В голове у Мадленки происходило нечто неописуемое.

— Мать Евлалию? Крестоносцы? — заикаясь, пролепетала она. — А откуда это известно?

— А они не всех убили, — отвечал все тот же усатый верховой с подвижным лицом. — Уцелела одна девушка, бог ее спас. Помочь она другим не смогла, зато все видела. Она-то явилась вчера к князю и все ему рассказала. Князь отослал повсюду дозоры, проверить, не появятся ли где крестоносцы, — тут верховой припечатал их выразительным словом, — псы поганые. Ну вот, мы и отправились, а на обратном пути тебя у дороги увидели, ты чисто как мертвый лежал. ан нет, оказалось, живехонек.

Верховой продолжал говорить, но Мадленка уже не слушала его. «Уцелела одна девушка. Одна девушка… Урсула? Господи, не может быть. Я же сама, своими руками похоронила ее. Не может быть».

— А как ее звали, эту девушку? — быстро спросила Мадленка. — Ну, ту, что все видела? Верховой наморщил лоб.

— Звали? А, чудное такое имя. Мадленка Соболевская, вот как. Она должна была вступить в монастырь, ну, настоятельница и забрала ее с собой. Только она одна и уцелела.

Все поплыло перед глазами Мадленки. Она посерела лицом и крепко вцепилась в луку седла.

— Магдалена Соболевская! — вырвалось у нее в отчаянии.

Точно так, — отозвался верховой. — Вчера она добралась до нас еле живая. Двор гудит, шляхта негодует, все вверх дном. Хотят в Краков к самому королю послать, просить, чтобы разрешил воевать с немцами. Неслыханное дело!

Да уж, это было точно.

«А может, они шутят? — мелькнула в мозгу Мадленки спасительная мысль. — Узнали, что я не я — что я Мадленка — шутят — это шутка — это…» Но она поглядела в лицо верховому, поглядела на серьезный профиль юноши, ехавшего бок о бок с ней. Нет, эти не шутили. Тогда что? Что? Что? «Господи, дай мне сил».

— А хлопец-то побледнел даже, — молвил участливо верховой, поглядев в лицо сникшей Мадленке.

— Ужасное злодеяние, — молвила Мадленка, еле ворочая языком. — Мать Евлалия… я слышал о ней…

— Да, — подхватил другой (тот, кого Мадленка боднула лбом в лицо), — мы тоже хорошо ее знали. Она же совсем недавно гостила у князя, с матерью его была, когда та умирала. Упокой, господи, ее душу, — и всадник набожно перекрестился.

«Но я? Мне-то что делать? — думала бедная Мадленка. — Кто я? Где я?»

От таких мыслей в пору было сойти с ума.

— Значит, это все крестоносцы, — пробормотала она.

— Да. Панна Соболевская их очень хорошо разглядела. Налетели тучей, перебили всех и умчались.

— А князь что говорит?

— Что? Что крестоносцам плохо будет. Попался нам тут недавно один, без пропускного свидетельства ехал. Князь за него выкуп затребовал, да, видно, зря. Казнить его надо было прилюдно, чтобы прочим неповадно было, — так я считаю.

«Но крестоносцы-то тут ни при чем».

Мадленка встряхнулась. Они подъезжали к замку, и она внезапно ощутила прилив сил.

«Все это ложь. Паутина лжи, детище лукавого. Но я разорву ее. Во имя всего, что мне дорого; и бог не оставит меня. Не для того он провел меня через кровь близких и смертельные опасности к этому месту».

Мадленка спешилась во дворе, и подбежавший слуга вмиг принял лошадь.

— Эй, Михал! — крикнул веснушчатый. — Далеко не уходи, я доложу о тебе князю и скажу, когда он сможет тебя видеть.

— Благодарствую, — чинно ответствовала Мадленка. Потом, спохватившись, продолжала: — Простите великодушно, запамятовал ваше имя, любезный господин.

В светлых глазах юноша мелькнули искорки.

— А ты его и не спрашивал, — отозвался он весело. — Я Август, князь Август Яворский, племянник Доминика.

Это было уже слишком. Бедной Мадленке почудилось, что земля уходит у нее из-под ног. Она всплеснула руками и стремительно бросилась бежать, пока не скрылась за углом.

— Эк живот-то схватило у бедняги, — посочувствовал усатый верховой.

Верховой не ошибся: целью Мадленки был именно нужник.

