Алые искры вспыхнули в лунном луче, вывалившемся сквозь облачную прореху.

Не человек. И не призрак.

Всего лишь бронзовая статуя – косматая борода, тяжелые надбровья, серебряный обруч поперек плешивого лба и огромный рубин над переносицей…

Тавыль Темный. Собственной персоной.

Вудри тихонько присвистнул.

Видать, не без мохнатой руки был хозяин усадьбы, ежели держал, считай, на самом виду ересиарха. На медленном огне полагается жечь последователей Темного; впрочем, покаявшихся до первой пытки сжигают на быстром.

– Вечный, спаси, Вечный, убереги, – машинально пробормотал Степняк, озираясь.

Эге, да тут не только тавылевой некромантией, тут, похоже, и алхимией баловались вовсю – ишь сколько вокруг колб, реторт, пробирочек разнообразных, склянок с порошками. Что и говорить, не робкого десятка был хозяин…

Вудри хмыкнул.

Робкого не робкого, а от его парней бежал быстрее лани, ни Мамсиля, ни Камсиля, ни иных демонов звать на помощь не стал; и верно – ноги в руки куда надежнее.

Гляди ты, книги!

Много. Дюжины полторы. А то и все две. На полках зияют пустоты; как ни спешил хозяин, а кое-что прихватить успел. Понятно; на такой товар всегда спрос…

«История герцогства Тон-Далайского» – все три тома.

«О нравах и обычаях минералов» Казуалия Мудрого – ну, понятно, где ж ей быть.

Редчайший труд прославленного коннетабля Вильбоа «Превратности церемоний, благородному юноше в миг обладания желанною девой надлежащих» – никогда видеть не доводилось, хоть слышать, конечно, слышал…

Вудри хмыкнул.

Узнай лазоревые, что вождь их грамоте разумеет, засмеяли бы, быки безмозглые.

Шагнул к полке, потянулся к «Травнику Уты», крякнув от натуги, выдернул тяжеленную инкунабулу в дощатом, бронзой окованном переплете. Перетащил на пюпитр, под косо сочащийся в окошко лунный свет. Ну-ка, где переписано? Ежели в Пульской обители, то, может, найдется там среди прочего и рецепт «меда волхвов», изгоняющего дюжину дюжин хворей; нужная штука…

Щелкнул застежкой. Морщась от взвихрившейся пыли, раскрыл наугад.

Отшатнулся.

По изволению общины и приговору мудрых, именем Того, кто Предвечен, перед семью свитками с шестьюстами тринадцатью запретами и пятьюстами девятью дозволениями, отлучаем, отделяем, изгоняем, осуждаем и проклинаем…

Древние значки чуть светились, но их слабое сияние резало глаза.

– О, Вечный!

Вудри, зажмурясь, осенил себя охранительным знамением.

Не помогло.

Пылающие письмена он видел и сквозь плотно закрытые веки.

Тем проклятием, которым Юлмум проклял грешников Армон-Анацива…

Которое Вылвыль изрек над продавцами тхе…

Которым Ас-Самуль заклеймил своего колесничего…

И всеми проклятиями, изреченными Отцами Отцов с первого дня и до сего дня…

Этой книги не могло быть здесь, но она была – в переплете из-под «Травника».

Холодный озноб пополз вдоль позвоночника. Как в далеком детстве, когда некоего непутевого сорванца, поставив перед переплетенным в сафьян средоточием древней мудрости, стращали этими самыми проклятиями…

Именем семирогого Бу-Амара, именем великого уничтожителя Бу-Мазена, именем Ра-Аджуба, истребителя младенцев, именем Тахлана, князя темных начал, именем Ра-Антиса, сущего вне всего, именем вездесущего Офиннана, начертанным на скрижалях, именем буйного Мамсиля и Камсиля, брата его…

– Сами будьте прокляты! – хотел гневно выкрикнуть он, но не сумел, сорвался в унизительный взвизг. – Нет надо мной вашей власти! Я не ваш!

И услышал:

– Ты вырос, Мумуль, но совсем не изменился. Все так же самонадеян.

Резко захлопнув книгу, Вудри оглянулся.

Никого.

Только спокойный глуховатый голос, не слышанный двадцать лет, но не забытый:

– Ветвь не может сама себя отрубить от ствола, Мумуль. Она может только сгнить, но даже гнилая дубовая ветвь не станет веткой осины…

Страх исчез, уступив место злой, взвинченной веселости.

– Если ты пришел проститься, прощайся. Только без поучений. Я от них однажды уже сбежал.

– Никто не убежит от проклятия Мудрецов Эру.

– Плевать я на них хотел. Четверо Светлых милостивы ко всем!

