Этот вариант коллегия утвердила единогласно.

Безукоризненный, стопроцентно защищенный от превратностей судьбы наблюдатель и информатор, способный в нужное время переключиться на контакт с местными властями и, произведя должное, совершенно однозначно предсказуемое впечатление, провести предварительные переговоры – на своих условиях.

Точнее говоря, на условиях Федерации.

И пусть потом раскосые мандарины вкупе с бородатыми шейхами, не говоря уж о недоделках из Лиги, грызут себе локти…

Договор есть Договор.

Бюрократы, протирающие штаны в Ассамблее, млея от восторга, единогласно утвердили бюджет проекта, и дело пошло именно так, как оно и бывает, когда за работу платят вдвойне; кибера-разведчика спроектировали и сдали в эксплуатацию уже в начале второго квартала, на пять недель раньше установленного срока.

К сожалению, непосредственный ход работ контролировал некто Резник.

Он же Хомяк…

…Бом-мм!

Я вздрогнул.

Смешливый скелетик, вынырнув из пещерки, вновь занес молот над колоколом.

Бом-мм!..

Антиквариат, разрази его Вечный!

Бом-мм!..

С третьим ударом ожил экран компофона.

– Пора, – сказал Маэстро.

Степные люди заявились глубоким вечером, почти ночью, когда закат уже увядал; судя по тому, что темно-багровая полоса, обжигающая далекие лесистые холмы, уже понемногу начала выцветать, бычий час подошел к концу и до волчьего часа оставалось всего ничего. Их, вынырнувших из сумрака, было немного – человек восемь, одеты они были по-разному, кто во что: двое – по-степному, почти в лохмотьях, правда, из дорогой ткани, один, явно городской, – совсем по-господски. На остальных были вполне пристойные куртки и добротные рубахи со шнуровкой на груди, заправленные в широкие шаровары. Зато пояса у всех были одинаковы: широкие, лоснящиеся, схваченные крупными медными пряжками.

Они привязали коней к коновязи под плетеным навесом и долго плескались у колодца, вычерпывая ведро за ведром и не обращая особого внимания на хозяина, растерянно замершего у порога с коротким мечом в руке. Будь хоть немного светлее, Тоббо, пожалуй, нашел бы возможность мигнуть племяшу, и мальчишка, ужом скользнув за плетень, помчался бы в замок извещать кого следует.

А что?

Голова степного дорого стоит, тем паче что Тоббо нужны не сребреники; брат Эрро, взятый за порубку графской рощи, сгинул куда-то бесследно, а скажите на милость – куда? Восемь дюжин плетей положено за такой проступок, но шкура у Эрро дубленая, никак больше недели не стал бы отлеживаться. Видно, беда с братаном, не иначе доискались судейские ярыги и до вольной охоты, а это уже каторгою пахнет. Так что пускай в награду за степных выпустят сеньоры братана, вот и в расчете будем…

Но верховому не ускакать – незваные гости заметят и догонят. Значит, сперва – до тайной конюшни и уже оттуда – в замок. А до Баэля скакать четверть дня, и степь уже почти почернела. Трава в умирающем закатном мареве пока что отливает глубокой сочной прозеленью, но это лишь до той поры, пока самые последние блики не выцветут, а потом она станет темно-синей, как ряса капеллана, а еще чуть позже – фиолетовой, точь-в-точь как плащ орденского рыцаря. И когда совсем почернеет, над степью понесется долгая тоскливая перекличка.

Начнется время волков.

Ночью в степи нехорошо даже и взрослому опытному мужику, кое-каким заклинаниям обученному, да и он не всегда уцелеет, хоть и сидя меж трех костров. А уж мальчишку, пускай и при амулетах, может ни за что ни про что смерть за чуб ухватить. Лютая смерть, безвременная. Бывает, конечно, всякое. Случалось, не то что из волчьих клыков, даже и от самого Вылки уходили вживе. Тоббо слыхивал о таких, но самому видеть не привелось ни разу; да и то, старики говорят: кто выжил в ночной степи, тому самое дело в город уходить, в вельможном гареме ему самое место, евнухом…

Нет уж, жаль мальчишку. Пусть остается при своем, что в штанах болтается. Не так уж много радостей у виллана. Хотя и то сказать: мальчишка, как-никак, хоть и сын Эрмо-пахаря, а все ж таки и племянник Тоббо, каковой, благодарение Вечному, никак не виллан. Тоббо – бычий пастух. Бычьим же пастухом, худо-бедно, станет не всякий. Недаром же дозволено ему законом, обычаем и сеньором держать дома и пристегивать к поясу по праздникам короткий меч, за который любому из пахарей положена смерть на месте, без промедления и оправданий.

