Через два дня отряд Боэмунда сушей вернулся в Мариенбург, среди поляков более известный под названием Мальборк. Когда Мадленка впервые увидела бурые башни неприступной крепости, вырисовывающиеся вдали, ею овладело напряженное любопытство. От деда она слышала, что Мальборк — твердыня, не имеющая себе равных; одиннадцать лет тому назад после Грюнвальдской битвы король Владислав попытался взять ее приступом, но потерпел неудачу и вынужден был снять осаду. Мальборк расположен на берегу реки Ногата, притоке Вислы; по существу, это не один замок, а три, встроенные друг в друга и окруженные мощными стенами укреплений. Вблизи крепость выглядела еще внушительнее, чем издали; она подавляла своими размерами, и город, лепившийся к ее изножию, совсем терялся в ее тени.

Мадленка уже знала, что вход в замок женщинам строго-настрого запрещен, и сердце ее радостно трепетало, когда она предвкушала свое появление среди этих стен. Никакого кощунства Мадленка в этом не усматривала — ведь в конце концов крепость носила священное для крестоносцев имя Марии, а Мария было вторым именем Мадленки, и святая же Мария была небесной ее покровительницей. И раз уж судьба сама занесла ее сюда, было бы грех этим не воспользоваться.

Отряд рыцарей миновал посад и стал подниматься к замку. По дороге им попадались по большей части солдаты и священники — сразу же было видно, что поблизости расположено сердце ордена, основные его казармы. Замок, выстроенный из алого кирпича, к удивлению Мадленки, производил скорее радостное, чем тягостное впечатление. Копыта лошадей прогрохотали по спущенному подъемному мосту. Во дворе рыцари спешились, и подбежавшие конюхи приняли лошадей. Мадленка огляделась. Вокруг было множество народу; фон Мейссен и Филибер, в Торне переодевшийся в подобающую его званию одежду, попали в гущу любопытствующих рыцарей, жадных до новостей. Мадленку в мужском платье тоже не обошли вниманием; многие недоумевали, что тут делает этот никому не известный рыжий юноша, но решили, что это, должно быть, либо пленник, либо шпион крестоносцев, оказавший им важные услуги. Мадленка недолго пробыла во дворе: Филибер де Ланже (теперь у нее язык не повернулся бы назвать его Лягушонком и тем более Вонючкой), переговорив о чем-то с Боэмундом, подошел к ней и повелительно бросил:

— Следуй за мной!

Мадленку отвели в маленькую, но опрятную комнату, где не было ничего, кроме кровати, распятия на стене и простой деревянной скамьи.

— Великий магистр в отъезде, — сказал Филибер на прощание, — его замещает великий комтур Конрад фон Эрлингер. Мой слуга принесет тебе приличную одежду и все, что ты захочешь; комтур наверняка пожелает побеседовать с тобой. Веди себя прилично и, бога ради, — Филибер понизил голос, — не попадайся Боэмунду на глаза, не то не оберешься хлопот.

— Хорошо, — сказала Мадленка со вздохом.

Когда Филибер ушел, Мадленка побродила немного по комнате. Единственное окно выходило на реку, в которой отражались фантастической красоты башни замка. Мадленка вздохнула; в это мгновение она бы отдала всю эту красоту за то только, чтобы оказаться дома, в Каменках, где нет реки, а есть только один колодец, да и сама усадьба может лишь с натяжкой считаться замком.

Помолившись деве Марии и попросив охранять ее впредь, Мадленка села на кровать. Перина оказалась мягкой, и тощий зад Мадленки прямо-таки тонул в ее великолепии. Не помня себя от восторга (Еще бы! Наконец-то у нее есть своя кровать, не пучок грязной соломы, а именно кровать со всеми причиндалами!), Мадленка попрыгала на перине, пощупала ее, помяла руками и пришла к выводу, что эти чертовы немцы

недурно устроились. Она была права: орден имел монополию на торговлю на своей территории, из каковой торговли извлекал огромные прибыли. В тогдашней Европе он был единственным среди рыцарских орденов, вообще не имевшим никаких долгов.

Вдоволь налюбовавшись роскошной постелью, которую ей отвели, Мадленка еще раз обошла комнату, заглянула даже под кровать и обнаружила под нею в дальнем углу мышиную нору. После чего Мадленке стало скучно, и она совсем уже собиралась отправиться на поиски кого-нибудь, но тут дверь растворилась, и вошел невзрачный детина с птичьим носом, крошечными глазками и остриженными в кружок волосами. В руках он тащил ворох одежды. Детина стал перед Мадленкой навытяжку и воззрился на нее сверху вниз.

— Одежа тут для вашей милости, — хриплым голосом объявил детина.