Нос (то есть запах) привел лже-Михала к укромной будке, лепившейся на некотором отдалении от жилых строений. Оттуда как раз выходил какой-то паж с физиономией, на которой большими буквами было написано невиданное блаженство. Мадленка юркнула мимо него в заветное убежище и прикрыла дверь.

Сам нужник, то есть, так сказать, его сердце, представлял из себя длинную яму, поперек которой были зачем-то проложены доски. О том, как здесь пахло, наверное, лучше умолчать. Впрочем, в данную минуту нужник Мадленку не интересовал.

Девушка распустила веревку, поддерживающую штаны вместо пояса, поглядела внутрь и для верности даже пощупала. Она подозревала, что бог сыграл с ней скверную шутку и в отместку за то, что она вопреки естеству переоделась в мужскую одежду, превратил ее в мальчика. Тогда бы хоть как-то объяснилось появление второй панночки Соболевской, которой первая, то есть подлинная Мадленка, попросту перестала быть. Мадленка знала, что в воле божией совершать и не такие чудеса.

К своему неимоверному облегчению, она обнаружила, что со вчерашнего дня ничего не переменилось, что она по-прежнему девочка, а не мальчик, хоть и зовет себя Михалом. Тут Мадленка напоролась на острие одной из двух стрел, которые по-прежнему таскала под курткой, и чуть не вскрикнула. Вдобавок она внезапно почувствовала, что в будке темно, неуютно и амбре как-то не того-с, так что лучше убраться отсюда, да поскорее. В дверь уже ломились страждущие, и Мадленка, наскоро заправившись, уступила им место.

«Я — это я. Я — это Мадленка Соболевская. А та, другая — самозванка, и я ее разоблачу».

С такими мыслями Мадленка отправилась в прогулку по замку князя Доминика. Сам замок оказался огромен, хотя более раскинулся вширь, чем ввысь. Две стены укреплений и ров, заполненный зеленоватой водой, делали его, на взгляд Мадленки, совершенно неприступным.

«Ого! Немудрено, что князь Доминик не боится крестоносцев».

Особенно восхитил Мадленку огромный «огнеплюй» — тяжелая чугунная пушка, выставившая свое рыло в небо. Мадленка поцокала языком и обошла махину кругом. От деда она слышала о таких диковинах, посылающих ядра с порохом на огромное расстояние. Правда, огнеплюи пока очень несовершенны и все норовят взорваться при первом выстреле. Дед говорил, что тут нужна тонкая наука, чтобы разобраться что к чему, а покамест придется обходиться старыми добрыми баллистами и катапультами.

— Ваша милость! — настойчиво произнес чей-то голос не то в третий, не то в тринадцатый раз над ухом у Мадленки.

Мадленка подпрыгнула на месте и резко повернулась к говорившему. Им оказался аккуратный юноша, чистый лицом, с виноватыми добрыми глазами и впалой грудью.

— Вы Михал Краковский? Князь Август велел мне позаботиться о вас. Я Дезидерий, слуга его княжеской милости.

Ага, подумала Мадленка. Знаем мы вашу милость. Разбойник, и ничего более. Надо быть осторожной и держаться начеку; кто его знает, с какой целью он подослал этого Дезидерия. Человек с такой честной физиономией наверняка не может не быть злодеем.

— Дезидерий, — сказал «Михал» вслух, — я давно в дороге.

Намек был понят мгновенно, и минут десять спустя в одной из многочисленных комнат замка Мадленка уписывала превосходный обед. Дезидерий стоял рядом и по знаку Мадленки подносил все новые и новые блюда, дивясь про себя прожорливости княжеского протеже.

— Вы откуда изволили прибыть — из Кракова? — спросил Дезидерий между уткой с яблоками и мясным пирогом.

Вопрос не понравился Мадленке, тем более что она сама не знала, как на него ответить, чтобы не возбудить подозрений.

— Я из монастыря, — коротко сказала она. — А где князь Август?

— Занят.

Мадленка вздохнула и отпила вина, мучительно соображая. Во-первых, следовало отбить у Дезидерия охоту к расспросам; во-вторых, неплохо бы его самого порасспрашивать. В-третьих, в замке происходит непонятно что, и поэтому следовало действовать особенно осмотрительно. Верить же никому нельзя. Взять хотя бы Августа: такой симпатичный отрок, и лицо открытое, располагающее, а вот поди ж ты — напал на крестоносцев, и не исключено, что засада в лесу тоже его рук дело. Откуда только взялась эта самая лже-Мадленка (тут лже-Михал яростно закашлялся), совершенно непонятно.