Именно этот меч, плохонький, но острый, обнажил Тоббо, сам не понимая: для чего? Степных – восемь, к драке они привычны, крови не боятся. Если со злом явились – не устоять. Лучше уж выказать покорность – тогда не станут бить, разве что ограбят… да много ли возьмешь у Тоббо?

А озлобишь – пожгут хижину, порежут семью, девчонок понасилуют. Не пощадят и слепенького.

Бывало уже такое, всякому ведомо.

Но и страх показывать нельзя ни в коем разе, потому как степь уважает храбрых…

Поэтому, когда один из пришельцев, тот, что в господском, устав плескаться, стряхнул с липких волос капли и шагнул к двери, Тоббо не поднял оружия, но и не посторонился. А просто встал попрочнее, широко расставив ноги и прикрыв вход в жилище, как и надлежит мужчине, даже если мужчина по рождению виллан.

Степной приблизился – вразвалочку, ничуть не спеша.

Щеголь: одежда совсем новая. Явно не с чужого плеча; покупная. Очень хорошая одежка, такую не всякий сеньор из мелких себе позволить может. Выше жесткого белого ворота – темная холеная бородка и мясистые губы. Глаз не различить. Темно.

– Не суетись, Тоббо, – послышался спокойный голос. – И не бойся. Мы хотим переждать ночь. Только и всего.

– Ты кто? Стой, где стоишь!

– Тоббо, я же сказал: не суетись.

– Ты кто?

Семеро, одетые попроще, отошли от колодца и, приблизившись, сгрудились за спиной чернобородого. Ни один не обнажил оружия, на лицах – спокойствие, похоже даже – не без насмешки. Бледнел закат, где-то вдали, совсем тонко, рванулся к звездам унылый волчий вой и, оборвавшись, завелся снова, но уже оттуда, где густилась ночная мгла. Под навесом беспокойно всхрапнули кони.

– Я – Вудри Степняк. Не слыхал?

Тоббо промолчал.

Понятное дело, слыхал. Кто же в степи этого имени не знает? Если парень не врет, самое умное дело – пошустрее спрятать меч, вежливо пригласить гостей к очагу и поменьше мелькать перед глазами. Этот шутить не станет. Но и понапрасну не обидит.

Может, и впрямь только ночь пересидят?

А ежели врет?

Да ведь наверняка врет! Что там прохожий намедни болтал?!

– Я Вудри сам не видал. Но, говорят, его колесовали в Вуур-Камунге.

Губастый хмыкнул.

– Обошлось, как видишь.

– Они не могли отпустить тебя, если ты – Вудри.

– Слушай, Тоббо, хватит, – губастый чуть повысил голос. – Нам нужно переждать ночь. Ты понял? Мы переночуем и поедем дальше. Уйди с порога.

Тоббо упрямо покачал головой.

– Нет. Там семья. Я буду драться.

– Дурак. Кому нужна твоя старуха? Им, что ли? – губастый коротко кивнул за спину. – Эти парни привыкли к свеженькому. Не говоря уж обо мне. Да ты что, парень, не знаешь, кто такой Вудри?

– Знаю…

Тоббо опустил меч в опоясанный кожей чехол и шагнул в сторону, пропуская степных.

– Эй, жена! Принимай гостей!

В хижине охнули. Ну и ладно. Жена все сделает как положено. А у хозяина еще есть дела, и пускай степные не думают, что их появление опрокинуло мир…

…Он думал управиться за час. А вышло почти вдвое против того.

Вычистить копыта единорогу – работа нелегкая, если на совесть. Если же кое-как, то пеняй на себя, зверь все чувствует, куда там человеку. Вот почему, когда Тоббо вернулся из бычьего загона, в хижине было дымно, пьяно и беспорядочно. Трое чужаков спали вповалку на полу, укрыв головы куртками, пятеро вольготно развалились у стола, сдвинув оба табурета и суковатые чурбаны, завезенные давеча из деревни для растопки. Куртки и плащи комком валялись в углу, чадил сальный светильник, моргая подслеповатым огоньком, потные лица и литые плечи под медленно высыхающими рубахами сдвинулись над столешницей. На неровно оструганной доске лежали шматы мяса, уж конечно, не с собой привезенного, и рваные куски хлеба – господского, белого, хотя и тронутого плесенью. А еще покачивался высокий кувшин и глиняные чары с резко пахнущим напитком. Вот это точно привезли с собой; у вилланов настоящей огнянки не водится. Не по карману, да и запрещено покупать, за самодельную же три шкуры спустят да вдобавок штраф несусветный наложат. Потому как мешает честно трудиться.