Мадленка таращилась на него, и ужас все глубже проникал в ее существо, когда она сообразила, что детина послан, чтобы помочь ей переодеться, что он не уйдет, пока она не облачится в это дорогое, но совершенно бесполезное в ее положении тряпье, ибо, как только он увидит — увидит — увидит, что она не мальчик, а женщинам в замок вход запрещен — а помощи ей ждать совершенно неоткуда — то, пожалуй, в нынешних обстоятельствах она еще пожалеет, что Боэмунд не успел ее повесить. Мадленке тут же захотелось выскочить в окно, но оно было, во-первых, высоко, а во-вторых, забрано частым переплетом. Ах, святая Мария, небесная покровительница, где ты?

— Если ты думаешь, — проворчал детина, — что я буду помогать тебе с одежей, будто ты какой граф или рыцарь, ты здорово ошибаешься, сударь. На, разберешься сам, — и он бросил одежду на постель. — Есть хочешь?

— Хочу, — пролепетала Мадленка, у которой в голове не укладывалось, что она спасена.

— Ну, то-то же, — заключил детина и оглядел ее,

но без прежней неприязни. — Это правда, что ты брату Филиберу из плена бежать помог?

— П-правда, — икнула Мадленка.

— Ну, добро, — заключил парень, и, когда он скрылся за дверью, в комнате сделалось намного светлее.

Мадленка поспешно переоделась в предложенную ей одежду, судя по всему, рассчитанную на пажа или трубача. Кафтан был лиловый, как и штаны, и украшенный золотыми кистями. Мадленка ощупала свою старую одежду, отложила библию матери-настоятельницы, — пергамент почти не пострадал от воды, когда она прыгнула в ров, а рубашку, принадлежавшую брату, спрятала между подушками постели. Вскоре явился детина, таща поднос с кушаньями, которыми можно было накормить дюжину солдат.

— Лопай, — милостиво разрешил он, — пока Конрад тебя к себе не потребовал.

Брезгливо покривившись, он сгреб старую одежду Мадленки и исчез.

Мадленка поела, выпила вина, полюбовалась из окна на реку, после чего захотела выйти прогуляться, но не тут-то было: дверь оказалась заперта снаружи. Помянув всех крестоносцев нехорошим словом, Мадленка в унынии села на постели и, уперев локти в колени, обхватила ладонями виски. Солнце на четверть опустилось в прозрачную воду Ногаты, когда дверь наконец открылась и детина появился на пороге. Он застал дивную картину: Мадленка в тоске подкармливала мышь хлебными крошками. Завидев большого человека, мышь удрала под кровать и забилась в нору.

— Эй, рыжий, — хрипло сказал детина, — великий комтур ждет тебя.

Мадленка сердито почесала нос, на котором начала образовываться горбинка, и нехотя двинулась за детиной. Их шаги отдавались гулким эхом под сводами замковых переходов. «Я — Михал Краковский, тьфу, Соболевский. Я не сделала ничего плохого. Я только расскажу им то, что со мной произошло, и на этом все закончится. Филибер обещал, что защитит меня. — Тут в ее душе шевельнулось неприятное воспоминание о синеглазом, который тоже обещал, но совсем другое. — Нет, лучше ни на кого не рассчитывать. Только на себя… Святая Мария, помоги мне!»

Детина обогнал Мадленку и теперь ждал ее у входа в зал.

— Дальше сам, — прохрипел он и, прежде чем раствориться во мраке, добавил: — Смотри великому комтуру прямо в глаза и не перечь ему, он этого страсть как не любит!

Мадленка вошла в зал, сделала несколько шагов — и обомлела. Первым ее побуждением было броситься обратно, туда, откуда она явилась, вторым — стать невидимой, но она поборола себя и храбро двинулась вперед, пока не дошла до середины зала. Он был огромен, и высокие его своды терялись в полумраке. Заходящее солнце, соперничая со светом масляных ламп и свечей, ломилось в окна, озаряя пугающе неподвижные фигуры сидящих рыцарей, которых здесь собралось, пожалуй, не менее сотни. Мадленка обежала взглядом лица, задерживаясь на знакомых. Филибер… Фон Ансбах… Комтур Боэмунд фон Мейссен… Филибера, в роскошной одежде и чисто выбритого, она едва узнала. Фон Ансбах показался ей багровее, чем обычно, а статный, светловолосый, синеглазый, с черными ресницами Боэмунд в белом, шитом серебром, был хорош — глаз не отвести. Среди всех присутствующих рыцарей он, пожалуй, был самым красивым, а Мадленка при виде своего врага ощутила некоторое — не то покалывание, не то стеснение… — словом, непривычное волнение где-то у сердца, а может, и в нем самом, пес его разберет. С усилием оторвав взгляд от Боэмунда, она уставилась на человека, сидевшего прямо против него. Лицо человека избороздили уродливые шрамы, пытливые глаза глубоко сидели в глазницах, очень коротко стриженные черные с проседью волосы почти не скрывали кожу черепа. Черты скорее правильные, но в угрюмом выражении лица было нечто, наводящее оторопь. Человек был одет в темное платье, под горлом блестела дорогая пряжка полукафтанья. На левой руке неизвестного не хватало двух пальцев, и Мадленка, не отрывая глаз от нелепо торчащих обрубков, неловко поклонилась. Первым заговорил неизвестный.