Мадленку привезли в замок князей Диковских. Она не испытала никакой радости, вновь увидев стены и ров, в который прыгала, чтобы спасти свою жизнь. Ей думалось, что ее вновь посадят в вонючее подземелье; но Август оставил ее в малой зале под присмотром стражников и удалился докладывать дяде о том, кем на самом деле оказался Михал Краковский. Мадленка бесцельно побродила туда-сюда, оглядываясь на тех, кому было поручено охранять ее. Жаль, что окна были прорезаны высоко и к тому же слишком узки для человека, не то бы она не устояла перед искушением и снова попыталась спастись, бросившись со стены в воду. Ничего, как знать, может, это еще ей удастся. Она ни о чем не жалела, ничего не ждала и была близка к тому, чтобы никого не бояться. Дух ее был на удивление ясен. «Я ни в чем не виновата, — твердила она себе, — следовательно, меня ни в чем не могут обвинить». Скольких людей, наивно говоривших себе то же самое, перемололи жернова судьбы!

Дверь приотворилась со звуком, напоминающим судорожный зевок, и Мадленка дернулась всем телом, ожидая увидеть Августа. Однако это оказалась всего-навсего литовская ведьма Анджелика. Ее горностай по-прежнему бегал за ней, как собачонка. Увидев Мадленку, он фыркнул и по платью ловко взобрался своей госпоже на плечо.

Анджелика с улыбкой оглядела Мадленку с головы до ног, и та почувствовала себя испачканной этим взглядом. С полуулыбкой на устах Анджелика обошла вокруг Мадленки, словно та была не живой человек, а статуя или что-то такое же неодушевленное.

— Так-так, — проговорила Анджелика, не переставая улыбаться. — Так вот на что ты похожа!

Мадленка не знала, что ответить на это, и стиснула руки. Бесстыдные глаза пристально рассматривали ее.

— Знаешь, — доверительно сообщила литвинка, — отроком ты была не очень хороша собою, а девицей и подавно.

Она улыбнулась, с наслаждением ловя на лице Мадленки, какое впечатление на нее произведут эти слова.

— Не всем же быть такими, как ты, — отозвалась Мадленка и, ослепительно улыбнувшись, добавила: — К счастью.

Улыбка Анджелики погасла. Вошел князь Август. С расцарапанной щекой, взъерошенный, он походил на нашкодившего мальчишку. На литвинку он не обратил внимания.

— Пошли, — коротко бросил он Мадленке. Мадленка двинулась к двери, но тут Анджелика

метнулась к Августа и схватила его за руку.

— Август… — тревожно шепнула она.

— Что? — спросил он с удивлением.

— Стереги ее крепко! — с деланным придыханием прошептала Анджелика. Но глаза ее смеялись.

К великому облегчению Мадленки, ее повели не вниз, где располагались владения ушедшего в мир иной Адама, а в боковые покои. В одной комнатке стояла кровать с балдахином, поддержанным витыми столбиками, в другой был стол, стулья и несколько сундуков. На стене висел искусно вытканный гобелен фламандской работы, изображавший охоту на кабана.

— Можешь располагаться, — все так же отрывисто бросил Август.

Мадленка, поколебавшись, положила на стол узелок, где было платье и четки, и села напротив гобелена, с преувеличенным вниманием разглядывая его. Двое стражей остановились в дверях, и Август сделал им знак выйти. Сам он расхаживал по комнате взад-вперед, и это мельтешение раздражало Мадленку. Она хотела, чтобы он ушел и она могла остаться наедине со своей печалью.

— Ты и впрямь Магдалена Соболевская? — спросил Август, остановившись возле нее и глядя на нее в упор.

— А ты что, не видел? — мрачно спросила Мадленка, тяжело переживавшая свой недавний позор.

— Скажи мне: это ты убила мою мать? — Нет.

Август снова заметался.

— Но тогда кто?! — крикнул он. — Кто?

— Может быть, у нее были враги? — предположила Мадленка.

— У нее? Нет! Это было благороднейшее создание на свете!

Мадленка вспомнила, какими словами покойную княгиню честил фон Ансбах, но благоразумно воздержалась от возражений.