– И что, Мумуль, помогли тебе твои Светлые?

– А вам – ваш…

Договорить он не смог, словно кляп из мокрого войлока забил горло.

– Не кощунствуй, Мумуль, – посуровел голос.

Вудри перевел дух и хрипло хохотнул.

– Почему? Я Ему давно уже не раб. Я спутник Вечного.

– Увы, не только Вечного. – Печальный вздох. – С кем ты нынче связался, Мумуль?

– Прекрати называть меня Мумулем! – вскипел Степняк. – Я – Вудри!

– Да, да, малыш Мумуль не умел выбирать друзей, бросил дом и пошел по скверной дорожке. А большой мальчик Вудри ничему не научился, и что с ним теперь будет?

– Тебе-то какое дело? – Растерянность ушла, понемногу подкатывала настоящая злость, и это было чудесно. – Я ни о чем никогда не жалел и не жалею! Я презираю вас всех. Чем жить, как живете вы, лучше умереть на колесе!

– Тебе не раз выпадал такой случай…

– Но я никого ни о чем не просил!

– Но и не отказывался принять помощь от тех, кого, оказывается, презираешь.

Вудри насупился.

– Я принимал помощь не от них. А от тебя.

– Я и есть – они. И ты, племянник, тоже. Хочешь ты того или нет, а решать все-таки Ему. Зато сотворенные наскоро не различают, кто из нас проклят, кто свят. – Незримый, кажется, усмехнулся. – Рискнешь ли, Мумуль, сказать своим лазоревым, кто ты есть? И долго ли проживешь, рискнув?

– Нет, не рискну, – очень серьезно ответил Вудри. – Но это мой путь. Мне некуда сворачивать. И вообще, к чему этот разговор?

– К тому, что род наш не должен прерваться. У меня наследников нет, у брата моего единственный сын – ты. Пока ты бездетен, тебе нельзя умирать. А после тебя должны жить дети твои, и внуки, и правнуки.

– Жить среди вас? – скривился Вудри.

– Нет, конечно. Ты проклят, и потомство твое тоже проклято. До Великого Суда ваша судьба связана с сотворенными наскоро. Но вам, ветвям от древа Яфнафа, негоже быть простолюдинами… – Голос нежданно дрогнул. – Спаси народ свой, мальчик, и вознаградит Он тебя при жизни, и зачтет тебе это на Великом Суде…

Бровь Вудри иронически изогнулась.

– Уже готов. И что нужно для этого сделать?

– Сядь.

– Зачем?

– Чтоб не упасть, – отрезал незримый. – Сядь и смотри.

Степняк, чуть помедлив, опустился в кресло.

И все же не утерпел:

– Почему – смотри? Сказать не можешь?

– Не могу, – в голосе мелькнуло раздражение. – Закрой глаза, Мумуль у-Яфнаф!

…Это длилось всего лишь миг.

Во всяком случае, когда Вудри очнулся, в окно все так же глядела луна, слегка припорошенная облачной пыльцой, и так же густы были тени в углах. Словно и не было ничего, а только привиделось с пьяных глаз. И тупое нытье в затылке, и тягучую, но, хвала Вечному, понемногу проходящую боль в затылке тоже можно было бы списать на лишнюю чару буркарского.

Но теперь он знал, что делать. До мельчайших деталей.

Сомневаться не было ни времени, ни нужды, и лишь мельком проскользнула мысль: очень хорошо, что в сопровождении нынче именно сотня Тоббо. Верных людей много, но этот парень – особый, при Сухих Крутах он, не размышляя, прикрыл вождя от стрелы. Ему можно верить, как самому себе.

Вудри сбежал по лестнице, распахнул дверь.

– Сотенного ко мне! Быстро!

– Сотенного к вождю! – пробежало по саду.

Тоббо явился почти тотчас.

Широкие плечи, обтянутые лазоревой накидкой с золотыми галунами, цепкий, внимательный взгляд – бывалый степной бродяга, да и только, никто и подумать бы не смог, что недавно еще быкам хвосты крутил…

– Слушай внимательно. – Ухватив баэльца за плечи, Степняк притянул его к себе, зашептал в самое ухо. – Все понял?

– Да, вождь. Исполню или умру.

Вудри покачал головой.

– Умирать запрещаю.

Всегда любил дождь. Теперь – ненавижу. Хотя это, в общем, даже не дождь – так, красноватая водяная пыль, в завихрениях которой мне то и дело мерещатся отблески доспехов «Айвенго». Эта проклятая пыль везде, глина под ногами расплывается розовыми потеками, и только небо, затянутое угрюмыми серыми тучами, напоминает свод собора, где только что завершилось отпевание усопшего.