Было очевидно, что они спасались от другого, более сильного врага.

Безмолвие резко заменило шум. Мы стояли лицом к лицу с фактом, причина которого была неизвестна, но тем не менее увеличивала нашу тревогу. Из предосторожности Банкс велел погасить огни. Следовало тщательно скрыть присутствие парового дома.

Часам к шести поднялся легкий ветерок. Первые лучи солнца прорезали туман, и берег ясно показался на юго-востоке, выступая открытым мысом.

— Земля, — крикнул капитан Год, сидевший на спине слона.

Плавучий поезд находился не более как в двухстах метрах от мыса, к которому его несло свежим северозападным ветром.

Берег был пуст. Между деревьями не замечалось даже признака жилья, и мы могли причалить без опасений, что и сделали благодаря усилившемуся ветру.

Подняться на берег за отсутствием пара было нельзя; не теряя ни минуты, мы вслед за капитаном выпрыгнули на берег.

— Дров! Дров! — крикнул Банкс, и через час мы разводили пары.

Собрать топливо затруднений не представляло, земля была усеяна сучьями достаточно сухими для немедленного употребления, что касается пищи, потребность в которой начинала давать себя чувствовать, мы возложили эту заботу на охотников. Паразар перенес свою деятельность к Калуфу, и мы с грехом пополам утолили голод.

Три четверти часа спустя пар достиг достаточного давления, железный великан двинулся и вступил на берег.

— В Джубульпар! — крикнул Банкс, предварительно справясь с указаниями компаса.

Но не успел Сторр повернуть регулятора, как бешеные крики раздались на опушке леса. Шайка индусов, человек в полтораста, бросилась на паровой дом. Башня, вагон — все было занято, прежде чем мы успели опомниться. Почти одновременно индусы оттащили нас шагов на пятнадцать от поезда и таким образом пресекли всякий путь к побегу. Можно вообразить наш гнев и злобу, последовавшей за тем сцене разрушения и грабежа. Индусы кинулись на паровой дом с топорами, все было расхищено и уничтожено. Ничто не уцелело из внутреннего убранства! Огонь довершил остальное, и через несколько минут все погибло.

— Бездельники! Канальи! — кричал Год, вырываясь из рук крепко державших его индусов.

Но также, как и мы все, он принужден был ограничиться бесплодными ругательствами, которых, по-видимому, индусы даже и не понимали. Вырваться из рук наших мучителей не было никакой возможности.

Огонь погас, пощадив только безобразный остов подвижного павильона, проехавшего половину полуострова.

Индусы принялись за «Железного великана», желая уничтожить и его. Но тут они оказались бессильны; стальная бронь защищала гиганта; несмотря на все усилия, он уцелел, что привело капитана в неописуемый восторг.

В это мгновение показался человек, вероятно начальник шайки, и все разбойники выстроились вокруг него. Он шел с проводником, в котором мы тотчас узнали Калагани. Но Гуми не было: вероятно, он жизнью заплатил за свою преданность, и нам было не суждено свидеться с ним.

Калагани приблизился к полковнику Мунро и, не опуская глаз, хладнокровно показав на него, произнес:

— Вот этот!

Сэра Эдварда окружили, схватили, и он исчез в толпе, двинувшейся на него, не успев даже пожать нам руки или закричать нам что-нибудь на прощание.

Капитан Год, Банкс, сержант, Фокс — все мы рвались спасти его из рук индусов!.. Но пятьдесят человек повалили нас на землю, и малейшие движения кончились бы смертью! В эту минуту мы не могли спасти полковника Мунро и должны были беречь свои силы для будущего.

Через четверть часа индусы отпустили нас и убежали вслед за первым отрядом. Преследование их пользы не принесло бы, а между тем мы хотели броситься вперед.

— Не трогайтесь с места, — сказал Банкс.

Мы повиновались.

