Да и он, правду сказать, хорош… Нет бы, как обычно, промолчать, подняв брови, когда на циновку со стуком и плеском опустилась миска похлебки. Но нгуаби, как назло, слишком устал и был раздражен. Весь день над сельвой гремели тамтамы, сообщая о все новых погромах, а прибывающие воины из окрестных селений рвались в битву немедленно, не желая слышать ни о какой подготовке, и даже вдвоем с Убийцей Леопардов Дмитрий с трудом сумел утихомирить эту голозадую партизанщину.
— Опять вожжа под хвост попала? — хмуро бросил он, стирая с бороды густые комья расплескавшейся кляппи. — Или куда?
Сказал и прищурился, ожидая привычного взрыва.
Но Гдлами просто отошла к очагу, присела на циновку и вкрадчиво спросила:
— Не забыл ли грозный нгуаби, как подобает говорить с Вождем?
Грозный нгуаби чуть не подавился супом.
— А величайшая из Вождей, случаем, не забыла, — осведомился он, прокашлявшись, — как жена должна относиться к мужу?
Величайшая из Вождей ядовито улыбнулась:
— К кому, о непобедимый?
— Повторяю для тугоухих, о трижды несравненная: к му-жу.
— Ах, к мужу? Недолго и забыть, если муж приходит к очагу лишь жрать и дрыхнуть. И когда жрет, молчит, как колода, а когда спит — орет на всю хижину: «Ттай выше, болван! Тяни носок, кому говорю, тяни носок, чурка безмозглая! Иолд оторву!» — Гдламини показала клычки. — А потом подруги спрашивают у жены, не поймал ли муж любовника и кто этот счастливец. И не хотят верить, что дура-жена соблюдает верность этому, так сказать, мужу…
Нгуаби поморщился.
— Успокойся. Война идет, уж это-то Вождь могла бы понять?
— Я понимаю, что мой отец, великий воитель Дъям-бъ'я г'ге Нхузи, зачал меня в перерыве между боями! Потому что он любил мою мать! Потому что видел в ней не стряпуху и не служанку, а жену. И хотел от нее детей!
Началось!
— Да подожди ты с детьми…
— Подождать? — взвилась Гдлами. — До старости? До Темной Тропы? Люди шепчутся: Пришедшему-со-Звездой нежеланна мвамби людей дгаа. А может, кто-то из них пуст, потому что прогневал Творца? Тогда — кто?
— Малыш, — он честно пытался сдерживаться, — ты же знаешь, что это все глупости…
Но обвал было уже не остановить.
— Глупость не это! — дребезжащим сопрано сообщила дгеббемвами, усыхая лицом. — Глупость то, что я в самом деле дура. Была бы умная, уже давно бы действительно завела любовника!
— И что он будет делать? — невинным голосом осведомился нгуаби, словно невзначай касаясь рукояти ттая. — В смысле, без иолда?
Некоторое время дгеббемвами думала.
— Вот. В этом ты весь, — сказала она наконец. — Гаввава на сене. А у самого-то есть другая женщина!
— Какая женщина?!!
— Такая! — восторжествовала Гдламини. — Все говорят!
— Кто — все? Я все время с H'xapo!
— Значит, у тебя что-то с H'xapo!!! — взвизгнула Вождь и умолкла, хлопая глазами не менее ошалело, чем Дмитрий.
А спустя несколько восхитительно тихих мгновений в хижину всунул голову Убийца Леопардов.
— H'xapo звали? H'xapo здесь!
— М-м-м? — сказал нгуаби.
— М-м-м… — сказала мвами.
— М-м-м! — понял сержант.
И понял правильно. Ибо исчез тут же.
— Д'митри… — Гдлами перебралась поближе, села напротив, глядя глаза в глаза. — Давай поговорим спокойно. Я больше так не могу. Понимаешь? Ты очень занят. Но ты — мужчина. А я-то — женщина… — Вождь помолчала, кусая губу. — У нас нет детей, и это плохо. Это очень плохо, муж мой.
— Это плохо, Гдлашик, — так же тихо ответил Дмитрий. — Но я же сто раз говорил тебе: когда мы улетим в Высь, все будет в порядке.
Гдламини зябко обхватила себя за плечи.
— Ты не понимаешь, тхаонги. Когда девушка дгаа выходит замуж, она не летает за ребенком ни в какую Высь. Тха-Онгуа посылает ей дитя пусть не в первую ночь, но в первый год — точно. Постарайся понять, муж мой: если Творец медлит послать женщине дитя, значит, она проклята. Или проклят ее супруг. А мы с тобой — не просто мужчина и женщина. Проклятие, павшее на кого-то из нас, означает, что проклят весь народ дгаа. До тебя не доходят такие разговоры, ты все время с урюками, а для урюков ты равен Творцу. Но я-то слышу, и мне нечего возразить… А тебе?
