезала она. – Я не хочу начинать все сначала.
– Послушай, – прошептал Ангель.
– Уходи, – устало произнесла она. – Я не хочу тебя видеть. Мне было очень больно.
– Тебе не лучше? – спросил Ангель. – Смотри… Живот, который тебе так мешал… У тебя его больше нет.
– Вас перетянули пеленкой, – добавил Жакмор, – когда подниметесь, и следа не останется.
Клементина напряглась и чуть приподнялась. Она заговорила низким свистящим голосом:
– Значит, я должна чувствовать себя лучше, да?.. Ага… вот так, сразу… с разорванным животом… с перекошенным позвоночником… с развороченной поясницей… со скрученными жгутом костями и налившимися кровью глазами, я должна поправиться, быть умницей, сделать свое тело стройным и гладким, а грудь – упругой… и все для того, чтобы ты или такой, как ты, меня снова тискал и впрыскивал свое дерьмо и чтобы все опять началось сначала, эта боль, эта тяжесть, эта кровь…
Она быстро сунула руку под одеяло и сорвала простыню, перетягивавшую тело. Ангель было подался вперед.
– Не подходи! – просипела она с такой ненавистью, что безответный муж замер на полушаге. – Уходите! Оба! Ты – потому что ты меня такой сделал, а вы – потому что меня такой видели. Прочь!.. Пошли вон!