— Да и глупо с моей стороны верить тебе, — заключил Август неожиданно. — Прощай!

В сущности, все начиналось не так уж плохо. У Мадленки были свои покои, к ней приставили служанку — боязливую девушку, которая общалась с госпожой с явной неохотой; Мадленка заключила из этого, что, должно быть, среди обитателей замка она слывет чудовищем. Такое предположение немало ее позабавило.

Когда наутро ей принесли пищу, она потребовала, чтобы ту проверяли. Поднялся невероятный шум, дело дошло даже до епископа Флориана, но когда он начал увещевать ее, Мадленка придвинула к нему тарелки и предложила отведать из них первым, раз он ничего не боится.

Епископ почему-то делать этого не стал. Он удалился и вскоре прислал своего человека, который отныне стал проверять все кушанья, подаваемые Мадленке; таким образом, с этой стороны она могла считать себя более или менее в безопасности.

Хотя при ней практически неотлучно находилась стража, никто не воспрещал ей выходить во двор гулять или посещать службу в церкви. Мадленке приходилось нелегко: стоило ей появиться где-то, и сразу же начинались перешептывания, десятки глаз беззастенчиво разглядывали ее; бывали случаи, когда ей кричали: «Убийца!»

Она старалась держаться непринужденно, но внимание, объектом которого она была, угнетало ее. Обрадовалась она только встрече с отцом — он сообщил, что попытается пожаловаться королю на произвол князя, но вид у пана Соболевского был унылый, и Мадленка засомневалась, выйдет ли толк из его замысла. Крестоносец сказал ей, что она ни на кого не должна полагаться, и ему она верила. Какое, в конце концов, дело великому королю до переживаний его скромной подданной?

«Если мне станет совсем невмоготу, — думала она, — я покончу с собой». Ее не обыскивали, и кинжал фон Мейссена по-прежнему был при ней.

Суд начался в ближайший понедельник. Председательствовал князь Доминик; роль обвинителя выполнял епископ Флориан. Август тоже присутствовал, но только на правах заинтересованного лица. Также в зале находилось десятка два шляхтичей и несколько священников. Ксендз Домбровский исполнял обязанности писца.

В длинной и витиеватой речи епископ напомнил присутствующим, для чего они здесь собрались. Произошли чудовищные преступления, и долг суда — установить истину. Убийство матери-настоятельницы, которую они все хорошо знали, не должно остаться безнаказанным, как и гибель княгини Гизелы.

Возможно, случайно, а возможно, нет, в обоих делах оказалось замешано одно лицо, которое кое-кому представлялось Михалом Краковским, но на самом деле является переодетой девушкой. Мадленка, с волнением слушавшая Флориана, так и не поняла, кем же ее считают: свидетельницей или все же преступницей. Она не успела уяснить для себя этот важный вопрос, так как ее вызвали для дачи показаний.

Сначала у Мадленки спросили ее имя, откуда она родом и где живет, а затем епископ Флориан предложил ей рассказать свою историю, начиная с того, почему было принято решение отдать ее в монастырь святой Клары. Мадленка, ничего не утаивая, поведала, как ее мать болела и дала обет, как она выздоровела и узнала, что мать Евлалия…

— Прошу прощения, — проговорил молодой священник, сидевший по правую руку от прелата, — я должен задать вопрос. То есть было решено отдать тебя в монастырь во исполнение чужого обета, так?

Мадленке подумалось, что она и так выразилась довольно ясно, но внезапно она вспомнила наказы Боэмунда фон Мейссена и похолодела. Леший его знает, что скрывается в реальности за таким невинным вопросом.

— Да, — ответила она, ибо надо было что-то ответить.

— И ты, наверное, — вкрадчиво продолжал священник, — не чувствовала никакого призвания к монашеской жизни?

— Откуда мне знать? — удивилась Мадленка. — Я ведь еще не бывала в монастыре. Как можно иметь понятие о том, что тебе еще неизвестно?

Кое-кто из шляхтичей позволил себе улыбку. Улыбнулся даже чернокудрый князь Диковский.

— Однако ты не сказала, что возрадовалась, когда тебя решили отправить в монастырь, — не отступал допрашивающий.