Итак, все нападение индусов, предводительствуемых Калагани, было направлено против одного полковника. Какая цель могла руководить изменником? Действовать самостоятельно он не мог, это было ясно. Чьим же орудием был он в таком случае?.. Имя Нана Сахиба невольно пришло мне в голову…

На этом месте оканчивается рукопись Моклера. Молодой француз не видал последних событий, служивших заключением драмы. События эти обнаружились впоследствии и служат дополнением к рассказу о путешествии по Северной Индии.

Полковник попал в руки банды дакоитов, соединившихся с остатками шайки Нана Сахиба, который бежал после погрома Тандийтского пала, переслав Калагани приказ направить поезд парового дома к берегам озера Путариа, что последний и исполнил.

Оба индуса благополучно переплыли озеро и уже продвигались в тумане по дороге в Джубульпар, как вдруг до них долетел крик. Чей-то голос звал Калагани по имени.

— Я здесь, Нассим, — отозвался Калагани.

И немедленно после этого невдалеке от дороги раздался странный дикий «кизри» — воинственный клич племен Гуижвана, хорошо известный Гуми.

Застигнутый врасплох индус не успел предпринять ничего. К тому же смерть Калагани не спасла бы его от рук шайки индусов и не принесла бы помощи его товарищам. Инстинкт шепнул ему бежать и, воспользовавшись тем мгновением, когда Калагани отошел навстречу человеку, названному им Нассимом, он бросился в сторону от дороги и притаился в джунглях, где все старания отыскать и убить его оказались напрасными. Калагани не мог терять времени и, сильно досадуя на промах, двинулся с шайкой дакоитов к месту высадки «Железного великана».

Там произошло нападение на путешественников, и полковник Мунро был уведен отрядом в заброшенную крепость Капор, расположенную на высоком выступе гор Сатпура. На центральной площадке разоренной крепости сохранилась только одна знаменитая бронзовая пушка Бильза, вылитая в эпоху Джегангира, гигантское орудие в шесть метров длины, сорокачетырехфунтового калибра.

В этой-то крепости ожидал свою жертву Нана Сахиб.

Оба врага очутились лицом к лицу.

— Мунро, — сказал Нана Сахиб, — твои привязали к жерлу пушек сто двадцать пешаварских пленников, и после того более тысячи двухсот сипаев погибло этой страшной смертью! Твои безжалостно умертвили лафорских беглецов; после взятия Дели умертвили трех принцев и двадцать девять членов королевской фамилии; наших истреблено в Лакнау шесть тысяч, и после Пенджабской кампании три тысячи. Всего поплатились жизнью в это восстание за национальную независимость сто двадцать тысяч туземных офицеров и солдат и двести тысяч туземных жителей.

— Смерть! Смерть! — закричали дакоиты и индусы, стоявшие вокруг Нана Сахиба.

Набоб движением руки заставил их молчать и ждал ответа полковника Мунро, но тот молчал.

— Ты, Мунро, — продолжал набоб, — собственноручно убил рани из Джанси, мою верную подругу… и она не отомщена.

Ответа не последовало.

— Наконец, четыре месяца тому назад мой брат Валао-Рао пал от английских пуль, направленных против меня… мой брат не отомщен тоже.

— Смерть! Смерть!..

На этот раз крики эти раздались с большей силой и шайка сделала движение, готовая броситься на пленника.

— Молчать! — закричал Нана Сахиб. — Ждите правосудия.

Все смолкли.

— Мунро, — продолжал набоб, — один из твоих предков, Гектор Мунро, первый раз осмелился применить эту страшную казнь, которая в войну 1857 года приняла такие страшные размеры! Он первый приказал привязывать живыми к пушечному дулу индусов, наших братьев и родственников.

Послышались новые крики, новые угрозы, которых Нана Сахиб не мог сдержать.

— Месть за месть! — обернувшись, он прибавил. — Видишь эту пушку! Тебя привяжут к ее жерлу! Она заряжена, и завтра с восходом солнца выстрел ее, повторенный эхом горы, возвестит всем, что месть Нана Сахиба наконец совершилась.

Полковник пристально глядел на набоба со спокойствием, которого не могло поколебать приближение смерти.

— Хорошо, — сказал он, — ты делаешь то, что сделал бы и я, если бы ты попал в мои руки.