Дмитрий молчал, глядя в плошку с остывающей похлебкой.
— Не думай ничего плохого, тхаонги, — продолжала Вождь, аккуратно подбирая слова. — Я полюбила тебя сразу. Люблю и сейчас. Я — твоя Гдлами. Но с твоим появлением многое изменилось не только в моей жизни. В жизни всех дгаа тоже. Я не думаю, что виноват ты. Быть может, вина на мне. Ведь я должна была стать женой Дгобози, — она произнесла умершее имя с видимым усилием. — Он единственный потомок Красного Ветра по мужской линии. Мы росли вместе. И поверь мне, муж мой, если бы не ты, он был бы неплохим вождем воинов и очень хорошим супругом…
Дмитрий по-прежнему молчал. Но, видимо, что-то дрогнуло в его лице, потому что Гдламини заторопилась:
— Нет-нет, это не укор! Просто я знаю: он очень сильно любил меня. Из-за меня он потерял имя и стал Проклятым.
— Тебе жаль его? — глухо спросил Дмитрий.
— Проклятого — нет, — откликнулась Гдламини. — Дгобози — да. Ты был жесток, когда не убил его в день нашей свадьбы.
— Так, может, еще не поздно все изменить? — сказал он и тотчас понял: не стоило этого говорить. Но вместо яростного огня в темных глазах Вождя блеснули слезы.
— Не говори так, Д'митри. Я не хочу этого. Просто мне очень страшно. Иногда мне кажется, что я проклята вместе с ним.
Она испуганно вскинула ресницы, словно опасаясь новых злых слов, но на сей раз Дмитрий воздержался от комментариев.
— Мне нужно в Обитель, — сказала она непреклонно. — Там Лесные Сестры. Там Мудрая. Они знают все. — Вождь чуть склонила голову. — Сейчас война. Без разрешения дгаангуаби даже я не могу покинуть войско. Ты отпустишь меня, муж мой?..
Двойным шагом бегут воины по двое в ряд.
Выдох-вдох. Выдох-вдох. /
Еще не близко, но все ближе Кхарьяйри.
Зачем он ее отпустил?
За-чем?
За-чем?
Мог ведь не отпускать. Но это была бы амамба.
А опасности не было. Никакой.
Про Обитель он слышал достаточно, чтобы понять: это нечто среднее между женским монастырем и престижным гинекологическим центром. С приличным уровнем обслуживания, хоть и не без мистики. Впрочем, прожив на Валькирии год, лейтенант Коршанский знал: здешняя магия — далеко не сеансы с разоблачением в исполнении маэстро Мамюса с Татуанги. К тому же нужное всем и чтимое всеми заведение было защищено наистрашнейшими табу, ибо даже полнейшим отморозкам свойственно размножаться, а в безопасности пути сомнений не было: волей Творца Обитель оказалась почти в центре Особого Района, врагов нет на много миль вокруг, шатуна же мвинью или ватажку лесных зараззи шестерка отборных урюков вмажет в тропу походя, даже не заметив, над кучкой чего проплыли легкие носилки Вождя.
К тому же задолго до рассвета, намного раньше Вождя, в Обитель отправился Мтунглу. Ах, как гордился Дмитрий этой идеей! Гдлами еще всхлипывала, уткнувшись лицом в его плечо, а он, гладя пушистые волосы жены и бормоча что-то убаюкивающее, уже знал, как ее успокоить на много дней вперед, до самого отбытия в Большой Мир.
Для этого нужно одно — поговорить с Мудрой до жены.
Великую Лесную Сестру нельзя ни обмануть, ни запугать, ни задобрить. Она говорит только правду. Заглянув в Дмитрия, она узнает: невозможное на Тверди исполнимо в Выси. А от нее это станет известно Гдлами.
И хотя нгуаби — ох уж эти бесконечные табу! — в военное время лишен возможности покидать поселок иначе, как во главе войска, у него, к счастью, есть Тень. На коже Мтунглу уже совсем мало бляшек, но пока не отпали последние, он связан с Дмитрием незримой нитью; смотря в его глаза, Мудрая сможет заглянуть в душу Пришедшего-со-Звездой…
Как все было здорово просчитано!
И как навернулось…
Рассыпая дробный стук в темной синеве, далеко позади загрохотали тамтамы. И тотчас по левую руку Дмитрия возник ефрейтор.
